У раскрытого окна. Былинки

1  2

С 27 октября по 6 января (с.1)

Утром, после бритья, я увидел в зеркале свое не очень красивое для посторонних, но до боли родное лицо. Что-то неуловимо изменилось в нем, и я пристально вгляделся в отраженное амальгамой изображение. Да, мы мчимся сквозь время, и время на нас оставляет свой неизгладимый след. Ну вот, теперь я понял перемены: мышцы лица потихоньку ослабли и, опустив щеки к скулам, сделали лицо незнакомо-одутловатым. Волосы на голове постепенно сдают позиции и отступают назад, оставляя в арьергарде редкие кустики растительности, все больше открывая широкий лоб «мыслителя», а на месте макушки образовалась полянка-лысина. Поседели виски, скакуны-мысли резко сбавили ход; и дел за день делаешь меньше, и полежать хочется в дремоте.

И все равно — нет жалости о прожитом, и вновь — ни за что. Твой неказистый путь — только твой, со всеми его развилками и натруженными ногами.

...Я больше не хожу бегом, как в солнечном детстве, но медленно ступаю по нехоженой тропе жизни, согретый лучами неяркого вечереющего света...

Здравствуй, старость, утро жизни новой,

Запах зимней зелени еловой.

Здравствуй, старость, малое оконце,

Где сияет жизни вечной солнце.

Здравствуй, старость, снег, летящий к Раю,

Я тебя люблю и знаю.

Архиепископ Иоанн (Шаховской) , †1989

Сегодня 10 ноября — праздник работников милиции. Для редакции этот день тоже стал памятным — ровно пять лет назад нас подчистую обворовали. Я сам виноват в этом: подвез до работы неподалеку случайного пассажира. В дороге разговорились, он оказался компьютерщиком, и я пожаловался ему на наши технические проблемы. Так незнакомец появился в редакции у Нарвских ворот. Потом мы не раз замечали его во дворе нашего дома на улице Калинина, 8, внимательно изучающим окна. Надо сказать, что знакомство привнесло в душу мою тревогу. Но наш срок пребывания в доме-трущобе подходил к концу, и ставить настоящую сигнализацию было неразумно.

В ночь на 10-е и произошла кража. Украли всю технику, диктофоны, фотоаппарат, вспышку, не погнушались даже новыми аудиокассетами. На месте преступления остались пустые бутылки с отпечатками пальцев, но из милиции никто не приехал, раздался лишь телефонный звонок из прокуратуры; узнав, что я простил воров, правоохранительные органы нас больше не безпокоили. Преступник, имя которого я знал, остался на свободе. А доброхоты-читатели быстро собрали для газеты такую сумму, которой с лихвой хватило на покупку новых компьютеров. Таким вот путем Господь опять помог редакции. С праздником, дорогая милиция!

Вору

На горе ты чужом жируешь —

Не деньги, нет, ты — жизнь воруешь;

Не я тебя найду — Другой,

Он Сам расправится с тобой!

Дмитрий Улахович, СПб.

«Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!» Дошла моя молитва до Господа! Шесть лет я молился, чтобы родная дочь Настя переменила свое отношение ко мне. Шесть лет — почти в безвестии о ее московской судьбе. Духовник не благословил первому писать или звонить дочери, но неустанно повторял: «Молись!», зная, что есть и моя вина в ее жизни. Иногда от безсилия хотелось не поминать дочку в церкви и сдаться, но сердце просило, и не молиться о ней я не мог. Шесть лет — долгий срок, много воды утекло с тех пор. Я снова начал терять надежду. Но, видно, не только молитва матери сильна своей силой, молитва отца тоже слышна Господу. Просматриваю электронную почту и вдруг читаю: «Здравствуй, папа! Я вновь появилась на горизонте и хотела бы с тобой пообщаться, если ты не против». И дальше интереснейшие подробности: заканчивает институт; переехали на новую квартиру; пятилетний сын-умница уже бегло говорит по-английски и занимается спортивными танцами; с мужем живет дружно; забрала маму из Питера...

Надо ли говорить, что я был счастлив? Как пронзительно звучит для уставшего от неразберихи отца прозрачное слово «папа»! Теперь нам с дочкой предстоит долгий путь узнавания друг друга. Но это меня уже не пугает.

...Будучи в Москве на Конгрессе православной прессы, я позвонил по указанному дочкой телефону, но к нему никто не подошел. А вскоре на дисплее моего мобильника появилась улыбающаяся рожица. Ах, Настя, Настя...

Наказ дочери

Без ошибок не прожить на свете,

Коль весь век не прозябать в тиши.

Только б, дочка, шли ошибки эти

Не от бедности — от щедрости души.

Не беда, что тянешься ко многому:

Плохо, коль не тянет ни к чему.

Не всегда на верную дорогу мы

Сразу пробиваемся сквозь тьму.

Но когда пробьешься — не сворачивай

И на помощь маму не зови. . .

Я хочу, чтоб чистой и удачливой

Ты была в работе и в любви.

Если горько вдруг обманет кто-то,

Будет трудно, но переживешь.

Хуже, коль полюбишь по расчету

И на сердце приголубишь ложь.

Ты не будь жестокой с виноватыми,

А сама виновна — повинись.

Все же люди, а не автоматы мы,

Все же не простая штука — жизнь...

Юлия Друнина, †1999

В трамвае, по дороге к храму, я стал невольным свидетелем «религиозного» спора. Кондуктор попросила пассажирку, которая предъявила ей старый проездной билет, покинуть вагон. Женщина постарше, сидевшая рядом, с молитвословом в руке, стала обвинять кондуктора в немилосердии: «Вы не пожалели человека! Господь Вам этого не простит», — наступала она. Пассажиры не вмешивались, и скоро пассажирка с молитвословом, безпрестанно наставляя кондуктора, вышла. Я задумался: разве кондуктор поступила неправильно? Может быть, пассажирке надо было признаться, что нет денег, и кондуктор по-русски махнула бы рукой? Но ведь налицо ложь! Да и та, что постарше, тоже хороша — прояви христианское милосердие и заплати за неимущую, а не шуми на весь мир о немилосердии других. Если мы, христиане, — соль земли, то и поступать должны соответственно: «Кто не будет милосерд сам, тот не может заслужить милосердия Божия» (свт. Киприан Карфагенский). На исповеди я рассказал батюшке о случае в трамвае...

Меня учили люди умные:

«Чтоб не запутаться во лжи,

Всегда в лицо о том, что думаешь,

Везде и всякому скажи!»

Они ж меня корили строгими

Глазами памятной зимой,

Когда солдату одноногому

В лицо я выкрикнул: «Хромой...»

Отец с улыбкою угрюмою

Сказал тогда: «Учись, малыш,

Не только говорить, что думаешь,

Но думать, что ты говоришь».

