У раскрытого окна. Былинки

1  2

С 27 октября по 6 января (с.2)

Малышу понравилось пить воду из струйки в ванной, и он изведет всех, если по забывчивости закроют дверь. Схватывающая новое Мартюня научилась у сына, и теперь на полу плошка с водой блестит девственной полнотой. Малыш умеет открывать ручки дверей, зато Мартюня не пропустит ни одного хозяйского посещения кухни, заранее устраиваясь на углу кухонного стола. И нет силы, которая могла бы выгнать ее с любимого места. «Дежурная по кухне» не пропустит без пробы ни одного кусочка еды. С Малышом другие проблемы. Однажды в шутку я погладил его по спине массажным приспособлением с крутящимися колесиками. Массаж коту понравился. Теперь в комнату жены я пробираюсь с осторожностью: едва завидев, кот начинает гипнотизировать меня круглыми глазищами до тех пор, пока измотанный его вниманием хозяин не возьмет в руки массажер. Они встают без десяти шесть утра, деликатно касаясь лапой щеки хозяйки — мы есть хотим! Их отдых после еды нарушать нельзя — можно получить от Мартюни мгновенный удар острыми коготками. Есть много «нельзя», удобных для котов, есть много «можно», доставляющих им удовольствие. Так и живем в этом странном симбиозе, и самое странное — мы, люди, довольны содружеством, больше напоминающим диктатуру. Иногда я пытаюсь протестовать и недовольно рычу, как я думаю, на их языке. Малыш пугается и прячется под диван, а Мартюня лишь слабо повиливает хвостом. Малыш вылезает из убежища и начинает заискивать, требуя, чтобы ему то ли помыли корыто, то ли открыли дверь, то ли поиграли с ним, то ли почесали его щеткой. «Глупые люди за столько лет так и не научились меня понимать!» — удивляется дворовый красавец-кот, блестя черными, как оливки, глазами. По-настоящему Малыш боится только людей в белом халате: он прекрасно помнит, как они делали ему больно в далеком детстве. А в остальном жить можно; только хозяева попались, трудно поддающиеся дрессировке. Но время еще есть...

Двухцветной шкурки запах сладкий

В тот вечер я вдохнул слегка,

Когда ласкал того зверька

Один лишь раз, и то украдкой.

Домашний дух иль божество,

Всех судит этот идол вещий.

И кажется, что наши вещи —

Хозяйство личное его.

Его зрачков огонь зеленый

Моим сознаньем овладел.

Я отвернуться захотел,

Но замечаю удивленно,

Что сам вовнутрь себя глядел,

Что в пристальности глаз зеркальных,

Опаловых и вертикальных,

Читаю собственный удел.

Шарль Бодлер, †1867

Как хотите, а мне такая погода не нравится. По радио сказали, что в Подмосковье, почуяв весну, проснулись барсуки, а на Украине зацвела калина. Я боюсь холода, но не до такой степени, чтобы во второй половине декабря температура на улице была плюс 5. Ни тебе высоких сугробов, ни снежков детворе, ни ледяных дорожек для всех. Возможно, это смахивает на занудство, но в моем детстве зима была зимой, и никаких оттепелей за мою бытность в Москве не наблюдалось. Помню, нас даже, школяров младших классов, освобождали от уроков из-за низкой температуры. Вот было радости! А сейчас? Если приглядеться, то на газонах все зеленеет трава, а если вслушаться в себя, то душа замерла в слишком долгом ожидании снега. Что ни говори, а русскому без настоящей зимы не жить. Разве могут сравниться декабрьские тоскливые лужи с крепким морозцем, когда схватывает пальцы в перчатках, а щеки розовеют от дыхания зимы? Тело твое становится бодрым, а душа словно омылась парным молоком. Хорошо-то как! Хочется взлететь ввысь, писать стихи, или влюбиться в свою будущую жену. Ну, давай, зима, не томи, поторапливайся!

...На шкафу покоится надувная резиновая лодка, на которую иронично поглядывает жена, и только многомудрая теща по достоинству оценила дальновидность моей покупки.

