У раскрытого окна. Былинки

1  2  3

С 8 января по 23 марта (с.2)

А как прекращаются пересуды?

Когда конец приходит сплетне?

Когда встречается последний,

Кто эту сплетню говорит,

И первый, кто не повторит.

Валентин Берестов, СПб.

Как-то я размышлял об этом, но мысли продолжают точить. Часто в книгах, газетах и выступлениях попадается фраза: «Если бы довелось начать жизнь сначала, я прожил бы ее так же». Ой ли? Редко кому — если вообще возможно — удается прожить жизнь так, чтобы потом не краснеть за свои поступки. Даже святые не избежали греха. «Всякий человек ложь» (Пс. 115, 2), — утверждает Библия.

Но не буду о других; моя собственная жизнь полна ошибок и заблуждений. Какое счастье, часто повторяю себе, что в погоне за призраком не промчался мимо обетованного острова Православия! Чем больше живу, тем больше открывает Господь греховность моей жизни. Бросает в жар стыда от всего, содеянного мной за эти годы. Конечно, было и хорошее на широком пути, но мало, и поводом к нему служил опять-таки грех. Я не хотел бы повторять сначала свою жизнь. Но я не могу, как учат нас Святые Отцы, и отторгать ее: каждого из нас ведет к Себе Промысл Божий. Другое дело, хотим ли мы услышать в грохоте нашей жизни тихий Божий голос... «На широком пути бывает следующее: злоумие, развлечение, чревоугодие, пьянство, расточительство, непотребство, раздор, раздражительность, надменность, непостоянство и тому подобное; а за ними следуют неверие, неповиновение, непокорность, отчаяние. Кто предан этому, тот заблудился от пути истины, готовя себе собственную свою погибель. На тесном и узком пути бывает следующее: безмолвие, воздержание, целомудрие, любовь, терпение, радость, мир, смиренномудрие и тому подобное; за ними следует безсмертная жизнь» (прп. Ефрем Сирин).

Поздняя зрелость

Не для того ли мне поздняя зрелость,

Чтобы, за сердце схватившись, оплакать

Каждого слова сентябрьскую спелость,

Яблока тяжесть, шиповника мякоть,

Над лесосекой тянувшийся порох,

Сухость брусничной поляны, и ради

Правды — вернуться к стихам, от которых

Только помарки остались в тетради.

Все, что собрали, сложили в корзины,

И на мосту прогремела телега.

Дай мне еще наклониться с вершины,

Дай удержаться до первого снега.

Арсений Тарковский, †1989

Грипп подбирается незаметно. Ты еще не болен, но организм уже чувствует чужой вирус и начинает борьбу. Начала болезни не замечаешь, но внутренний голос твердит: будь настороже! Мне, например, перед болезнью снится один и тот же сон: всю ночь какая-то шершавая серая стена. Этот сон — всегда в руку. А когда болезнь войдет в силу, и тебе плохо, но все равно ты знаешь, что через неделю грипп пройдет и наступит несколько дней отдыха без надоевшей работы и круговерти домашних хлопот.

Во время болезни допустимо капризничать, и верная жена будет исполнять твои прихоти, а знакомые по телефону — интересоваться твоим здоровьем. Больному это приятно, и дети даже жалеют о выздоровлении. Но дети еще не признали смерть, и болезнь для них — только запрет гулять и шанс на сугубое внимание близких. Для взрослых грипп — досадная остановка в делах и где-то глубоко-глубоко — страх близкой смерти: от гриппа тоже умирают. Я давно уже не маленький — и болеть не хочу. Сейчас подниму руку, на которой устроилась кошачья мордочка, встану и приму ударную дозу ремантадина — надо идти на работу.

Да, такие бывают напасти,

Что на сердце ложатся, как ночь, —

У веселой уборщицы Насти

Умерла в понедельник дочь.

Я частенько захаживал к Вере,

И ко мне приходила она;

Палец в рот, и станет у двери

Или сядет на стул у окна.

«Сколько лет тебе, Вера?» — «Двести...»

— «Что сегодня?» — «Сегодня — вчера...»

Сколько раз коротали мы вместе

Незаполненные вечера.