Анатолий Аврутин, Минск

А эта былинка случилась только что. Я возвращался из аптеки по нашей предлинной Школьной улице. На обочине стояла машина, мелькая тревожными аварийными огоньками, а парень-водитель спросил, не знаю ли я поблизости ремонтную мастерскую. Но было темно и поздно, а вдоль дороги ветер гнал снежную пыль. Раньше я никогда бы не дерзнул на подобное, но внезапно я сказал ему: «Знаешь, я человек верующий, давай помолимся вместе». Мы встали около машины и я попросил: «Господи, помоги рабу Твоему Сергию добраться до дома! Отче Святителю Николае, помощник путешествующим, помоги! Помоги сейчас, а Сергий потом сделает добро другим!» Водитель сел за руль, а я продолжал молиться и крестил капот машины. Знаете, что самое удивительное в этой «случайной» встрече? Я ни на волос не сомневался, что мотор заработает. И правда, машина взревела и стала удаляться во тьму... «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк. 9, 24).

Под солнцем единым у Господа Бога

Нас мало дающих, просящих — нас много!

И каждый по-своему с Ним говорит,

И каждый о чем-то молитву творит.

Но мало кто помнит в гордыне пустой:

Мы — только песчинки под Божьей пятой.

И мало кто Господа боготворит,

С мольбой и смирением благодарит.

Кто нежность и кротость приносит Ему —

За утренний свет и вечернюю тьму,

За бренное тело и всю его боль,

За горькую нашу земную юдоль,

За звездную душу — подарок небес,

За то, что однажды ты к жизни воскрес

И понял ценою страданий и слез

Величье той Жертвы, что Он нам принес.

За то, что дано нам, чрез муки Отца,

Трагедию мира познать до конца.

Валентина Телегина, Урал

В предыдущей книге «Былинок» я обратился к читателям с просьбой помочь мне со сном, и читатели не замедлили откликнуться. Зная по опыту, что безсонницей страдает множество людей, привожу несколько советов. «Первого ребенка я всегда укладывала с помощью сказок Пушкина, и Агнии Барто, и Маршака, и Винни-Пуха, и Сергея Михалкова. Но только через час или полтора ребенок наконец засыпал, а я была как выжатый лимон. Со второй дочерью особых причин расстраиваться не было: она засыпала под чтение Псалтири или писем старца Амвросия Оптинского. А вот третья дочь засыпала исключительно под чтение духовных книг и молитв за детей. Стоило мне прочитать «Молитву седми Ефесским отрокам», как дитя уже спит. Еще очень помогает деткам спокойно заснуть чтение Евангелия на ночь. Причем, это не бездумное чтение — оно не проходит безследно».

«Когда у меня бывает безсонница, — пишет мне Светлана Колюк, — я молюсь тем святым, которые привели меня к вере. Я чувствую их близость и засыпаю через пять минут, хотя до этого сна не было ни в одном глазу...» Спасибо, дорогие, за помощь и сочувствие. За это время и с моим сном произошли изменения к лучшему. Все же хороший сон, в первую очередь, — это спокойная совесть, не отягощенная грехом. Конечно, наше главное лекарство — молитва, но вы ведь сами знаете, что в Православии сразу до всего не дотянуться. Вот когда за меня молится духовник, я выскакиваю из любой болезни и сплю, как младенец. Но, видно, не все еще я исправил в своей душе, не пришел к покою — поэтому случается перевозбуждение и безсонница. Но если раньше от нее я нервничал сильнее, то теперь смиряюсь и читаю Иисусову молитву. Часто, но не всегда, это мне помогает. «Сон ночной знаменует собой сон вечный — упокоение от земных трудов. Нам, православным, в Таинствах и молитвах дано столько утешения, ослабы, свободы во всяких скорбных обстоятельствах, что только остается благоговеть и не переставать удивляться Божией Премудрости и Его Благости», — делится третья читательница. И тоже советует учиться молитве.

Вообще должен с удивлением сказать, что с годами я потихоньку избавился от некоторых до того неизлечимых болезней. Просто забываешь, что они у тебя были, что ты уповал на лекарства, но они не помогали. Благ Господь! «Когда ляжешь спать, не будешь бояться; и когда уснешь, сон твой приятен будет. Не убоишься внезапного страха и пагубы от нечестивых, когда она придет; потому что Господь будет упованием твоим и сохранит ногу твою от уловления» (Притч. 3, 2 --26).

Молитва матери

Молитва матери тиха,

Что для меня в ночи звучала.

Был у нее размер стиха

И музыки начало.

Окружено все было тайной,

Молитвы слов не разобрать.

И отсвет лунный, отсвет дальний,

И в нем покачивалась мать.

И я вступал в борьбу со сном,

Но ничего не получалось...

Звезда катилась за окном,

И мать качалась и качалась.

Александр Шевелев, Ц993

Не спится, не пишется... Туманным оком обвожу ровные ряды толстых книжек — откуда у писателей так много мыслей? Иной раз для написания крохотной «былинки» мне недели надобны, пока семя мысли сумеет прорасти в предложения на бумаге, да стихотворение подобрать. А часто — мучительная, изводящая душу пустота; за компьютер лучше не садиться.

Молчанье приходит не сразу —

Молчание нужно копить.

Молчание — это фраза,

Которую трудно прожить.

Юрий Красавин, СПб.

Но, кажется, я начинаю познавать смысл творчества: пусть голова твоя продолжает работать; когда наступит миг божественного озарения, слова сами ложатся на бумагу; тогда только от данного тебе таланта и опыта зависит, как ты сумеешь воплотить вдохновение. Но что такое вдохновение и когда оно приходит, сказать не может никто. «Вдохновение — это не селедка, которую можно засолить на многие годы», — сказал Гете. И по своему желанию вызывать вдохновение никто еще не научился: оно, как Дух Святой, «дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3, 8). Впрочем, здесь я не прав, — а молитва? Вдохновение бежит ленивых, оно посещает трудящихся. Конечно, однако вовсе необязательно, что тебя вдруг осенит: у вдохновения нет ни границ, ни сроков. Поэтому для меня вдохновение — великая тайна Божия.

А что такое вдохновенье?

— Так... Неожиданно, слегка

Сияющее дуновение

Божественного ветерка.

Георгий Иванов, †1958

Это нам только кажется, что в природе творится хаос. На самом деле все размерено, определено и существует по строгим законам жизни-смерти. Откуда я это знаю? Да я натуралист-любитель: окно моей «кельи» смотрит на высоченное дерево неизвестной породы, и я подолгу люблю глядеть на его черный раздвоенный ствол и густые, чуть колышащиеся под ветром ветви-руки, голые зимой и наполненные жизнью летом. Глядеть на дерево можно долго; какая-то незримая связь возникает между нами, и ход мыслей ведет к вечности и конечному...