Оттепель

Нахмуренное,

С прозеленью,

Небо,

Во мгле, как декорации, дома,

Асфальт и воздух

Пахнут мокрым снегом,

И веет мокрым холодом зима...

...И будет вечно веять той зимою,

Как повторяться будет средь зимы

И эта ночь со слякотью и тьмою,

И горький запах слякоти и тьмы...

Николай Рубцов, †1971

Встреча в Союзе писателей России. Не могу без волнения поздороваться с поэтом Глебом Горбовским или еще с кем-нибудь из талантливых людей. Ну кто еще, кроме Горбовского, способен сказать: «Крокодилы ходят лежа»? Или Николай Рачков — «там я подсолнушком расту»? Много можно приводить удивительных примеров. Я преклоняюсь перед пишущими людьми — они сделаны из другого теста. Это им Господь дает вдохновение, это их Он наделяет талантом, их озаряет мучительным вдохновением. Не скрою, приятно, что Глеб Яковлевич различает мою физиономию среди прочих и даже согласен на интервью. Я доволен, если мне позвонит Николай Борисович и прочитает новое стихотворение. И это не гордыня, что ты знаком со знаменитостями и можешь при случае похвалиться, это — счастье соприкосновения с Божественным даром, которым наделил их Господь. Кто-то может сказать: да ты и сам пишешь! Пишу, и книги выходят, и мне очень это занятие по душе, но пишут многие, а творят единицы. Как отличить одно от другого? Я знаю лишь один способ: если писатель внутренне недоволен своим написанным, если способен критически оценить и даже отречься от чего-то, он на правильном пути: изделие не может быть лучше творца. Если же трудящийся пера поражен метастазами тщеславия и самодовольства — дело плохо. Трудно войти в литературу, еще труднее найти в себе смелость добровольно выйти из нее.

И еще я заметил: человек, наделенный истинным талантом, будет сам приближаться и читателей приближать к Богу — вне зависимости от того, крещен ли он в Православии или нет. Горбовский говорил мне, что не верит в Бога, а верит во всемирный разум, но в «Записках литератора» признается: «Без веры в безсмертие души человеческой не только умирать — жить тяжко, даже молодым. И тут важно будет спросить Небо: всем ли на земле дается такая возможность — поверить в безсмертие человеческого духа? И не задумываясь, ответить: да, всем! Даже самым нерадивым, с подслеповатым разумом:

Увы, не каждое творенье

Слывет безсмертным наяву,

Не всем доступно утешенье —

В стремленьи духа к Божеству!»

Остановлю раздумье, а в «Былинках» мы еще не раз встретимся с творчеством замечательного поэта.

Присутствую при снегопаде —

Последнем, может быть, в судьбе.

Не отвлекайте, Бога ради,

Забыть позвольте о себе.

Люблю холодную снежинку

Горячим выступом губы.

Слежу зигзаги и ужимки

Венозно вздувшейся тропы.

Очаровательное иго —

Снеговращенья краткий срок...

Читаю Небо, точно книгу,

И Божью милость — между строк.

Глеб Горбовский, СПб.

«Тревожным признаком обмирщения православного сознания, умаления церковности, духовного ослепления является все усиливающаяся коммерциализация многих сторон приходской жизни. Материальная заинтересованность все чаще выходит на первое место, заслоняя и убивая собой все живое и духовное»...

...»Ничто так не отторгает от веры людей, как корыстолюбие священников и служителей храмов. Не напрасно сребролюбие называется гнусной, убийственной страстью, иудиным предательством по отношению к Богу, адским грехом»...

...»Мы можем и должны объяснить людям, что храмы есть достояние всего народа Божьего, и потому христиане должны приносить посильные жертвы на их ремонт и содержание. Но эти объяснения не должны быть назойливым вымогательством денег, а только добрым отеческим разъяснением и напоминанием». Выступление Патриарха Московского и всея Руси Алексия II на Епархиальном собрании духовенства г. Москвы 15 декабря 2004 г.

Все вернулось на круги своя:

У служителя Бога — хоромы,

Любит евро, сего не тая,

К «Мерседесу» ступает от дома.

И не сдвинется с этой стези —

Тоже, Господи, древняя драма...