Да, такие бывают напасти,

Что на сердце ложатся, как ночь, —

У веселой уборщицы Насти

Умерла в понедельник дочь.

Василий Александровский, †1934

По телевизору показали девочку, воспитанную дворовой собакой. Неимоверными усилиями воспитателей детдома ее научили говорить и стоять прямо, а не ползать на четвереньках. Но когда русскую маугли, выросшую в конуре, спросили о заветном желании, она сказала: «Хочу лаять. Я не человек, я — животное», — и встала на коленки, и впрямь залаяла. Еще показали мальчишку, вскормленного кошкой. Ни он, ни девочка не хотят оставаться людьми, да людьми уже и не будут: видимо, младенчество — важнейший период для того, чтобы крохотный человек стал частью

человечества. Они понимают язык животных и умеют разговаривать на их языке. Эти дети знают, что звери — добрые. А среди людей они чувствуют себя чужими.

...Я рассказываю Малышу о людской неправде, а он внимательно глядит на меня своими круглыми, все понимающими глазищами, в которых читаю: «Ах, люди, люди! Ну что вы никак не можете устроить свою жизнь! Вот если бы ты, хозяин, был котом...» — и Малыш ласково трется о мою ногу, утешая, что мне так не повезло...

Летела белая гусыня

Над светлой утреннею синью

На полном вымахе крыла

Летела белая гусыня —

С предсмертным криком — от орла.

Перемахнув лесную реку,

Безсильная, едва дыша,

Она метнулась к человеку,

Что вышел вдруг из шалаша.

Ей спрятаться б за эту спину,

Припав на лоно зыбких вод...

...А он

Легко двустволку вскинул

И срезал птицу

Прямо влет.

Вячеслав Кузнецов, СПб.

Однажды мне пришлось побывать в онкологической больнице на Песочной у родственницы. Она проходила курс химиотерапии и чувствовала себя плохо. Мы молчали, наше молчание сгущалось, и вдруг больничный коридор прорезал страшный женский крик, от которого я вздрогнул. «Кричит почти не переставая —последняя стадия, наркотики не помогают», — тихо сказала родственница. Оказывается, бывает настолько невыносимая, непреходящая боль, что люди сходят с ума.

В Ростове две девочки-подростка убили соседку, сильно страдавшую после автомобильной аварии, — по ее просьбе. Решением суда девочек определили в колонию.

Читательница прислала в редакцию письмо: «У нас за стеной жила женщина, которая тяжело болела, но была неверующей, и решила покончить жизнь самоубийством. За три дня до гибели — она перерезала себе вены — в нашей комнате ночью со стены упала икона Николая Угодника: думаю, Святитель хотел предупредить, что готовится страшное злодеяние». Каждый из нас хотя бы вскользь думал об этом. Дети не понимают смерть, поэтому идут на самоубийство легко: «Вот, я закрою глаза, меня положат в красивый гроб, и я буду слушать, как рыдает по мне мама, не пустившая гулять».

Взрослого, вытащенного из петли, нужно крепко ударить по щеке, чтобы он пришел в себя. Но это помогает лишь тогда, когда бес уныния еще не вцепился в человека.

Самоубийца (трудные стихи)

Хоронили не многолюдно.

Говорили, что ей

Было невыносимо трудно

Сладить с бедой своей.

Какая беда — я не слышал,

Жизнь теперь всех трудна.

Но понял: срок жизни не вышел,

Если бы не она. . .

Как это случилось не зная,

Шел за ней, не спеша.

Отмучилась, думал, она я

Телом. А как душа?..

Надеялась на избавленье,

А забрала с собой,

Без всяких надежд на забвенье,

Беды, обиды, боль.

Хоронили не многолюдно,

Не говоря, что ей

Всю вечность теперь будет трудно

С этой бедой своей. . .