Живя в коробочке из камня,

Что видишь ты, помимо стен?

Окно? В окне жилые скалы

Да складки уличных систем...

Глеб Горбовский, СПб.

Но я увлекся. О чем бишь я? Так вот, на дереве часто появлялись вороны, и я невольно наблюдал и за ними. Воронами нас не удивишь, эка невидаль, да и похожи они друг на друга, как чумазые кочегары. Но потом я приметил, что на дереве живет семейная пара и чужих на свою территорию не пускает, сходу вступая в бой. Я стал оставлять внизу крошки и — удивительное дело! — ворон-наблюдатель особым карком мгновенно давал знать стае о наличии пищи. Откуда ни возьмись, появлялись черные птицы, отгоняя переваливающихся с ноги на ногу неповоротливых голубей. Но приступать к еде птицы не спешат: по их иерархии первым к пиру приступает начальство. С трудом, но я научился различать Карла и Клару среди собратьев. Оказывается, их гнездо на соседнем тополе, а это дерево — их собственность, и стая их право признает. Попасть сюда можно или по приглашению, или померяться силой. Но драться — вороны мастера. А живут наши соседи не два-три века, как думают люди, а 30-40 лет, и самцы, в отличие от людей, никогда не изменяют женам. А летает ворона — летчики считают ее полет самым совершенным среди пернатых. Я мог бы еще рассказать, как истово вороны ухаживают за невестами, как они изобретательны, но и так увлекся. Вот какое чудо природы потешно скачет рядом с нашим домом. Неизвестное дерево приветливо машет мне ветками на легком ноябрьском ветру...

Вороненок

Вороненка прислала ворона,

Чтоб смотрел он в мое окно.

Не обижу его, не трону,

Я к соседству привыкла давно.

Он лохмат, похож на изгоя,

Машет мокрым черным крылом.

Что он мне предвещает: горе

Иль нежданного гостя в дом?

Или согнан каким-то испугом

С полуголых сырых ветвей?

Или хочет быть просто другом,

Заменить ушедших друзей?

Надежда Полякова, СПб.

Завтра у жены операция, и я попросил у батюшки по телефону его святых молитв. «Передай Лерушке, пусть крепится, все будет хорошо», — успокаивает о.Иоанн. Тороплюсь спросить у духовника о разном. Разговор перескакивает на книгу знакомого православного философа о воспитании детей. «Не люблю я философию, — делится батюшка, — ничего не понятно, как детей воспитывать, одни слова иностранные. Вот, помню, отец выдерет меня, Ванюшку, так я сразу после березовой каши разумел, что можно, а чего нельзя».

О воспитании короткий стих.

Во многих семьях видывали часто:

Сдувают пыль с наследников своих,

Растят пустых, никчемных и несчастных.

И говорили, но слова не впрок,

Что первым гибнет комнатный цветок.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Жену привезли в палату после трехчасовой операции на горле. Еще действует наркоз и, когда она открывает глаза, ее взгляд рассеянно блуждает по потолку. Желтый от йода подбородок, какие-то трубочки из-под бинтов, враз изменившееся лицо. Лера приходит в себя и тихо плачет, не в силах сдержаться от невладения собой. Поплачь, милая, поплачь, слезы принесут облегчение. Капельница потихоньку возвращает ее в нашу жизнь. Я вглядываюсь в родные страдающие черты и думаю: «Мы прожили с тобой больше двадцати лет, немногие женщины смогли бы в замужестве вынести то, что довелось испытать тебе, и только на склоне наша жизнь начинает налаживаться. Права Библия: «Лучшая пора — труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим» (Пс. 89, 10).

Есть и моя вина в твоей хворобе — ты несешь на себе и мою, полную перетрясок, жизнь. Не будь тебя, не было бы ни газет, ни книг, да чего там, и судьба моя была бы совсем другой. Я люблю тебя, только, оказывается, для этого открытия нужны потрясения. Выздоравливай, и мы снова, взявшись за руки, пойдем дальше».

Жена открывает глаза, тихо говорит сквозь боль: «Саша, ты устал, иди домой». В уголке ее глаза затаилась забытая слезинка...

Ты болен...

Стоит туман и не движется,

Плотной стоит стеной...

Трудно сегодня дышится,

Плохо тебе, родной!

Тягостно человеку

Без воздуха и лучей. . .

Я побегу в аптеку,

Я соберу врачей.

Туман — ничего не видно,

В лесу туман и в степи...

Мы тебя не дадим в обиду,

Помоги нам, перетерпи!

Ведь все на земле осталось —

Осталась рыба в реке,

Птица в лесу осталась,

Осталась сила в руке,

Осталось море большое,

На небе звезд не счесть...

Худо ли, хорошо ли —

Я у тебя есть.

Ветер задует вешний,

Вольно задышит грудь...

Непогодь не навечно,

Перетерпи чуть-чуть!

Вероника Тушнова, †1965

Что ни говори, а с годами человек устает жить. Распутывание безконечных бытовых узлов, болезни, невзгоды утишают потихоньку радость существования. Подступает усталость, неподъемным грузом ложится она на плечи, и, кажется, нет сил тащить жизнь дальше. Безпечная юность утонула во взрослых заботах, и только мысль: «надо поднять дочку», «надо делать газету», «надо растить внуков» — заставляет продолжать плавание по бурному житейскому морю. Никому из смертных не дано избегнуть бурь и крушений, и также не каждый достигает желанного берега покоя. Но — надо жить...

Хочу немного дописать. Возвращаюсь с праздничной службы, причастился, настроение приподнятое, сейчас разговеюсь после поста. Свернув в наш двор, увидел у стены старушку с клюкой и с сумкой, ухватившуюся за водосточную трубу: гололед, скользко...

- Бабушка, давайте помогу, — и подставил руку.

- С праздником, сынок! — медленно начала она движение к подъезду. — Как мы раньше жили! Папа на праздник всегда резал поросенка... А в 30-х нас раскулачили, теперь вот доживаю. Да дочка умерла.

- А Вы с кем живете?

- Да человек у нее остался, семью завел, вот я на кухоньке у них и пристроилась.

- Они что, не могут для Вас в магазин сходить?

- И-и-и-х, сынок, чашку чая не подадут. Иной раз вытащусь из дома, встану у парадной и прошу, чтобы добрые люди купили кефирчику. Жалеют меня и на свои деньги покупают. Не дай Бог никому такой старости...

Мы добрели до ее дверей...

Возле дома

Как-то шла домой, усталая,

Отдохнуть, не отдохнуть.

Возле дома бабка старая

Вышла солнышка глотнуть.

Поглядела взглядом вымершим,

Мне кивнула головой.