Строят церкви на грешной Руси,

Но торговцев не гонят из храма.

Анатолий Краснов, СПб.

Подсчитал: из своего 40-летнего трудового стажа, оказывается, 23 года я проработал на заводах. Сначала во Львове — сразу после окончания школы отец с большим трудом устроил меня учеником сантехника на военный завод. Потом я работал шлифовальщиком на телевизионном заводе, а в Питере — на ферритовом, на углекислотном, на Кировском, на «Светлане», сбрасывал снег с крыш Русского музея. Не понаслышке я знаю, что такое пуансон и матрица, что такое облой при прессовке пластмассы, умею пользоваться микрометром и штангенциркулем, и тяжестей потаскал грузчиком, и стокилограммовые баллоны с углекислотой шутя укладывал рядами в шаланды. Мой университетский диплом вечернего отделения — самый что ни на есть трудовой, заработанный. Иногда издали мне слышится ровный шум станков в цехе и возвращается неподдельная радость от причастности к рабочему сословию. Помню, на «Светлане» мы ходили смотреть, как работает Герой Социалистического Труда Сергей Иванов. Сказка, а не работа! Движения отточены, ни секунды лишней, и приспособления собственные. Правда, потом, когда началась перестройка, он оказался плохим политиком, так это уже не его дело. Производители слова самонадеянно считают вербальный продукт высшим проявлением интеллекта, ненавидят физический труд и уверяют, что написать статью очень трудно — надо, мол, много знать; тогда я спрашиваю: а сработать на токарном станке сложную деталь слабо? Не надо задаваться: земля держится на труде незаметных работяг, и нам есть чему у них поучиться.

Я не хочу дружить со стариками,

Которые — ровесники мои,

Что любят безмозольными руками

Считать мозоли некие свои.

Но я люблю дружить со стариками,

Которые не хвастаются тем,

Что рыли землю и искали камень,

Хоть не умели сочинять поэм.

Ведь, эту жизнь не чувствуя, как тему,

Чужой медалью густо не звеня,

Они такую сделали поэму,

Которая всегда вокруг меня.

Владимир Соколов, Москва

17 лет я скриплю пером, редакторствую и пишу книги. Поверьте, это тоже не самая легкая профессия в мире. Но иногда я откладываю в сторону перо и вспоминаю время, когда я был частью рабочего класса и делал простенькие детальки, укрепляя могущество нашей Родины. И очень странно я себя чувствую, проходя по первому этажу торгового центра «Светлановский», что по проспекту Энгельса, на пересечении с улицей Манчестерской: это бывший 138-й корпус объединения; вот здесь стояли токарные станки, тут был склад, а тут — участок прецизионной резки кремния, на котором я работал когда-то. Конечно, времена меняются — воспоминания остаются...

Усыпил нас большой перегон,

Проводник и кондуктор исчезли.

Говорят, отцепили вагон

На каком-то безвестном разъезде.

Мы, не зная, из окон глядим.

Только поезд пойдет вдоль разъезда,

Нам покажется — мы не стоим,

А безмолвно срываемся с места.

Только он промелькнет — обнажится

То же зданьице, поле окрест.

То умчится, то снова примчится

Наш вагон на пустынный разъезд.

Юрий Кузнецов

Несколько лет лежал у меня в папке материал м. Евангелии (Лагопулу) о церкви вмч. Георгия в афинском районе Карее. Не хватало фотографии, без которой публикация была невозможной. Я написал м. Евангелии, и еще через несколько месяцев она прислала книгу, на задней обложке которой было изображение храма. Но вот беда: книга куда-то задевалась, и вновь статья не смогла попасть в газету. Сегодня, готовя очередной номер, я в который раз наткнулся на статью. Обыскал все полки редакции, но поиски книги были тщетны. Решив все-таки опубликовать интересный материал, дома я долго и без толку искал фотографию. Смирившись с потерей, стал подключаться к интернету, чтобы попытаться найти в нем изображение афинского храма, и пока шло соединение в компьютере, открыл книжный шкаф — хотел положить на полку принесенную домой рукопись м. Евангелии. Рукопись не входила из-за лежащей наверху книги. Я взял ее в руку — это была та книга, которую я так долго искал...