Евгений Санин

Я стал искать в Библии и у Святых Отцов, есть ли оправдание добровольному уходу из жизни:

«Насильно разлучающий душу с телом будет ли прощен? Таковых древние и после смерти признавали проклятыми и безславными, даже руку самоубийцы, отрубив, погребали отдельно и вдали от прочего тела, почитая недостойным, как послужившей убийству, воздавать ей ту же с остальным телом честь. Если же рука и по смерти подвергаема была наказанию людьми, то получит ли какое помилование душа, подвигнувшая им руку» (прп. Исидор Пелусиот, †V век). В Евангелии апостол Павел сказал совсем кратко: «Не делай себе никакого зла» (Деян. 16, 27). Я внимательно просмотрел в «Трудах» (изд. «Практика», 2002) митрополита Сурожского Антония, нет ли каких исключений, но и он призывает в невыносимых условиях «жить по послушанию». Святитель приводит отрывок из безсмертного романа Диккенса (†1870) «Посмертные записки Пиквикского клуба», чтобы показать, как можно жить без воодушевления. Мистер Пиквик едет в фиакре и спрашивает возницу: «Каким образом такая жалкая лошаденка может везти такую тяжелую повозку»? Кучер отвечает: «Ах, сударь, дело не в лошади, а в колесах! Колеса-то огромные, хорошо смазанные. Стоит лошади тронуться, как колеса начинают вращаться, что же остается лошади? Ей приходится бежать, спасая свою жизнь». Временами и людям есть смысл подражать бегущей в упряжке лошади. За недостатком места не могу передать мысли владыки; откройте стр. 97-98. Православие запрещает самоубийство без оговорок: покушение на жизнь, которую дал Господь, есть страшный грех: «Я умерщвляю и оживляю» (Втор. 32, 39); самоубийцу не отпевают, за него не молятся в церкви; раньше и хоронили за кладбищенской оградой.

Конечно, жизнь совсем не похожа на глянцевые фотографии в журналах. Жизнь грубее, циничнее, в ней мало благородства, жизнь полна слез, страданий, боли. Жизнь трудна и однообразна, в ней мало радости. Жизнь всегда рядом со смертью. Жизнь... впрочем, вы знаете жизнь лучше меня. И, когда я вспоминаю нечеловеческий крик обезумевшей от боли женщины, я начинаю молиться: «Господи, дай мне силы дожить свой век до конца! Пронеси чашу сию мимо меня! Помоги людям перенести боль, Господи!» — и мне на время становится легче...

«Жить невозможно...» — и чиркнула спичка,

И на ресницах застыла слеза.

«Жить невозможно!» — кричит электричка,

Слушая судеб людских голоса.

Все ненавистней пустые заботы.

Сил никаких уже нет. Довели.

«Жить невозможно!» — кричат самолеты.

«Жить невозможно!» — кричат корабли.

Жить невозможно срамно и безбожно,

Стыдно, коль нечем уже дорожить.

Жить невозможно, жить невозможно,

Но невозможно как хочется жить!

Николай Рачков, СПб.

Молитва о самоубийцах Оптинского старца Льва

Родственника моего (имя) взыщи, Господи, погибшую душу, если возможно — упокой. Неисповедимы судьбы Твои. Не прими сей молитвы моей во грех мне, но на все да будет святая воля Твоя. Аминь.

Эту молитву нужно как можно чаще повторять во всяком месте, но только не в церкви. И чаще подавать милостыню.

Когда я писал о маме, я был уверен: это слово о всех мамах на свете, — и не ошибся. Со слезами приходили читатели, благодарили за незатейливые строчки. Многие, по моей просьбе, записали имя р.Б. Веры в помянники. И просили писать о маме еще. Я не делаю этого специально — только по зову сердца. Да и строчек, посвященных маме, не так много. Единственное, что могу сказать, — они написаны искренне, нет в них ни рисовки, ни стремления рассказать о чем-то необыкновенном. Мама была обычной русской женщиной с обычной тяжелой для русской женщины судьбой. Наверное, поэтому мои скромные записки так тронули людей. Но вот получил одно письмо — и сразу почернел мир перед глазами: «Надоели Вы со своей матушкой. Что Вы лезете в души людям, что Вы пишете без конца о родительнице? Ну, была Она хорошая, пригожая, славная, так храните память о ней в душе, не надоедайте людям. Ведь у каждого была своя мама, память о которой хранит человек и лелеет ее память. А Вы нагло лезете к людям со своей мамой. Как только я вижу заметки о маме, я их не читаю...» Пишет 67-летняя женщина, обученная грамоте, сибирячка, у которой отец погиб в 1942 году, а мама осталась одна с четырьмя детьми. Много грубостей написала она мне, и я не перестаю удивляться — откуда у немолодой уже женщины так много злости? Злость просто выплескивается из нее. Что я сделал ей плохого? Или не задалась жизнь? Не знаю, не знаю... Ну, не читайте мою газету, не покупайте моих книг, не упоминайте мое имя в своем доме. Но Вы же, наверное, тоже мать! А если на Вас же и обернется Ваша злоба? Не хочу больше писать... «Три есть начала, побуждающие нас на зло: страсти, демоны и злое произволение» (прп. Максим Исповедник, 1622) .