Поглядела, будто вымела

И усталость, и покой.

А морщинки болью точены,

Не исправить, не стереть.

Как живется-то у дочери?

Да скорей бы помереть.

Вера Колганова, СПб.

Ванюшкино детство

Мне несказанно повезло: приехал к батюшке летом в его домик под зеленой крышей, а в этот день как-то народу не было, не тянулись сюда нескончаемой чередой, и близкие не отвлекали, и у отца Иоанна настроение такое приподнятое... одним словом, провел я с духовником несколько часов, наговорился всласть, фотографировал много и, главное, успел расспросить о детстве.

— Детство у меня было сиротское. Мне было годика четыре, когда нашу семью вместе с другими такими же бедолагами сослали на торфоразработки, где была 8-я ГЭС (сейчас это г.Киров). Как нас выселяли, уже стерлось из памяти, а вот события, начиная с первого класса, помню четко. В школу-то я пошел в восемь лет... оно и неудивительно, мы все тогда больные были, рахитики. А тут еще с ранних лет приходилось работать. Мы с братьями на болота за клюквой ходили, а потом возили ее продавать в Ленинград. Голодно жилось: папа, Егор Миронович, один работал, мама, Ольга Денисовна, потеряла на торфе здоровье. Ведь на торфоразработках ходили босиком, обуть было нечего, а уж морозы стояли, ледком все подернулось. Мама простыла, и 17 лет ее потом мучил хронический туберкулез... А на вырученные за ягоды деньги покупали все, что было необходимо в школу: книжки, ботинки, одежду, сумочку (тогда все с холщовыми торбами ходили).

Работы много было: дрова заготовить — напилить, наколоть, огород полоть, воды наносить, белье постирать, мама ничего уже делать не могла. Спустя некоторое время мы козочку купили, поросеночка завели, курочек, картошку свою сажали. Вот как хозяйством обзавелись, так полегче немного жить стало, хотя и работы прибавилось — за скотиной присматривать.

- Все равно, батюшка, детство — пора беззаботности и радости...

- Забот, как я уже сказал, хватало. А радость... Конечно, мы находили повод для радости, дети есть дети. Мы купались, загорали; в лесу, собирая ягоды и грибы, играли. И возле домишек своих, переделав всю работу, собирались ватагами и играли в лапту, футбол, камешки, прятки. Помню, я как-то решил спрятаться в курином домике, полез наверх и не заметил, что на лестнице гвоздь торчит, так я себе этим гвоздем голову прошиб. Но Господь меня чудом спас — все зажило.

Другое светлое воспоминание детства — мама. Сколько любви она нам подарила, доброты такой простой, крестьянской. Она учила нас быть честными, добросовестными, не брать чужого, как бы худо ни жилось, и всегда за все благодарить Господа. Помню, бывало, собирает она нас в школу, посыплет кусок хлеба сахаром, сверху другим куском пришлепнет — вот тебе и завтрак. Я иной раз начинаю капризничать: «Ой, мама, опять с песком. Надоело». — «Ну, что же, — соглашается мама, — сейчас с солькой сделаю». — «Нет, нет, — кричу, — тогда уж лучше с сахаром». А маслица-то коровьего у нас не было, мы и вкус его забыли.

- Батюшка, меня мучает такой вопрос: ребенок ведь в детстве не понимает, что у него несчастливое детство, это потом, став взрослыми, мы начинаем раздумывать, анализировать.

- Детство — это прекрасно. Я очень любил ходить в храм Божий. Помню, когда жили в деревне на Мойке — это около Невы, — у нас там был такой чудесный храм, разрушенный в 37-м или в 38-м годах. Я с самого детства ходил в храм и оплакивал покойников. Мама даже говаривала: «Ну, Ванюша, ты, наверное, даже по мне не будешь так плакать, как по всем». Но мне так жаль было всех умерших, и я их оплакивал. А когда отошла ко Господу моя мама — горе было безграничное. Я в ноябре 1946 года вернулся из армии, всего два с половиной года отслужил и меня демобилизовали по зрению, и застал ее еще живой. Как мы радовались! А в марте ее не стало. Ей было всего 56 лет...

Не успел я сделать так, чтобы мама пожила в довольстве, без забот. А пока был ребенком, семья наша просто нищенствовала. Иной раз не было дров, и иной раз мы таскали их с завода, чтобы как-то скрасить горемычную нашу жизнь. Помню, однажды отец с соседом в лес поехали, за дровами. Лесник поймал их, топор отобрал, акт составил... А всего-то срубили какую-то сухостоину, чтобы дом протопить, обогреть детей и больную жену.

- Батюшка, про Рождество не спрашиваю, а Новый год справляли?

- А вот я тебе стишком из тех времен отвечу:

Не позволим мы рубить

Молодую елку.

Это только друг попов

Елку праздновать готов.

Это позже уже праздновать Новый год в школах разрешили. Правда, и тогда привозили одну елку на весь поселок. А детям до 10-11 лет даже новогодние подарки вручали — несколько конфет и печенюшек, один мандаринчик — маленький такой кулечек. И это считалось тогда сверхлакомством, потому как купить такие вкусности у людей просто не было возможности. Но дома елки не ставили — и украшать нечем было, да и срок можно было получить.

- Батюшка, а песенку «В лесу родилась елочка» тогда пели?

- А как же! Пели. За руки возьмемся, вокруг школьной елки ходим и поем: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла...» Все было в нашем детстве — и радость, и песни, и стихи читали, и пьесы ставили. Жизнь била ключом. Конечно, детство было скомкано — ссылка, война... Мы тогда с гораздо большим энтузиазмом пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей клочка не отдадим». А в это время под Ленинградом немцы стягивали блокадное кольцо. Становилось голодно...

- А в Вашем-то поселке немцы были?

- Шестого сентября пришли. И мы нежданно-негаданно на самом фронте очутились, на самом пятачке. Сперва мы хотели забрать живность, погрузить скарб на лошадь и уйти... потом подумали — скоро наши вернутся, зачем мы куда-то пойдем?! И мы остались, уж очень не хотелось срываться с насиженного места, да и хозяйство было налажено: и картошка накопана, и капусты две бочки насолено, и огурцы и свекла припасены. Да и немцы в нашем поселке не зверствовали. Вот только счетовода дядю Митю Горуева взяли — он был членом партии. Его увезли в г.Остров и там убили. А в городах, доходили до нас слухи, вешали партизан, пытавшихся сопротивляться фашистам. Но меня Господь уберег — я не видел ни виселиц, ни расстрелов. Только потом, когда наши отступали, я видел поля, буквально засеянные трупами — до самой Мги. Мы как-то шли по полю, мама пересохшими от ужаса губами хрипло шептала: «Господи, много снопов в поле, а мертвых людей еще больше». Потом попросила: «Завяжите мне глаза». Очень ей тяжело было видеть молодых погибших русских солдат. Немецкие фашисты, ведь, как и наши коммунисты, неверующими были. Мою двоюродную сестру Женю немцы угнали на работы в Германию. Вернувшись, она рассказывала, что батрачила у немцев-помещиков. Так вот, хозяйка была верующей католичкой, а муж ее — национал-социалистом и запрещал ей молиться. Так она потихоньку уходила на чердак и молилась там. А вообще немцы считали себя голубой кровью, сверхчеловеками, а русские и прочие славяне, по их мнению, должны были быть их рабами...