Восторгом святым пламенея...

Восторгом святым пламенея,

На все, что свершается в мире,

Порой я взираю яснее

И мыслю свободней и шире;

Я брат на земле всем живущим

И в жизнь отошедшим иную,

И полон мгновеньем бегущим,

Присутствие вечности чую;

И слышны мне Ангелов хоры,

И стону людскому я внемлю,

И к небу возносятся взоры,

И падают слезы на землю...

Алексей Жемчужников, †1908

Изумрудная травка покрывает землю, вьется ленивой змейкой дорога, Божий странник ступает по ней, с колокольни вокруг плывет долгий благовест, наливаются соком краснобокие яблоки, в танце снежинки кружатся, клин журавлей улетает на юг, трещат от мороза столетние ели, ветви рябины склонились от тяжести ягод, нарядные люди выходят после службы из церкви, сияет в голубом небе красно солнышко, дети беззаботно играют в лапту, стоит у избы снеговик с морковкой вместо носа, колосится на полях пшеница, тихая речка плывет сквозь осоку, строят чада запруды на журчащих весенних ручьях, осеняют березы сельский погост, везде слышна протяжная русская речь... Господи, помоги России!

«Если народ теряет веру в Бога, то его постигают бедствия, а если не кается, то гибнет и исчезает с лица земли. Сколько народов исчезло, а Россия существовала и будет существовать. Молитесь, просите, кайтесь! Господь вас не оставит и сохранит землю нашу!» (Блаженная старица Матрона, †1952) .

Все делим хлеб — достаток наш убогий,

Пока последних крох не подберем.

И снова три былинные дороги

Перед моей страной-богатырем.

О русский край, тебя зовем мы домом.

Неужто путь навек определен?

Неужто вновь с иссеченным шеломом,

С броней побитой — ворогу в полон?

О русский край, не обозначить вехой

Над пропастью непрочные мостки.

Но только с ним, народом-неумехой,

И песни петь, и помирать с тоски.

Какие б нам не говорились речи,

Не все сгорит, не все пойдет на слом.

И просит Русь, как воин после сечи,

Живой воды в протянутый шелом...

Владимир Суворов, †2002, Тульская область

26 декабря — день рождения жены, Валерии. Я купил необыкновенные оранжевые розы, выращенные в далекой Африке, и мне было приятно от того, что жена любуется ими. Никогда ничего не просит она, а ты думаешь, что и вправду ей ничего не надо — только бы дышать тобой. Как же мы заблуждаемся, мужики...

Лера еще не вполне оправилась после операции, и рана не зажила, но она уже копошится на кухне, и этот шум мне слаще любой музыки: и думается тогда хорошо, и работать можно всласть. Почему так, не знаю, но — так. Возможно, мы слились душами и чувствуем другого, как самого себя, возможно, это привычка... Но вот пришел в гости внук пяти с половиной лет, и любовь окружающих перемещается на него. Я не ропщу — так и со мной в детстве было, помню. Кириллу обещан подарок, и он просит деда купить ему «микробоскоп». В магазине сходимся все же на том, что можно подарить пока военный корабль, и внук тянет поскорее родителей домой — «карабель» собирать. Жена счастлива, и у меня на душе тепло. А что еще человеку надо?..

Любовью дорожить умейте,

С годами — дорожить вдвойне.

Любовь не вздохи на скамейке

И не прогулки при луне.

Все будет: слякоть и пороша,

Ведь вместе надо жизнь прожить.

Любовь с хорошей песней схожа,

А песню нелегко сложить.

Степан Щипачев, †1979

Совсем некстати всплыло в памяти, как я дарил девушке свой первый букет. А почему «некстати»? — памяти не прикажешь... Отец служил в Польше, в городе Легница, где располагалась Ставка командующего Северной Группы Войск. Часть города была отделена забором с колючкой — «квадратом», — и там квартировали в бывших эсэсовских особняках семьи высоких офицерских чинов. В Польше я проучился с пятого по восьмой класс включительно, с 1958-го по 63-й годы; это было время окончания детства и вступления в отрочество.