Жалость

Сатин: «Жалость унижает человека».

М. Горький. «На дне».

...Пусть унизит. Что за дело!

Пусть унизит — не беда!

Помню, мать меня жалела

В невозвратные года.

Так жалела, так страдала,

Над плитой ревя ревмя,

Полоснув меня, вандала,

Пряжкой отчего ремня...

Не спеша светло и бело

Отцветет плакун-трава...

Все в душе перегорело,

Только жалость и жива.

Лишь одна она отныне

Все острее, все больней

К малолеточке рябине,

К скорбной женщине при ней.

Да еще — совсем некстати —

К тем, кто, сея воровство,

Не жалели, как и Сатин,

Ничего и никого...

Вадим Кузнецов

Пришла открыточка от игумении Георгии из Иерусалима. Десять лет прошло с моей первой поездки на Святую Землю, и все годы мы шлем матушке газеты, а она с сестрами молится за нас у Гроба Господня. Та поездка стала краеугольным камнем для моей неутвердившейся веры, я вырос духовно. Это была замечательная поездка, если бы не одно «но». Группу сопровождал священник нашей епархии, и мы поначалу радовались этому. Недоумение началось с того, что в Горнюю, где нас очень ждали, он прибыл в мятой панамке с изображением серпа и молота и в спортивном костюме. Даже мы заметили, с каким удивлением подходили к нему сестры под благословение. Но странности продолжались: он утверждал, что стена плача есть главная христианская святыня, снимал наперсный крест, надевал на голову иудейскую кипу и шел молиться — к «главной святыне». Чуть позже духовник Обители запретил ему заходить в алтарь, а паломники на исповеди в Храме Гроба Господня не хотели к нему идти — на Голгофу. Однажды в дороге, в жаркий декабрьский день, когда автобус сделал остановку для отдыха, он предложил мне:

— Александр, хочешь кваса?

Я взял из его рук бутылку и сделал глоток.

- Тьфу, гадость!

Он засмеялся:

- Это кошерное пиво!

Он долго плескался в Мертвом море, а потом не мог спать от ожогов. Он заводил со мной разговоры, далекие от истин Православия, и моя душа раздваивалась: он же священник Русской Православной Церкви, неужели я не понимаю даже азов нашей веры? Но вскоре мои сомнения развеялись. Мы посетили храм Благовещения Пресвятой Богородицы в Назарете, и греческий настоятель архимандрит Иустинас произнес перед нами пламенную проповедь, а питерская паломница Ирина Коваленко переводила. Опасность исходит от папы Римского, который стремится объединить уже не только христианские религии, но и буддизм, брахманизм, иудаизм — в единое целое. «Станьте новыми апостолами и, уподобясь им, несите свет истинного Православия», — напутствовал нас отец Иустинас.

И вдруг словно пелена спала с моих глаз, а он, стоявший рядом со мной, внезапно произнес: «Жаль, что мои усилия были напрасны». Больше он ко мне не подходил, а потом и вовсе переехал в одну из ночлежек Иерусалима.

Вернувшись домой, я позвонил его настоятелю и сообщил о неправославном поведении клирика церкви, на что тот спокойно ответил: «Да я все знаю, и фотографии его у стены плача есть. Вы соберите подписи и напишите рапорт митрополиту». Но Владыка Иоанн недавно умер, и писать было некому. Фамилия его... да разве в фамилии дело? Теперь уже и сынок его служит в нашей епархии священником, и дай Бог, чтобы яблочко от яблони подальше упало...