- А школьные свои годы помните ли, батюшка?

- Ну, конечно. Мы всегда так радовались, когда наступало первое сентября и надо было идти в школу. Утром, просыпаясь, я нараспев читал:

Дети, в школу собирайтесь,

Петушок пропел давно.

Поскорее одевайтесь,

Смотрит солнышко в окно.

Человек, и зверь, и пташка —

Все берутся за дела.

С ношей тащится букашка.

За медком летит пчела.

У нас тогда не было шикарных букетов. Но мы собирали лесные и полевые цветы и дарили их учителям, которых искренно любили и уважали. Их было за что уважать — это были умные, образованные, большей частью верующие люди, и знания они нам давали крепкие. Они не срывали с нас крестов, не хулили Господа. Одна учительница, Муза Константиновна, и вовсе была дочерью священника, правда, о вере с нами никогда не говорила, нельзя было. А строга была — страсть. Бывало, что и линеечкой кого-нибудь огреет. Мы как-то попытались пожаловаться на нее маме. Мама строго так посмотрела и твердо сказала: «Если скажете что-нибудь на Музу Константиновну... я не признаю вас за детей». Вот так-то.

- Неужто на уроках никогда не шалили?

- Были озорники, которые любили на уроках самолетики пускать, чернила учительнице подливать... Но без зла все было, а от переполнявшей нас энергии, любви к жизни, от полноты чувств. Но когда в класс входил учитель черчения Николай Иванович Безруков... такая тишина воцарялась, что муха
пролетит — слышно. Тогда ведь парты были с откидными крышками, так вот, здороваясь с ним, мы, вставая, придерживали крышки, чтобы, не дай Бог, не стукнула. Боялись и уважали его. Он долго не церемонился, брал за руку и выпроваживал за дверь — сейчас так уж нельзя. А за дверью можно было с директором школы столкнуться... А то был у нас еще математик Модест Модестович, так он, если что, в другой раз с досадой так скажет: «Пустышка, пустомеля — глупое племя» — и рукой махнет. Хуже двойки и выговора это было.

- Да, в старое время школа была благодатной, потому что Закон Божий давал силу и радость в жизни, хотя о Боге в то время уже запрещено было говорить.

- Я через 50 лет встретил своего директора школы. Получилось так, что я освящал в Кузьмолово школу и среди множества лиц увидел его, директора школы, который в детстве казался таким строгим и важным. Подошел я к нему после службы, разговорились, вспоминая былые времена и всех учителей. Я даже вспомнил, какой у него костюм был. Ему было уже далеко за 80, он ветеран войны. Но он по-прежнему бодр и жизнерадостен, руководит кружком ветеранов, книги пишет — воспоминания. А недавно сообщили, что в 2005 году мой директор умер... Вот они какие, русские люди...

- Батюшка, пожелайте что-нибудь нашим маленьким православным читателям.

- Желаю, чтобы с младенческих ногтей восприняли они веру православную. Чтобы любили Бога, знали заповеди Божии и жили так, как заповедовал нам Господь. Чтобы любили природу, все живое, что окружает нас в этом мире. Чтобы ценили труд людей, слушались родителей, уважали учителей, которые стараются преподнести им каждый день что-то новое, интересное и полезное, широко распахивают перед ними двери в чудесный мир знаний, щедро делясь всем, что знают сами.

* * *

Я еще застал время, когда в обычных городских семьях дети к родителям обращались почтительно на «Вы». Тогда это казалось мне забавным пережитком царизма: «Маменька, Вы мне позволите?» — спрашивает взрослый сын. Теперь-то я понимаю, что уважительное отношение к родителям есть часть религиозного воспитания ребенка. Мать и отец дали тебе жизнь, они — главные наставники, охранители и заботчики о твоем будущем. На Небе — Отец Небесный, Матерь Божия, на земле — твои родители. Поэтому нет ничего унизительного, отдаляющего в сыновней фразе: «Маменька, я Вас очень люблю». «Дети, будьте послушны родителям вашим во всем; ибо сие благоугодно Господу» (Кол. 3, 20).

« — Мама, Вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата? Ну да что же, мой друг? Хочешь, я пойду и скажу ему? — сказала графиня, улыбаясь. Нет, я сама, только Вы научите. Вам все легко...» Из разговора Наташи Ростовой с родительницей. Лев Толстой, «Война и мир».

Постыдно обращение на «ты»,

Не кличьте в оправдание лукавство:

Под маскою сермяжной простоты

Несет себя обыденное хамство.

В миру понятно — западная стать,

Гордыня — уваженья никакого!

С цепи спустили хама погулять,

Еще кичится — до чего раскован!

Среди духовных та же лебеда:

Архиерей своим пасомым «тычет»,

Мол, по-отцовски. Если так, тогда

Зачем сыны отцу родному «вычут»?

Не вздумайте! Не кликайте беды!

Захочет враз сиротствовать владыка...

Другой кричит, мол, с Господом на «ты»! —

А что же сам с чиновником завыкал?

Я видел старца — нет его в живых

(Не будем говорить глаголов лишних),

Он был со всеми благостен, на «Вы»,

Но как любил он Господа и ближних!

Иеромонах Роман (Матюшин)

Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы. Мф. 6, 34

Что такое мечта? — Действительность, существующая в воображении. «Ты кем будешь?» — спрашиваем у карапуза, едва начавшего говорить. — «По-о-о-заг-ным», — еле выговаривает малыш, и другие дети поднимают руки. И только один ответил: «Хочу быть ребенком!»

Все мы живем мечтой — вырасти большим, поскорее закончить школу, в институт поступить, жениться удачно, если болеть, то небольно, а если умирать, то нестрашно. От рождения до гроба нас ведет мечта, словно кусок мяса перед носом бегущей собаки. Если наша мечта исполняется, мы движемся вслед мечте другой. Но мечта — это мираж, картинка в колышащемся мареве пустыни. «Мечтать — гнаться за радугой», — учат Отцы Церкви. Наши православные предки воспринимали жизнь по-другому: дед начинал строить церковь, продолжал сын, а завершал храмоздательство уже внук. И стоят эти храмы на века. «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6, 34).