Так вот, классе в седьмом я влюбился в генеральскую дочь, Таню Сунцову, самую красивую девочку в мире. Она жила в «квадрате», училась в другой школе, носила редкую тогда короткую стрижку, играла в большой теннис и изучала работы классиков марксизма-ленинизма. Я мог часами страдать под ее окнами, и это страдание доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Но Таня не захотела ответить взаимностью курносому стеснительному мальчишке и «ходить», как тогда выражались, с Сашей Раковым. Страдания от этого обрели поистине вселенский размер. Однажды, после ее теннисной тренировки, я решился поправить дело и преподнести Тане красивый букет. Я так волновался, что цветы в моей руке ходили ходуном, а когда моя любовь появилась на горизонте, мужество покинуло меня, и я стыдливо положил букет на скамейку. Потом, уже взрослым, я пытался разыскать ее в Москве, но не получилось, и больше до сего дня я о Тане не вспоминал... А вспомнив о ней, я, конечно, припомнил и своих одноклассников. Как вы прожили жизнь, Жека Владимиров, Саня Гуртовой, Вася Аксенов, Ната Кравцова, Люда Осипова, Павлик Крупин? Веселые в школе были денечки... Я ничего не знаю о вас, и все же пусть память сохранит вас, моих одноклассников 32-й школы польского города Легница далеких шестидесятых годов...

Не встречайтесь с первою любовью,

Пусть она останется такой —

Острым счастьем, или острой болью,

Или песней, смолкшей за рекой.

Не тянитесь к прошлому, не стоит —

Все иным покажется сейчас. . .

Пусть хотя бы самое святое

Неизменным остается в нас.

Юлия Друнина, †1999

Я вступил в период наступления старости. Это и начало немощи тела, но это — и усиленная работа души. Нужно заставлять себя двигаться, но размышления о вечном, о смысле жизни становятся потребностью. Поэт с сожалением восклицает: «О, если б можно жизнь мою переиздать!» В моей жизни было много отвратительного, чего я до сих пор стыжусь. Но, видимо, этот жгучий стыд послужил основанием к пересмотру всей последующей жизни. Праведно прожить жизнь от младых ногтей до гробовой доски — удел единиц. Большинство людей совершают безчисленные ошибки в юности, грешат в зрелости и, лишь войдя в меру возраста, начинают — с Божией помощью — возвращаться к себе. Многие так и не успевают совершить духовный поворот — их застает смерть. Но те, которые успели выйти на духовную дорогу, уже не хотят «переиздать свою жизнь»: можно сокрушаться о неправедно прожитой жизни, однако верующие люди хорошо понимают, что без той жизни не было бы жизни нынешней.

Ну, и потом, ближе к старости тебя интересует то, чего раньше ты не хотел замечать — духовные движения своей души и духовные ответы душ окружающих тебя людей. Теперь ты тоньше чувствуешь ткань проходящих дней, прозрачная вуаль печали ложится на твою память, любовь чаще посещает твое усталое сердце, природа открывает тебе свой таинственный язык, а время больше не пугает своей стремительностью, становясь твоим другом... Ты делаешь удивительные духовные открытия, и мир предстает пред тобой совсем иным...

Тот возвращается к первичному истоку,

Кто в вечность устремлен от проходящих дней.

Горит огонь в очах у молодых людей,

Но льется ровный свет из старческого ока.

Виктор Гюго, †1885

Последний вечер уходящего года. Неполная хроника дня:

В Египте произошло очередное ДТП с участием россиян.

В Петербурге похищена картина художника Коровина.

С 1 января в Москве подорожает проезд на общественном транспорте.

Беслан: арестован пособник террористов.

На юге Пакистана в автоаварии погиб 31 человек.

Катастрофа в Азии: уже 140 тысяч жертв.

На пожаре в ночном клубе Буэнос-Айреса погибло 177 человек и ранено
около 60 0.

Среди жертв цунами практически нет животных.

Тысячи европейских туристов пропали без вести в Юго-Восточной Азии.

Цунами сдвинуло земную ось.