За нашей последней трапезой в Горней сестры спели нам на память чудную песню:

Прощальный час в Иерусалиме

Сердцу милый, вожделенный,

Иерусалим, святейший град,

Ты прощай, мой незабвенный,

Мой поклон тебе у врат.

О тебе, моей святыне,

Глас с мольбою возношу:

И всевышней благостыни

От небес тебя прошу.

Я с отрадой и слезами

Отплываю по морям:

Ты же будешь за горами,

Светлый трон Царя царям,

Правдой землю ты наполнил,

Возвестил Христов закон:

Нам же живо ты напомнил,

Что страдал в тебе Сам Он.

Этим сердцу ты дороже,

Выше всех мирских красот.

Как я счастлив, дивный Боже,

Видеть верх Твоих щедрот.

Так прощай, я отплываю,

Град — сокровище веков;

Вас с Сионом величаю,

Чту превыше облаков.

Выше славы до чертога

Град известен в небесах,

Даже имя носишь Бога,

Граде, весь ты в чудесах!..

Батюшка две недели тоже болеет гриппом:

- Совсем измучился, Саша, — жалуется он, — на службе, наверное, заразился. Много ли мне, старику, надо? 400 причастников было, а второго священника не дают.

- Батюшка, дорогой, чем Вам помочь? — духовника так жаль, что даже слезы выступили. — Навестить Вас, привезти что-нибудь? Я молюсь за Вас, батюшка.

- Знаю, знаю, что молишься. «Бойся Господа, и удаляйся от зла: это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих» (Притч. 3, 7). Ты лучше воздохни обо мне перед Господом.

Воздыхание, по Святым Отцам, короткая сердечная молитва о ком-либо, по силе равная многим часам молитвы. Дома я возжег лампадку и стал «воздыхать»: «Боже, помоги батюшке выздороветь!», «Боже, Ты же знаешь, как он Тебе служит, помоги!», «Господи, помилуй духовника моего, отца Иоанна!», «Помоги, Господи, батюшке!», и т.д. Интересно, будет ли толк от моих «воздыханий»?

Дорог мне перед иконой

В светлой ризе золотой

Этот ярый воск, возжженный,

Чьей, неведомо, рукой.

Знаю я: свеча пылает,

Клир торжественно поет —

Чье-то горе утихает,

Кто-то слезы тихо льет,

Светлый ангел упованья

Пролетает над толпой. . .

Этих свеч знаменованье

Чую трепетной душой:

Это — медный грош вдовицы,

Это — лепта бедняка,

Это... может быть... убийцы

Покаянная тоска...

Это — светлое мгновенье

В диком мраке и глуши,

Память слез и умиленья

В вечность глянувшей души.

Аполлон Майков, †1897

Сопливые мальчишки без стеснения сосут сигаретки на улице, благо время сейчас такое — не до них! Курят незрелые девчонки, курят и мамы, везущие в колясках детей, курят инвалиды, курят здоровые, курят в больнице, и даже перед смертью просят последнюю затяжку.

И зачем люди курят? — удивляюсь я нынешний. Это кто там удивляется? — вопрошаю я прежний. — Забыл, что всегда носил с собой по три пачки сигарет: все боялся, что отрава кончится? Забыл, как по ночам вставал покурить, а по утрам тебя бил кашель? Как в нетерпении до перерыва в Университете держал у носа никотиновые пальцы, забыл? Или как не мог досидеть до конца сеанса в кино? Тоже забыл? И, конечно, не помнишь, как, не имея курева, собирал чужие замусоленные окурки? — не успокаивается прежний. Отстань от меня, приставала, не было этого! — но густая краска стыда малиново покрывает щеки.

Да нет, все я помню отлично, потому и пишу. Горящая сигарета во рту или в руке почему-то должна говорить о мужественности мужчин и женственности женщин. Табачные монополии сделали все, чтобы курение вошло в моду. Ну, еще в тюремном безнадежье или в армейской карусели понятно — единственное законное развлечение, дающее иллюзию успокоения, минутку отдыха усталой душе и разгоряченному телу. Вот когда бежим и задыхаемся, тогда даем слово — брошу! А отдышавшись, снова зажигаем дьявольскую соску.

