Былинки

1  2  3

Часть 2. "Когда монах плачет..." (с.3)

Насколько многоцветен и объемен наш мир, настолько разноцветны и объемны наши слова. Мы не воспринимаем слова на цвет, но видим его внутренним зрением; поэтому цветовая гамма красок накладывается на содержание. Любое литературное произведение можно перевести в цветовую картину, и каждое будет отличаться друг от друга. Поэты особенно чувствительны к цвету слова: цвет и звук составляет для них единое целое:
…Перышко с небес, а может — слово.
Если умный, глянь да раскуси.
Сколько голубого-голубого,
Сколько золотого на Руси!
Николай Рачков, СПб
Помню, еще на лекциях в ЛГУ преподаватель английского предлагала нам определить, что означает слово FLUFFY ( грубо — «флаффи»). Произнесите его несколько раз, и вы почувствуйте — правильно — что-то мягкое, нежное, пушистое. Возьмите наугад любое русское слово — «жесть», «зверь», «нежность», «тревога» — и вы наверняка определите его значение, пусть не совсем точно, однако качество будет названо верно. Сочетание цветов в словах есть музыка нашей речи…
Из разговора 16-летней Наташи Ростовой о замужестве: «Мама, а он очень влюблен? Как, на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе — он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?.. Узкий, знаете, серый, светлый…
— Что ты врешь? — сказала графиня.
Наташа продолжала:
— Неужели вы не понимаете? Безухов — тот синий, темно-синий с красным, и он четвероугольный… Он славный, темно-синий с красным, как вам растолковать…
… Наташа долго не могла заснуть. Она все думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает и что в ней есть». Л.Толстой, «Война и мир», Т.II, стр.201-202, с/с 1980.

Получил письмо от иеромонаха Романа(Матюшина):
В затвор!
В карася из порося
Нам не превратиться,
Но решились ото вся
На чуток забыться.
Каждый судит по себе,
Нам сии сужденья,
Аки мертвым во гробех
Комарино пенье.
Что бы кто ни говорил,
Есть куда податься —
Повезде монастыри,
Старцы-полустарцы.
Не из этих, не из тех,
Свое место знаем…
Обнимаем сердцем всех,
Двери затворяем.
9 октября 2003г., скит Ветрово

В гостевой книге Интернет-сайта наших газет появилась запись: “I like your site, but I don.t speak Russian so can.t understend anything. Eddie”. В переводе это означает: «Мне нравится ваш сайт, но по причине незнания русского языка я ничего не могу понять. Эдди».
Совет, Эдди, единственный: придется изучать русский: “I would learn Russian just to read your orthodox site”. Искренне желаем успеха! Http://www.piter.orthodoxy.ru


Я не хотел об этом писать — мало ли трагедий на этом свете? Но по ТВ показали первые испытания советской водородной бомбы на Северной Земле; сам взрыв от безпрерывных повторов потерял новизну, но чайки… слепые чайки сбились в огромную, кричащую от ужаса стаю и, натыкаясь друг на друга, еще пытались в полете сохранять строй. Куда летели они с выжженными от взрыва глазами? Стая слепых птиц летит над неспокойным морем туда, где в последний раз видела огромное, как само небо, слепящее солнце…
Бездомная лошадь сдыхать не хотела:
Копалась в помойках… Была не у дела.
Придет и молчит у крыльца магазина.
На морде отвиснет губа, как резина.
Накроет глаза ей туманом дремота…
Бывает, что пряник протянет ей кто-то.
Бывает и хуже: к поникшему носу
Приставят горящую — вдруг — папиросу.
…В рабочем поселке работали люди.
Они пребывали в заботах, в простуде.
Они задыхались в любви и печали
и лошадь, как правило, не замечали.
Обычно в отхожем помойном овраге
ее окружали — худые собаки.
Вели себя мирно. Не выли, не грызлись.
Совместно делили мгновения жизни.
И было смешно, и тревожно, и странно
увидеть, когда еще сыро и рано,
увидеть, как в сером тумане рассвета
куда-то тащилась компания эта…
Глеб Горбовский, СПб