В Таллине отключен от эфира русскоязычный телеканал.

Во Львове повесили подполковника госбезопасности.

Убиты начальник оперативного отдела штаба МВД Дагестана, его жена и
водитель.

* В Колумбии произошло землетрясение силой 5,3 балла...

Книга Екклезиаста

Время разбрасывать камни,

Время слагать из камней.

Все, что безвременно канет,

Станет с веками верней.

Время возложит на темя

Терна кровавый венец.

Время вздымает нас в стремя

И указует конец.

Время рассеявших темень,

Время посеявших мрак.

Время смертей и смятений —

Смены дворцов на барак.

Время сравняет с скотиной,

Сменит мечту на тщету,

В прах возвращая единый

Переступивших черту.

Андрей Грунтовский, СПб.

Почему иногда так тянет на воспоминания? И нет, чтобы о чем-то приятном, — в предновогодние часы вдруг опять вспомнилась армия. В тот год нас подняли по тревоге как раз под кремлевские куранты. И мы побежали по боевым местам — кто к пусковым установкам, кто в капониры, — расписано все по боевым расчетам. А зима в Казахстане — не питерский морозец; и ветер гуляет здесь, как в кино, с завыванием, и степные волки гуляют... Мы еще не знаем, какая тревога — боевая или учебная, и от этого незнания, и потому, что на гражданке это был самый веселый праздник в году, солдатам плохо...

Поднимите бокалы за тех, кто в пути,

Пусть грустинка сольется с весельем.

Мы шагаем в пургу, и нам трудно идти,

Прикрываясь солдатской шинелью.

Но тревога зовет — мы бежим по местам

Приготовить для пуска ракеты.

А у вас анекдоты и праздничный гам,

Шорох платьев, улыбки... Но где-то

Чутко слушают небо антенны кабин,

Снаряжают солдаты ракеты...

За столом хорошо... Ни один, ни один

Не захочет подумать об этом.

Пальцы прикипают к стылому металлу, многотонная пусковая с ракетой оживает и начинает подниматься. Расчет сливается воедино, и нет места воспоминаниям, есть только боевая работа...

Кожу пальцев содрал безсердечный металл,

В телефоне команды и шумы.

Командир! Ну, скажи! Ну, поздравь! — не сказал,

И солдатские лица угрюмы.

Лишь поземка в лицо, и надежда в тепло,

И любовь, и отчаянье, и вера...

А вы смотрите в мир сквозь литое стекло,

Сквозь узоры красивых фужеров.

Ты наполнен истомой, собой и вином.

Ты доволен. Еще бы — раздолье,

Развалившись, сидеть за широким столом,

Не изведав ни страха, ни боли.

Ты доволен. Но вспомни в довольстве своем

О мальчишках, не спящих ночами.

Не коньяк, просто воду из крана мы пьем,

Чтобы вы за столом не скучали...

Уже под утро раздался сигнал отбоя тревоги. Усталые и замерзшие, мы добрались до казармы с одной мыслью — поскорее забыться недолгим сном... Поднимите бокалы за тех, кто в пути: Долг есть долг, а веселье — весельем. Пусть же свет ваших окон манит впереди Безпокойных мальчишек в шинелях...

Александр Раков, 1.01.1969

«Уважаемый товарищ Раков! Ваши стихи редакцию не заинтересовали. Рукопись возвращаем. С уважением, отдел поэзии — Ю. Ряшенцев». Это короткое письмо из журнала «Юность» хранилось у меня с 1963 года — видно, было дорого, поэтому и сохранилось. Стихи были откровенно слабыми, а если совсем честно, это были вовсе не стихи. Но то, что я не поэт, я понял не сразу. Постой-постой, сколько мне было тогда лет? 16. Все мы тогда поэты...

Я в дождь не надену калоши

И шлепать стану по лужам.

А я все равно хороший!

А я никому не нужен!

Рубаху последнюю сброшу —

Пусть хлещет в лицо мне ветер!

А я все равно хороший

И нет хорошей на свете!

И мне все равно, что люди,

Закрывшись на все запоры,

Ни капли меня не любят,

Ругают и дождь, и город.