Махорка

Меняю хлеб на горькую затяжку,

Родимый дым приснился и запах.

И жить легко, и пропадать нетяжко

С курящейся цигаркою в зубах.

Я знал давно, задумчивый и зоркий,

Что неспроста, простужен и сердит,

И в корешках, и в листиках махорки

Мохнатый дьявол жмется и сидит.

А здесь, среди чахоточного быта,

Где холод лют, а хижины мокры,

Все искушенья жизни позабыты —

Для нас остались пригоршни махры.

Горсть табаку, газетная полоска —

Какое счастье проще и полней?

И вдруг во рту погаснет папироска,

И заскучает воля обо мне.

Один из тех, что «ну давай, покурим»,

Сболтнет, печаль надеждой осквернив,

Что у ворот задумавшихся тюрем

Нам остаются рады и верны.

И мне и так не жалко и не горько.

Я не хочу нечаянных порук.

Дымись дотла, душа моя, махорка,

Мой дорогой и ядовитый друг.

Борис Чичибабин, †1994

Я много лет боролся с собой — и бросал, и считал количество выкуренного, и таблетки принимал, да все без толку. И понял, что проиграл. Больше всего задевало то, что я стал рабом сигареты — без нее никуда, и чтоб спички были, и чтобы отравы хватило надолго. Все время — а курил я лет 25 — меня не оставляла боязнь остаться без никотина. А в редкие часы, когда курева не было, я места себе не находил. Помните, в конце 80-х в Питере чуть не случился табачный бунт, когда из-за отсутствия табака мы, курящие, перекрывали Невский? Человек курит не потому, что ему это нравится, — он без никотина уже не может — организм требует: мы несем «скорби собственного сочинения», по выражению прп. Анатолия (Зерцалова).

Свобода в нас самих: небес святой залог,

Как собственность души, ее нам вверил Бог!

И не ее погнет ярмо земныя власти;

Одни тираны ей: насильственные страсти...

Петр Вяземский, †1878

Никотин — наркотик, курение — страсть противоестественная, а к плохому человек быстро привыкает. Я, было, сдался, но Господь помог — и лет 14 не курю. Даю ценный совет: просите у Бога, Он поможет, воля редко кого из дьявольских тенет вытаскивает. У Бога просите! «Страсти происходят не от природы, но от желания» (свт. Иоанн Златоуст). Я счастлив!

Граждане,

у меня

огромная радость. Разулыбьте

сочувственные лица. Мне

обязательно

поделиться надо, стихами

хотя бы

поделиться. Я

сегодня дышу как слон,

Походка моя

легка, И ночь

пронеслась,

как чудесный сон,

Без единого

кашля и плевка. И мысли

и рифмы

покрасивели

и особенные, Аж вытаращит

глаза

редактор. Стал вынослив

и работоспособен,

Как лошадь

или даже —

трактор. Бюджет

и желудок

абсолютно

превосходен, Укреплен

и приведен

в равновесие. Стопроцентная

экономия

на основном расходе — И поздоровел

и прибавил в весе я... . . .Я

порозовел

и пополнел в лице, Забыл

и гриппы

и кровать. Граждане, вас

интересует рецепт? Открыть?

Или... не открывать?

Граждане, вы

утомились от жданья,

Готовы

корить и крыть. Не волнуйтесь, сообщаю:

граждане, я

 Сегодня —

бросил курить.

Владимир Маяковский, †1930

В списках не значился...

Заместителю Председателя Международных Рождественских образовательных чтений, Председателю Отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви, архимандриту Иоанну (Экономцеву) от газеты «Православный Санкт-Петербург»

РАПОРТ

Ваше Высокопреподобие!

Имеем сообщить Вам, что наша газета, существующая уже 12 лет и пользующаяся известностью не только в Санкт-Петербурге, но и в стране и за ее пределами, неоднократно присылала своих представителей для участия в ежегодных Рождественских чтениях и последующего освещения их хода на своих страницах. До сих пор наши представители не встречали никаких препятствий со стороны организаторов Чтений.