Сотни смертей совершаются вокруг, но привыкшее сердце не отзывается на них. А тут 13 кемеровских шахтеров оказались запертыми по горло в воде на 700-метровой глубине — и взыграло сердце, полилась молитва к Божией Матери о спасении людей. Возжег лампадку и просил: «Матерь Божия Всемилостивая, помоги, помоги, Пречистая!» Лишь на шестой день вызволили шахтеров, один погиб. И все дни и ночи теплилась у лика Пресвятой Девы лампадка, крохотный синий огонечек, к которому я не притрагивался поправить. И, как только спасли, огонек погас. Услышала Матерь Божия наши молитвы…
На кого воззрю аз, недостойный,
И к кому прибегну в скорбный час?
Призываю Имя Пресвятое,
Мати Света, не остави нас!
Ад по мне злорадствует кромешный,
Воды, волны надо мной шумят.
Не остави мя, Надеждо грешных.
Призову Тебя, услыши мя.
Питие слезами растворяю,
Пепел, яко хлеб, снедаю аз.
Радуйся, Царице Преблагая,
Только Ты еще взыскуешь нас.
Воронье одну беду пророчит,
Ископаша чуждии нам ров.
Только б Ты Гефсиманийской ночью
От Руси не отняла Покров.
О, Отроковице, Мати Света,
Нету силы отступленье зреть.
Что еще просить мне в жизни этой —
Дай мне православным умереть.
О, Всепется Мати! О, Всепетая Мати!
Иеромонах Роман(Матюшин)

Уже много лет в доме моем возжигаю лампадки — иной раз одну, иной две, а по большим событиям и все три. Но иногда случается, что возжечь лампадку не удается никак: и фитилек вынешь, и нагар счистишь, и маслица подольешь — не горит лампадка, и все тут. Я только сердился и зажигал свечку, и свечка горела как-то через силу, с чадом, норовя потухнуть.
А недавно пришло письмо от нашего друга-писателя Алексея Логунова из г.Новомосковска.
«Сколько раз в моей комнате-келье гасла лампадка перед иконами! Я думал — от сквозняка. Стал наблюдать. Да, от сквозняка она тоже гасла, но чаще — от моих грехов. Как нахлынут, как осквернят душу, так уж и молиться невмочь, — тут лампадка и гаснет. Мне казалось, что это только со мной бывает. А сегодня стал читать «Редкие покаянные молитвословия» и даже вздрогнул, прочитав вот эту фразу: «Милостиве, очернися вся доброта во мне, и от страстей светильник угасе…»
Правду написал Алексей Андреевич: часто гаснут и мои лампадки, потому что душа не на месте от неисповеданных или «забытых» за «малостью» грехов…
Не торопись убрать с пути
Сей храм, что вечно в небо льется…
Еще тебе в него войти
Однажды, все-таки, придется.
Дорога к правде нелегка,
Тернист твой путь, редка отрада,
А трасса жизни широка,
Летят по ней — к воротам ада.
Ну что ж, ты волен, выбирай —
Свобода нам дана от Бога…
Земной или небесный рай…
Течет река,
Бежит дорога.
Михаил Аникин, СПб

Сотни записок подают верующие в храме, особенно в праздники, особенно в дни поминовения усопших стремятся помочь родным в загробном мире, где уже ничего, кроме молитвы, сделать для них не могут. А как поминают усопших во время службы? Конечно, трудно, если возможно, прочесть все имена: раздают записки клиру, прихожанам и те торопливо, иной раз одно имя из поминовения, пробегают глазами розданное. В маленьких храмах легче: священник ни одного имени не пропустит, да и подающему приятно. Но мучает меня вопрос: а услышит ли Господь о тех, чьи имена ни вслух не прочитаны, или просто побывала записка на мгновенье в руках священника? Ответ дает епископ Феофан: «В поминовении усопших, как во всякой молитве, нужно поболеть душою, — а где тут духовенству болеть душою, когда читают и читают записки до полной усталости»…
Еще есть привычка забирать назад прочитанные записки, чтобы потом не писать лишний раз, а подать снова. Неправильно это: когда мы записываем имя усопшего, мы тоже поминаем его, и это тоже, если приостановишься да добро вспомнишь, и есть боль души…

«По сообщению одного священника, в его приходе с 5-тысячным населением, за 102 года набралось умерших 4744; при скором чтении оказалось возможныым за каждой проскомидией помянуть в течение 5 минут 790 имен, а поминовение всех закончить в 6 литургий. При 120 литургиях в году все имена можно помянуть 20 раз в году. Такие обычаи вполне заслуживают подражания; особенный долг каждого священника составляет наиболее частое поминовение усопших, им напутствованных и погребенных». «Церковный вестник», 1890.
Я только хотел сказать, что наше священство каждую литургию сильно устает духовно, и это прихожанам ценить надо, но, как учил иеросхимонах Сампсон †1979, надо «иметь терпение прочесть быстро и обязательно всю записку, и вынуть одну частицу. Сугубо требуется это выполнять за новопреставленную душу и за заказные записки обязательно: по частичке за душу. Сердце и совесть иерея не оправдываются пред Судом Божиим никакими увертками самооправдания».
Уйду, чтоб сердцу успокоиться.
Найду ограду тихих мест,
Где чистотой Рублевской Троицы
Природа излучает свет.
Где средь лесов церквушка с кладбищем
Над тихой русскою рекой.
Святых и грешных, многостраждущих
Здесь вечный примирил покой.
Где вздох души — негромкий стон —
Земные подводя итоги,
На Божий суд, святой и строгий,
Уносит колокола звон.
Сергей Савельев, Фрязино