«Мечтание есть исступление ума при бодрствовании тела. Мечтание есть видение того, чего нет» (прп. Иоанн Лествичник).

Без нас

Родились на свет и жили,

Ели, пили и росли.

Отлюбили, оттужили,

Отгорели и ушли.

Нам казалось — мир погаснет

Вместе с нами в смертный час.

Ну а он еще прекрасней,

И безумней, и несчастней,

Чем когда-то был при нас.

Лорина Дымова

Урок нерусского языка: школьная форма, наглаженная с иголочки; тоталитарный глобализм; плоды на лице; советы и рекомендации; модернизация и совершенствование; детская православная газета «Глаголик» (Коломна); в Украине; в приступе сервильности («Православная Пермь»); в районе пяти часов; Нобелевская лауреатка; автобусный крестный ход; ресурсные запасы планеты («Десятина»); уникальная поэма Волошина («Таврида Православная»); открытие усыпальницы храмосоздателей; камень размером около трех килограммов; крестословец («Православный источник»); более близкая победа; серебряников («Радонеж»); пожарники (МП);

Старые слова

Эти кроткие — без крику —

Синеглазые слова:

Брашно, сумно, поелику,

Греховодник, однова...

Эти грады, эти веси —

Дивных слов косматый ряд,

Словно буки в темном лесе,

Напугают — не съедят.

Ведь за ними, как за синим

Окияном, словно луч,

Брезжит юная Россия

Из-под злых и черных туч.

Глеб Горбовский, СПб.

Гимн окну. На секунду представил, что вместо окна в моей «келье» сплошная стена — и огорчился. Много значит окно в моей жизни. Я каждый день бываю на улице, но окно ограничивает мой взгляд, заставляет сосредоточить его на одиноком листике, ветке, вороне, полете первого снега, каплях дождя на стекле, фигуре незнакомца, крохотном паучке в углу...

Окно — это целый мир: можно смотреть прямо и видеть сквозь деревья силуэты людей в окнах напротив; если поглядеть наверх, то обнаружишь жестяную крышу соседнего дома с пожарной лестницей на боковой стене и кусок неба, а если опустить глаза вниз — тоже откроешь много примечательного.

Тогда он взглянул благодарно

В окно, за которым стена

Была точно искрой пожарной

Из города озарена.

Борис Пастернак, †1960

Окно — это вдохновение; былинки пишутся благодаря ему.

Окно — это целая философия, однако пощажу читателей.

Через окно большое познается в малом.

Почаще заглядывайте в окно...

Окно — кино. За годом год,

апрель, капель и ледоход.

Обрывки снега, клок травы

серо-зеленой рыжины,

в пересечении дорожек —

двор в клеточку,

газон в горошек.

Высотный дом, как теплоход,

плывущий пятнами окошек

в чернильно-синий небосвод.

Тамилла Недошивина

Открываю австралийский православный журнал — и нахожу знакомую статью питерского священника. А вечером вижу его же по телевизору. И по радио выступает он на ту же тему. Потом во многих газетах попадается его фамилия с его фотолицом. Он очень деятельный, этот священник. И дела его можно было бы только приветствовать, если бы не одно «но»: вся его деятельность направлена не внутрь, а наружу: «Смотрите, это я сделал!»

Священник и не скрывает своего желания быть на виду, получить признание. Все бы хорошо, да не по себе становится от священнического мельтешения. Показушность и мне присуща; весьма тонкая эта грань — между публичностью и стремлением покрасоваться. К слову, духовник смиряет меня, не дает хвост распушить.

...На выставке подходит к нашему стенду мама с девочкой-крохотулей в белом платочке и говорит ей: «Поклонись нашему редактору». Девчушка послушно встала на коленки и поклонилась. Сколько жить буду, столько помнить буду этот поклон читательский. Вы спросите, а какая тут связь? Самая что ни на есть прямая...

«Берегитесь шума, берегитесь показного делания, берегитесь всего того, что лишает вас смирения. Там, где нет смирения, там нет и быть не может истинного угождения Богу». Архимандрит Иоанн (Крестьянкин).

Теперь начну искать у иеромонаха Романа стихотворение — кроме него, вряд ли кто об этом напишет.

Чем ближе к Господу, тем глуше мненье света,

Тем более свободен человек.

Мир любит покупать и возносить, но это

Для алчущего — полномутье рек.

Всяк волен покупаться, возноситься,

Свою продажу от себя тая.

Но радостно ль душе в заоблачной темнице

Отогреваться высотой ея?

Да избежим мирских высот, как наказанья!

И вынесем ловящим приговор —

Не выставляйте нам искусное вязанье:

Мы отвергаем сеть, а не узор.

Малыш и Мартюня уже прожили с нами свой кошачий век — 15 лет. Мы знаем друг о друге все — и тем не менее любим друг друга. Но вынужден сказать горькую правду: не мы их приручили, а они приручили нас. Никакие кошачьи вкусности не заставят их измениться, а что до ласк, — трепать за уши обойдется себе дороже, — они снисходительно принимают их — или отвергают — в зависимости от настроения. Характеры у них разные: чистюля Малыш более покладист и добродушен; однако, что должен чувствовать хозяин, когда кот после ласкового поглаживания по спине начинает яростно вылизывать те места, к которым прикоснулась рука? Своенравная Мартюня и терпеть не будет, а сразу пускает в ход острые иголки коготков. Коты заставляют нас кормить их той едой, которая им нравится, и спать там, где они улеглись. У котов своя логика жизни, и они следуют ей неукоснительно: хотят эти люди, чтобы мы с ними жили, — пожалуйста! — по нашим правилам. Не знаю, как удается клоуну Юрию Куклачеву ладить с ними, но думаю, что без сговора двух сторон не обошлось: приучить котов всего-то надеть ошейник удается не всякому. Что уж говорить про сложные трюки... И все равно, кошки принесли в наш дом радость; мы научились понимать их язык, а они при надобности могут сказать людям все. Мы — разные, но стремимся понять друг друга — и это прекрасно.

В зоопарке

Какие взрослые все звери!

На воле или взаперти,

Они давно уже созрели,

А нам еще расти, расти.

Нам еще, людям, ошибаться,

Одолевать свою тщету,

Еще нам лоб о лоб сшибаться,

А может быть — щитом к щиту.

И, зверя из себя гоня,

Над истинами спины гнуть нам...

А волк из-за железных прутьев

Печально смотрит на меня.

Вадим Шефнер, СПб.