Но если любой прохожий

Сорвет мне ромашку с клумбы,

Я крикну: «Да мы ж похожи!

Да мы же с тобой Колумбы!

Дай руку скорей, дружище, —

Я сердце тебе доверяю;

Лишь тот, кто покоя ищет,

В грозу ничего не теряет.

Я знаю: далек тот берег

И ветра пугает ярость,

Но мы доплывем, я верю,

И будет алеть наш парус».

Я в дождь не надену калоши

И шлепать стану по лужам:

Ведь где-то идет прохожий,

Который мне очень нужен...

Александр Раков, 1963

Вчера я побывал в гостях у настоящего Поэта, который в моем представлении должен быть небожителем.

Воспеть? Прославить? Вовсе нет!

Он все изведал в мире этом.

Как снегом — снег, как светом — свет,

Как дождь дождем, он был — поэтом.

Надежда Полякова, СПб.

Крохотная неухоженная комнатка в питерской коммуналке. По стенам — фотографии ушедших, старые грамоты, бумажная иконка, совсем мало книг, на заваленном столе — пишущая машинка; и сам хозяин недавно вернулся из больницы после операции, небрит и одет небрежно. Во всем чувствуется запустение старости. Пытаюсь взять у него интервью, задаю умные вопросы о поэзии, но вразумительных ответов не получаю. Я разочарован и жду момента, чтобы уйти, не обидев. Прошу прочитать старого поэта новые стихи. Он достает толстую папку — и куда вдруг подевалось его потрепанное жизнью лицо и вся обстановка вокруг? Он начал читать — и волны истинной поэзии стали разливаться по комнате. Его близорукие глаза оживились, он дышал поэзией, а я с наслаждением вбирал звуки его голоса. Этот старик с изломанной судьбой, в крохотной коммунальной комнатушке творил чудо — и я стал свидетелем его. Скоро он устал, мы трижды поцеловались, я поклонился Поэту в ноги и заторопился домой. А он остался — в своем вечном одиночестве — творить Стихи, пока рука держит перо...

Был обвал. Сломало ногу.

Завалило — ходу нет.

Надо было бить тревогу,

Вылезать на белый свет.

А желания притихли:

Копошись-не копошись,

Столько лет умчалось в вихре!

Остальное — разве жизнь?

И решил захлопнуть очи...

Только вижу: муравей!

Разгребает щель, хлопочет,

Хоть засыпан до бровей.

Пашет носом, точно плугом,

Лезет в камень, как сверло!

...Ах, ты, думаю, зверюга.

И — за ним.

И — повезло!

Глеб Горбовский, СПб.

За «бортом» уже привычный -1 градус, но грязноватый снег еще как-то держится. Новый год в Рождественский пост мы привычно встречаем с женой вдвоем. С моей стороны встреча вымученная — я бы с большей охотой лег спать, но — традиция, и за окном бабахают петарды, и будут взрываться до утра, и спать все одно не дадут. Ладно уж, пусть куранты пробьют 12 раз, обозначая условную границу времени. Пусть поскорее проходит десятидневное новогоднее сумасшествие, чтобы начать нормально работать. Пробую смотреть предновогодние передачи, но, кроме выступления непревзойденного оперного певца Дмитрия Хворостовского, по всем каналам — сплошное беснование. Еще продолжается величайшая трагедия современности в Юго-Восточной Азии, где погибло 500 000 человек, но люди не хотят помнить о плохом и о цунами почти не говорят. Но еще в начале ХХ века великий Николай Гумилев (†1921) пророчествовал:

И, быть может, осталось немного веков,

Как на мир наш, зеленый и старый,

Дико ринутся хищные стаи песков

Из пылающей юной Сахары.

Средиземное море засыпят они,

И Париж, и Москву, и Афины,

И мы будем в небесные верить огни,

На верблюдах своих бедуины.

2004 год был для меня тяжелым. Впрочем, легких лет теперь ожидать не приходится. Катаклизмы все чаще, последствия все страшнее, Господь все настойчивее предупреждает человеков. Неужели?Уже на улицах раздают листовки —

«Здесь Христос! Поспешите!»