«Не шутите с молитвой! Это страшное дело — читать или разглядывать соседей и судить их за костюм, за прическу, за поведение. Безполезно надеяться получить что-либо за подобную молитву». Протоиерей Борис Николаевский †1954, «Духовные беседы». «Если у кого из вас не достает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, — и дастся ему. Но да просит с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не подумает такой человек получить что-либо от Господа»(Иак.1.5-7).
МОЛИТВА
По мере горенья
Да молится каждый
Молитвой смиренья
Иль ропотом жажды,
Зане, выгорая,
Горим мы не даром
И, мир покидая
Таинственным паром,
Как дым фимиама,
Все дальше от взоров
Восходим от хоров
Громадного храма.
По мере страданья
Да молится каждый —
Тоскою желанья
Иль ропотом жажды!
Аполлон Григорьев †1864
Молитва — беседа с Господом. Всего несколько раз я чувствовал Его приближение, и все просимое исполнялось. Но это случалось не от силы молитвы, а от глубины отчаяния, куда я собирался упасть. Слова даже не имели значения; был порыв, дерзну сказать, прорыв к Богу, когда обнаженное сердце кричит и плачет.
А мы даже на пении Херувимской шепчемся и передаем свечи…

ТИХАЯ МОЯ РОДИНА
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
— Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. —
Тихо ответили жители:
— Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Николай Рубцов †1971
Если идти прямо от входа по центральной аллее Серафимовского кладбища мимо церкви, а у начала захоронения моряков подлодки «Курск» свернуть на левую «улицу» (по правую сторону стоит указатель — «19 участок») и, держась левой стороны, пройти от края канавы 22 шага вперед, то должна быть скамейка с отпиленным краем между могилами — слева Анатолия Адамовича и Зои Шибалович, а с правой — семьи Загоскиных, то пора у скамейки сворачивать вглубь. Двигаясь по прямым углам между оградами, метров через 20 вы найдете мамину могилу: «Сироткина Вера Георгиевна, 1915-2001. Защитница Ленинграда». Чуть левее, в 5 метрах, могила отца, Григория Ивановича, дяди Евгения Ивановича, бабушки Анны Федосеевны и дедушки Ивана Ивановича Раковых. Пишу в будущее: а вдруг кто-нибудь из внуков или правнуков захочет почтить их память — время скоро… Для верности: если встать справа от могилы Загоскиных и глядеть прямо, то вы увидите мамин бетонный крест с фотографией за низкой металлической оградой. Будет желание — найдете…
24 января 2004 года
Три года без мамы. Протоптана тропка
По снегу зимой, по весне, когда топко,
И летом к могилке, укрытой в лесу,
Я маме цветы и молитвы несу.
Мы вместе, родная, хотя и на время
Ты скрылась от солнца, прикрытая темью,
Но годы пройдут, сколько Господу надо, —
Я лягу по правую сторону рядом.
И пусть зарастает тропинка лесная —
Я буду навечно с тобою, родная…
Александр Раков

Пустота: не то чтобы записать нет в голове даже мысли, толкнувшей думать. Нет-нет, она не совсем пуста, эта пустота, но это мысли-обложки, мысли-мусор, как стружки у станка после обработки детали. Но когда придет время и озарит голову нужная мысль, ничто уже не сможет помешать переложить ее образ на бумагу и словом оттачивать написанное. Не стоит мучить пустоту: ничто не сможет родить нечто. Поэтому нужно учиться ждать.
Я славлю страницу пустую,
Куда не ложились чернила.
…Я, может быть, чаще бастую,
чем вся безработная сила.
Бастую над свежей страницей,
над чистой, как рожица дочки…
Ведь что напишу — не простится,
ни даже последняя точка.
Глеб Горбовский, СПб