Однако, то, что случилось в этот раз, поставило нас в весьма затруднительное положение. Несмотря на то, что заявление об участии в Чтениях мы послали заранее, наш представитель, спецкор Бакулин А. А., прибыв в Москву, обнаружил, что его здесь не ждут. В списках аккредитованных корреспондентов его имя не значилось, пропуск на первое пленарное заседание в Государственном Кремлевском дворце для него приготовлен не был. Связавшись с представителем пресс-службы Чтений Кнорре Б.К., Бакулин А.А. с удивлением узнал, что помочь тут ничем не могут, и ему остается только возвращаться домой не солоно хлебавши. К счастью, нашему представителю повезло и на заседание он все же попал — исключительно благодаря собственным усилиям. Но на следующий день, при попытке попасть на второе пленарное заседание в храме Христа Спасителя, он понял, что история повторяется, и вновь ему пришлось полагаться на собственные силы. И в первый, и во второй день наш представитель смог убедиться, что он не одинок, что, подобно ему, мыкаются без пропуска немало участников Чтений, и, следовательно, дело не в его личной неудаче, а в халатном отношении к своим обязанностям людей, ответственных за работу с прессой.

Ваше Высокопреподобие! Наша газета надеется с Божией помощью и в будущем принимать участие в Рождественских чтениях, и хочет верить, что подобные недоразумения не повторятся. Если это нерадение, то: «Не что другое доводит нас до нерадения о своих делах, как пытливость и разведование о чужих делах, потому что кто любит злословить и разведывать о чужой жизни, тому некогда позаботиться о собственной жизни» (свт. Иоанн Златоуст).

Пользуясь случаем, выражаем глубокую признательность всем организаторам и участникам Чтений (кроме пресс-службы), и сообщаем, что материалы, собранные нашим представителем в ходе Чтений и в беседах с их участниками, будут не раз публиковаться на страницах нашей газеты. Спаси Господи! С уважением, главный редактор газеты «Православный Санкт-Петербург» РАКОВ Александр Григорьевич

Письмо из деревни

Бывает: вспомнится, приснится

Литературный особняк,

Где всяк, спеша за славой, злится,

А славен далеко не всяк.

Где буквы вбиты в гладь металла:

«Литфонд», «Драмсекция», «Группком».

Где от велика и до мала

Всяк с дипломатией знаком.

Где мне встречались чудо-люди,

Которым не сложить строки,

А между тем, они и судьи,

И авторы, и знатоки.

Александр Решетов, †1971

И вновь за телефонную трубку — без духовника никак. Привезли свежий номер — и я расстроился: бьемся-бьемся, чтобы газета получилась не только интересной, но и красивой внешне, чтобы фотографии и иконы были хорошо напечатаны, чтобы шрифт хорошо читался. А получили — вместо некоторых изображений белые маски, и шрифт бледный.

- Батюшка, может, другую типографию поискать?

- Ты уже менял типографию. Сколько раз говорил, нужно принимать все, как есть. Помнишь слова молитвы Оптинских старцев: «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой»? Значит, Богу так угодно. Не волнуйся и не расстраивайся.

- Батюшка, Вы болели, а я «воздыхал», как просили, о вашем выздоровлении...

- То-то я так быстро поправился! — шутит духовник. — Спаси тебя Господи! Потеплее будет, приезжай. И не волнуйся зря — твое волнение мне передается; будь радостный и веселый...

Сеятель

Было весеннее раннее время,

В трудную пору, забывши покой,

Сеятель сеял здоровое семя,

Мерно бросая умелой рукой.

Полный работы, любви и тревоги,

Жатвы он ждал от труда своего:

Первое семя легло при дороге,

Стаи пернатых склевали его.

Семя другое на камень упало,

Быстро из семени вышли ростки.

В пору же летнюю солнышко встало

И засушило листки.

Третие семя упало средь терний,

Тернии силой могучей своей

В час неожиданный, грустный, вечерний

Семя от солнечных скрыли лучей.

На землю добрую семя иное

Пало и, выросши, вызрело в плод.

Так и Господнее Слово Святое

В почве сердечной живет и растет.

С семенем зрелым чад Церкви Христовой

В Страшный День Судный Господь призовет

В Вечные кровы Обители райской,

Где Невечерний день в Боге живет.

Протоиерей Николай Гурьянов, †2002

1  2  3