Другие зовут: «Там!»

Приходят в белых одеждах обманщики и плутовки,

Пытаясь пленить души, врываются даже в Храм.

Идут в открытую, в точности по Писаниям.

Значит, время последнее?

Сограждане! Господа!

Благодарите Господа за каждый миг мироздания,

Молитесь, покуда в бездну не везут поезда.

Наталья Карпова, СПб., †1995

«Дорогой Александр Григорьевич! Поздравляю Вас и всех Ваших близких с праздником Рождества Христова и с Новым годом! Дай Бог Вам всего-всего доброго в наступающем году — здоровья, успехов в трудах Ваших, книжек новых, поездок и всего, чего Вам желается. Супругу Вашу поздравляю с прошедшим днем рождения. В Питере я была мельком и оставила для Вас приглашение и коробочку конфет в подарок Вашей супруге. Надеюсь, что у нее все благополучно. Вы писали, что она выздоравливает. На эстонское Рождество был у нас снег, а на Новый год все растаяло, правда, на горке нашей по-прежнему зимне, только дневные ручьи замерзли к ночи и ходить опасно по дорожкам, а нетронутые участки земли белые, в снегу. А внепогодная жизнь идет своим чередом. Готовимся к Рождеству, будет, как всегда, трапеза, много детей, которые у елки стишки рождественские читают и песенки поют. На Рождество у нас трапеза обычно «домашняя», без напряжения, никаких высокопоставленных лиц, даже Владыка приезжает на другой день. А вот на Успение, главный праздник Обители, съезжаются уже всякие официальные лица, и потому ответственно. Еще у нас 2 января празднуется всегда «Батюшкин день», все сестры причащаются, поминают Батюшку, и даже рыбу мы едим вопреки церковному Уставу до Батюшкиного дня (по Уставу после св.Спиридона Тримифунтского уже рыбу есть не положено). Вот такие у нас дела. Еще раз желаю Вам всего доброго, храни Вас Господь. Всегдашний поклон от м.И., молитвенницы Вашей. С любовию о Господе — гр.м.Н.».

Я привожу это письмо отнюдь не потому, что мне хочется похвалиться перепиской с монахиней. Когда мы познакомились и начали дружить, я, честно говоря, был уверен, что это продлится недолго. Но идут месяцы, годы, а мы все еще дружим. Не скажу, что все безоблачно в наших отношениях — бывает, поссоримся и надолго замолчим, но потом миримся и с новой силой начинаем перебрасываться письмами. Я скучаю и томлюсь, когда долго не получаю ответ. Но через монашеские весточки мне потихоньку начинает приоткрываться та сторона монашеской жизни, которая обычно скрыта от паломников. В монастыре мы видим лишь часть иноческой жизни, которая нас, мирян, и притягивает в Обитель. Но есть и другая, скрытная часть подвига чернеца — неустанная молитва, тяжкий труд, плач о своих грехах, отказ от всего мирского. Но главным открытием для меня было то, что монахи так же страдают и чувствуют, как и мы, миряне. Думаю, что многие, желающие монашества, переменили бы свое намерение, узнав его глубже.

Вы, конечно, догадались, о каком монастыре идет речь. Теперь осталось оформить визу — и несколько дней в Обители дадут душе праздник на много месяцев. Но это уже от тебя зависит...

Матери Божией Пюхтицкой

Затоскую, заплачу,

К Тебе припаду,

Богородице Дево Пречистая,

И открою печаль свою,

Скорбь и беду

Пред Твоими Очами лучистыми.

Расскажу Тебе все,

Не боясь, не тая,

Расскажу, не прося и не жалуясь.

Ты и радость моя,

И надежда моя,

Утолишь мою грусть небывалую.

Видно, так суждено.

Видно, мне не дано

Никого — ни родного, ни близкого,

Чтобы дверь отворил,

Чтобы в сердце вместил,

Чтобы все ему выплакать-высказать.

Вновь к Тебе я приду,

Вновь к Тебе припаду,

Вновь слезами Стопы Твои чистые

Я омою, свою открывая беду

Пред Твоими Очами лучистыми.

Марина Петрова

1  2