Мы поссорились. Она говорит — и это правда, — что красива, умна и талантлива, а я твержу, что есть и покрасивее, и поумнее, и талантливее. Мне бы поддакнуть или промолчать, но я оловянно-солдатски стою на своем. Так и положили трубки — каждый со своей правдой. Ах, женщина, дочь Евы, ребро Адамово!
Упала молния в ручей.
Вода не стала горячей.
А что ручей до дна пронзен,
Сквозь шелест струй не слышит он.
Зато и молнии струя,
Упав, лишилась бытия.
Другого не было пути…
И я прощу, и ты прости.
Константин Случевский †1904

Кто-то из умных сказал, что путешествия хороши своими возвращениями. И верно: мы жаждем поделиться новыми впечатлениями, показать подарки и сувениры, и фото с достопримечательностями диковинных мест, которые мы почти заслоняем нашими благодушными фигурами. Рассказы у слушателей вызывают зависть, а зависть, в свою очередь, доставляет нам удовольствие.
Я не запомнил, когда это кончилось. Пропало желание не только делиться увиденным, — прошло само желание уезжать. Хорошо ли, плохо ли, но это факт...
Никогда не вернусь в этот город утрат,
В этот город, удобренный кровью,
В этот город-дворец, в этот город-парад,
В этот город, спасенный любовью.
Никогда не вернусь в этот город церквей,
Оскверненных и свято хранимых,
В этот город бродяг, в этот город царей,
В этот город родных и любимых.
Никогда не вернусь в этот город-сонет,
В этот город дождя и тумана,
В этот город-экстаз, в этот город- балет,
В этот город — страницу романа.
Никогда не вернусь, никогда не вернусь
В этот город, обрядший Победу,
Потому что клянусь, перед Богом клянусь,
Никогда от него не уеду.
Валентина Ефимовская, СПб

Поздняя осень. Окна больничного коридора выходят на величавую Неву. Вид изумительный. Интересная деталь: река никогда не меняет своего темно-свинцового цвета; возможно, поэтому поэт сказал: «Невы державное теченье»? А в «Медном всаднике» Пушкин называет Неву «мрачной». Но это к слову. Очередная клиника пытается справиться с моей безсонницей; результатов нет. Вернее, исследования показывают, что часть сосудов заужена, кровь в мозг через просветы поступает скудно. Наверное, поэтому и не помогает мне молитва семи Эфесским отрокам. Конечно, невозможное человекам возможно Богу, но Он редко идет против законов природы, Которые Сам же и создал. Поэтому будем лечиться. А что молитва? Не поленился сделать несколько выписок из писем Оптинского старца Амвросия.
†«И болезнь переносить составляет не малый труд. Не без причины согрешающие предаются во изнемождение плоти, да дух спасется в день Господа нашего Иисуса Христа, когда принесут искреннее раскаяние в своих согрешениях. Волею-неволею будем смиряться, чтобы подобно Евангельскому мытарю, получить прощение грехов и милость Божию».
†«Господь лучше нас знает, что для нас полезнее, а потому и посылает, кому здоровье, а кому и нездоровье. За все же слава и благодарение Милосердному Господу, Который не по беззакониям нашим творит с нами, и не по грехам нашим воздает нам; но если и наказывает нас, то с пощадением».
†«И не в том состоит грех, что человек прибегает к врачебным пособиям; а в том, если больной всю надежду на выздоровление полагает в одном враче и врачебных средствах, забывая притом, что все зависит от Всеблагаго и Всемогущаго Бога, Который Един, их же хощет живить или мертвить».
Очень душеполезная книга — «Собрание писем Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия к мирским особам». Сергиев Посад, 1908. Ее переиздают часто, не премините прочесть.
В тишине многоместной палаты
Много сумрачных дней подряд
Спят больные, совсем как солдаты,
После боя усталые, спят…
Безконечное в жизни сраженье,
Безконечный и праведный бой
Нам в итоге сулит пораженье —
Эту истину знает любой.
Но отчаявшихся не встретишь
В этом злом и неравном бою.
Мы, как дети, как малые дети,
Верим только в победу свою.
Потому отвергаем отчаянье.
Тих и крепок предутренний сон.
Разве только невольно, случайно
У кого-нибудь вырвется стон…
Юрий Воропайкин