Проснулся в четыре утра. Встать бы на молитву — и сон придет, но я выпиваю кофе и начинаю думать. Ночью, когда тишиной залито все вокруг, думается хорошо и неспешно. Тикают мамины часы, и я думаю о маме — как она там? Уже нет того безпокойства за ее участь, которое владело мной эти годы. За стенкой вздохнула жена — после операции никак не может прийти в себя и вчера потеряла сознание. Ей неможется, и в доме гостит запустение: кое-где пыль, посуду надо бы помыть, в «келье» прибраться. Но главное, конечно, чтобы Лерино здоровье вернулось: не стоит терять близких, чтобы осознать свою любовь.

Думаю, как трудно жить в этом мире, который стоит на лжи, и хорошие слова не значат ничего; думаю о газете, отгоняя неприятные мысли о ее судьбе; вспоминаю добрых людей, с которыми свела жизнь; записываю обрывки мыслей на клочке бумаги, перебираю события. Тихо-тихо в квартире, дневная суета улеглась спать, а ты думаешь о счастье, о доле, о Боге, обо всем...

Наконец, кофе действует усыпляюще, и тебя забирает крепкий предутренний сон... «Если пробудишься раньше положенного часа, то, не обленясь, восстани и мало помолись Богу твоему и возбудившему тебя святому Ангелу Хранителю. Веруй же точно, что Ангел Хранитель возбуждает тебя на это, почему ты и не должен лениться. Помолись, дабы не отогнать его от себя; а помолясь, снова ложись и твори молитву до пришествия сна» (протоиерей Валентин Мордасов, †1998) .

Во многом знании — немалая печаль,

Так говорил творец Экклезиаста.

Я вовсе не мудрец, но почему так часто

Мне жаль весь мир и человека жаль?

Природа хочет жить, и потому она

Миллионы зерен скармливает птицам,

Но из миллиона птиц к светилам и зарницам

Едва ли вырвется одна.

Вселенная шумит и просит красоты,

Кричат моря, обрызганные пеной,

Но на холмах земли, на кладбищах Вселенной

Лишь избранные светятся цветы.

Я разве — только я?

Я — только краткий миг

Чужих существований.

Боже правый, Зачем

Ты создал мир, и милый и кровавый,

И дал мне ум, чтоб я его постиг?

Николай Заболоцкий, †1958

Сегодня 12 декабря, день Российской Конституции, принятой в декабре 1993 года. В следующем году его будут праздновать 12 июня. Не знаю, как другим, а мне становится не по себе, когда я вспоминаю, что чуть раньше, в октябре того же года, русские танки расстреляли русский парламент. А людям, что ж, дают выходной, они и рады. Сейчас, пожалуй, кроме Нового года, Рождества, 23 февраля и Пасхи, народ по-настоящему ничего не празднует: запутали людей чередой постоянно меняющих даты праздников.

...Зазвонил тревожно телефон: вырвал подонок у моей двоюродной сестры сумку с 60 рублями и ключом от квартиры. Ей седьмой десяток, живет одна на крохотную инвалидскую пенсию, и взломанные по ее просьбе двери починить некому. Я даже не возмущаюсь: я радуюсь, что слабенькую больную женщину не избили до смерти. У меня еще свежо в памяти, как такой же подонок ограбил мою, ныне покойную, маму. Это случилось так: «Моей маме-блокаднице 85 лет. В канун праздника 23 февраля в подъезде собственного дома ее ограбил молодой подонок. Он рвал из слабых старушечьих рук сумку, а она кричала ему в лицо: «Возьми, сколько тебе надо, у меня здесь только на хлеб!» Его добычей стало немного кошачьего корма, два разовых пакетика кофе и 50 рублей денег. Потом я смазывал мамины синяки на сморщенной коже плеча; она уже отплакала свою обиду и унижение. А я подумал: «Это не у моей престарелой мамы вырвали сумку — это у России украли совесть». (Книга «В ладошке Божией».) Каков закон, таков и порядок...

Здесь только женщина слабее женщин прочих.

Здесь только дети.

Слушайте, мужчины!

Скажите, в чем же русские повинны?

За что нас ненавидят и порочат?

И почему в России русским худо?

И что же вы так нынче оплошали?

И почему да здравствует иуда?

И где тот мир, который обещали?

И почему детей разврату учат?

Где воины? Где ваша честь и слава?

И где она, великая держава?

В каких ее застенках снова мучат?

И разве вы не чувствуете боли?

И где тот хлеб у нас насущный?

Где ратник, знамя русское несущий?

И есть ли хоть единый воин в Поле?

Нина Карташева, Москва

Сегодняшняя жизнь преизбыточествует трагедиями. Не знаю, случалось ли нечто подобное раньше, но почему-то уверен, нет: тогда не было равнодушных, преступников называли преступниками, и люди отворачивались. Я еще только начинал помнить, как в нашу коммуналку в московском Крестовоздвиженском переулке приходили люди Христа ради, и я выносил им отрезанный мамой ломоть белого хлеба. Только спустя годы я узнал, что это были пострадавшие от разрушительного Ашхабадского землетрясения 1948 года. Была послевоенная разруха, но люди помогали им чем могли. Теперь волосы встают дыбом от короткой сухой строчки в интернет-газете. «светлана Топоркова (прошу редактора книги оставить имя «матери» со строчной буквы) решила избавиться от своих малолетних детей, которые мешали ей устраивать личную жизнь. 21 февраля 2004 года Топоркова в снегопад с сильным ветром отвела двоих сыновей, шестилетнего Андрюшу и пятилетнего Сашу, в поле за селом Петровичи Приморского края, где они жили. Запуганные малыши покорно шли, Андрюша потерял в снегу сапожки и брел босиком, боясь сказать маме. Отойдя от села достаточно далеко, Топоркова оставила детей, пообещав приехать за ними на машине. В сильный мороз Саша с Андрюшей остались в поле одни и ждали мать до тех пор, пока не замерзли. Сама светлана вернулась домой и спокойно легла спать. Тела детей обнаружили только весной».

Ей дали 15 лет колонии общего режима. По ночам убитые дети приходят к ней во сне и, протягивая озябшие ручки, просят: «Мама, мама! Нам очень холодно, спаси нас!» Она хочет избавиться от кошмара, но дети приходят в ее жизнь каждую ночь. А впереди еще Суд Божий...

Вы думаете, это единичный случай? В Новосибирске «мать» после неудачной попытки сдать годовалую Ксюшу в детдом оставила ее в сугробе одного из безлюдных переулков. Девочку, к счастью, через 6 часов спасли... «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, безчинство и тому подобное. Предваряю вас, что поступающие так Царствия Божия не наследуют (Гал. 5, 19-21).

Портрет

Кишинев. Тюрьма. Одна из камер.

Возле нар горюнится портрет:

Дочка, убиенная руками

Той, что родила ее на свет.

Девушка, как Ангел белокрылый,

Впрочем, не о ней печаль у нас.

Горе-мама, что ты натворила!

Не себя ль зарезала в тот час?

Что суды! Что эти приговоры!

Дочке было восемнадцать лет...

И глядит на мать немым укором

Душераздирающий портрет.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Тут и письмо от самого поэта подоспело:

«Мир всем! Благодарю за внимание к моему недостоинству, за печатание и постоянную высылку газеты. Второе ставит меня в неловкое положение: не ради же скупости ничего себе не выписываю. Хочу как можно меньше оставить окон для мира, пытаюсь стать монахом, давлю в себе поэта. А получая очередной номер, вижу, как монах сдает свои рубежи. Поэтому прошу ничего мне не высылать. Понимаю, что рискую навлечь на себя неудовольствие, но надеюсь, что делящийся искренностью в «Записках редактора» не покроет обидой искренность чужую. Призываю на всех Божие благословение, недостойный иеромонах Роман. Скит Ветрово».

Ответ я написал сразу:

«Всечестной отец Роман, благословите!

Конечно, против Вашей воли газеты мы отправлять не будем: как мiр не может понять монаха, так и монах не может понять мiра.

Меня грызет совесть, что так нехорошо получилось с Вашим письмом в первой книге «Былинки» (по недосмотру напечатано письмо о.Романа, которое он просил из книги убрать. — А.Р.). Редактор передает через меня свои извинения, но я не стану перекладывать вину на других и исступленно прошу — простите! Когда сам выворачиваешь душу наизнанку, как-то забываешь, что другие вовсе не обязаны поступать так же. Впрочем, Ваши стихи-молитвы, стихи-исповедь известны всему православному люду.

Газета «Горница», целиком из Ваших новых стихов, тиражом 5000 экз., разошлась полностью. Радуюсь, что народ любит Вашу поэзию. Конечно, я совершаю ошибки, и гордыня подпихивает. Но записки пишу искренне, видя, что от них есть польза и мне, и людям. Написал 270 страниц второй книги «Былинок», дело движется. Хотел в будущем предложить Вам написать совместную книгу «Роман с Александром»: мои записки с Вашими стихами, но теперь понял, что Вы откажетесь. Жена кланяется; недавно Лере сделали операцию на щитовидке, пока не оправилась. Еще раз простите — я буду осмотрительнее. Прошу Ваших святых молитв. Искренне, Александр Раков».

Как мало тех, кто рвеньем пламенеет:

Боится снова старцев прогневить...

Все с поднебесья сдергивать умеют,

Забыв о том, что нужно возводить.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Еще письмо от м. Евангелии (Лагопулу) из Греции легло на стол. Познакомились мы с ней в 1997 году в Афинах и с тех пор дружим через почту.

«Христос рождается, славите!

Глубокоуважаемый Александр Григорьевич!

Сердечно Вас благодарю за присланные книги — «Заветные узелки» и «Былинки». Читала не отрываясь, проглотила буквально за два дня. Конечно же, буду все это перечитывать, ибо нахожу в них много для себя полезного и интересного. Призываю Вас к прославлению Бога — словом, но и делом, а то в Ваших рассказах просвечивается много пессимизма. Особенно не грустите о маме, папе... Думаю, что им там лучше, чем здесь — в этой юдоли печали. Бог ведь призывает всех нас от смерти к жизни; на земле мы только и делаем, что грешим, и это и есть смерть души. Мы принимаем временную земную жизнь за подлинную, тогда как это только тень жизни, а подлинная жизнь начинается только за гробом. В той жизни уже ничто не сможет разлучить нас от Христа Бога.

Не думайте, что говорю от себя — я повторяю то, что услышала в церковной проповеди. Очень удивилась, когда услышала от священника, что даже книга может отдалить нас от Христа, т.к. Ему уже меньше места останется в нашем сердце, разве какой-то удаленный уголок! Это так и есть. Сколько раз ловила себя на том, что хочется поскорее пробормотать свое правило, чтобы поскорее прочитать что-то новое и интересное... А молитва твоя останется скучна. А почему? Да потому, что не умеем мы общаться с Живым Богом, не чувствуем Его, вот душа и ищет чего-то нового. Я это называю духовным блудом, но и отказаться от этой привычки пока не в силах.

Зачем я Вам об этом пишу? Да потому, что Ваша искренность в «Записках» заставила и меня быть с Вами откровенной. И в чтении Ваших коротких мыслей вижу духовную пользу для себя. Так что продолжайте трудиться, отбросив хандру, раз уж дан Вам от Бога дар слова. А что болезни и немощи одолевают — не обращайте на них внимания, тогда и они перестанут Вас мучить. По сравнению с нашими греческими долгожителями Ваш возраст можно назвать юношеским, так что гоните хандру, тогда и болезни убегут. И еще. Мне очень нравятся Ваши рассказы про животных, особенно про кошек. При встрече могла бы рассказать много кошачьих историй. Это просто удивительные животные: умные, грациозные, преданные, но и самостоятельные. В то же время — жертвенные: в минуту опасности коты бросаются в бой, защищая хозяев. И еще. В «Былинках» Вы написали, будто я работала у митрополита Николая (Ярушевича) переводчицей в ОВЦС. Этого никогда не было — Вы, очевидно, перепутали. Владыка скончался в 1961 году, а я в те годы была студенткой МГУ и работать у него не могла. Правда, в течение ряда лет я с ним переписывалась. Это по его ходатайству мы с матушкой Афанасией переселились из Рижского монастыря в Киев, в Покровский монастырь.

Переводчицей я работала у митрополита Никодима (Ротова), но желания работать в ОВЦС не было. К счастью (или к несчастью), я вскоре заболела — травма черепа — и слегла на 18 лет. И была благодарна Богу, что Он таким путем избавил меня от работы в Отделе. Но 17 лет тому назад я выздоровела от тяжкого недуга у святого источника прп. Серафима Саровского. Отвез меня к нему Зураб Чавчавадзе с супругой Еленой; они под руки подвели меня к источнику. Теперь вот бегаю с тех самых пор. Храни Вас Бог и Матерь Божия».

Должен сказать, что я очень дорожу дружбой с м. Евангелией, она многому меня научила. Хранятся у меня и ее воспоминания о митрополите Николае, ждут своего часа. Смиренно прошу издателя публикацией ее письма исправить досадные неточности.

«Скорби — неизбежные спутницы всякого искреннего и истинного работника на ниве Божией, поэтому заранее запасайтесь мужеством духа в покорность воле Божией» (Старец Варнава Гефсиманский).

Гласит божественная лира,

Нас уводя от суеты:

Не сотвори себе кумира,

Не искази Творца черты,

Уйми гордыню...

Богом данной

Душе — в трудах воздвигни храм!

...Ведь даже звезды, покаянно,

Бледнеют в небе по утрам.

Глеб Горбовский, СПб.

1  2