Для миллионов людей книги становятся приманкой чужих и зачастую ошибочных идей, следование которым может привести к катастрофе. Мировая история доказала это. Даже Библия — богодухноовенная Книга — ввела в заблуждение массы неофитов, которые брались познать Библию без необходимой подготовки и водительства. Тысячи сект основывают свои лжеучения на словах Библии, будучи не в состоянии проникнуть в истинный духовный смысл сказанного.
Что касается обычных книг, то подавляющее большинство принимает написанное другими бездумно, а по прошествии времени чужие мысли из разных книг, причудливо перемешавшись, становятся «родными», «выношенными», ведущими заплутавшего человека по неверному пути жизни.
«Прошу вас, ради Бога, читайте слово Божие и отеческие наставления почаще, обрящете пользу, найдете там, что один путь к спокойствию — терпение и смирение. Прп.Макарий Оптинский.
Пусть опрокинет статуи война,
Мятеж развеет каменщиков труд,
Но врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут.
Вильям Шекспир †1616

Попутно припомнилось то сумасшедшее «макулатурное» время 80-х годов, когда за 20 кг бумаги ты мог получить талон на покупку определенной книги. Выбор не отличался разнообразием и потрафлял вкусам невзыскательной публики: романы А.Дюма, детективы, исторические повествования М.Дрюона и пр. Талоны можно было купить и из-под полы, так же, как и книги. Книжная спекуляция процветала, а книги оценивались сугубо на деньги; многие подбирали книги под цвет обоев. Я даже написал тогда четверостишие:
Книг у него в изобилии.
— Почитать что-нибудь дашь?
— Не могу: накопил на автомобиль я,
А теперь коплю на гараж…

Много лет я не понимал, почему священники так деловито-спокойно и даже внешне равнодушно отпевают усопших. Ни заплаканные лица близких, ни черные одеяния, ни вид самого покойника не вызывают у отпевающего чувство скорби: «Еще молимся о упокоении души усопшего раба Божия и о еже простится ему всякому прегрешению вольному же и невольному…»
Мерно плывет кадило, насыщая воздух церкви запахом ладана, тихо плавятся свечи, души родных скорбят об утрате. Но если вы молитвенно-внимательно вглядитесь в лицо покойника, вы заметите (или почувствуйте?), как «впитывает» он каждое слово, как крепче сжимает его правая рука крест, как отбегает от него земная печаль. Да и само лицо его изменяется — устремляется вверх, светлеет, узрев, наверное, нечто удивительное и прекрасное: «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений, ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и возжеланное Отечество подаждь ми, рая жителя меня сотворяя теперь».
Это не выдумка автора: священники знают, что такое происходит часто. Правда, не со всеми…
А на этой земле никому не успеть —
Богатящийся много оставит.
Ублажаю тебя, сотаинница Смерть,
Ублажаю живыми устами.
Если Смерть избавляет от больших утрат,
Если всяк пораженьем помечен,
Слава Богу, никто не вернется назад,
Слава Богу, никто здесь не вечен.
Все не наше кругом, все чужое окрест,
Не сродниться нетленному с тленом.
Вот и рвется душа из земных этих мест,
Тяготясь кратковременным пленом.
Загостилась она. Не пора ли домой?
Покаянье спровадит в дорогу…
У исхода явися, Хранителю мой,
Тих и радостен, буди подмогой.
Иеромонах Роман(Матюшин)

По молитвам духовного отца я живу рядом с кладбищем, на котором похоронены близкие; да вы это уже знаете. А на кладбище том есть церковь прп.Серафима Саровского, и много лет служит там любимейший перебуржцами, да и не только ими, батюшка Василий Ермаков. Маленький деревянный храм, в который не попала в войну ни одна бомба, когда служит отец Василий, забит до отказа. А я всегда, нет, почти всегда, прохожу мимо — не выношу тесноты. «Что же ты не заходишь ко мне, Саша?» — как-то ненароком спросил он. «Да душно тут у вас, батюшка, не выстоять мне», — отбиваюсь я. А тут летом случилась со мной беда — прибежал без затей, и ждущая толпа у входа пропустила меня. «Ну, что, Саша, пришел, — а я ведь не старец — я старый священник», — встретил меня моими же словами отец Василий. Кухонька при храме была полна народа. А я бросился на пол, положил усталую голову ему на колени и зарыдал в голос: «Не могу больше, батюшка, не могу больше выпускать газету!» Скоро принесли святого масла, и батюшка помазал мою грешную голову крест-накрест. «Рано тебе еще газету бросать. Отдохни летом и ко мне приходи — у нас тут настоящие православные люди обретаются». Усадив на табурет, велел подождать минут пять. Часа полтора ждал я отца Василия, пока он беседовал с иностранцами да трапезничал. Думал уйти, да знакомый остановил: раз батюшка сказал ждать — надо ждать: «он же за тебя молится сейчас».
И впрямь, мне незаметно полегчало, а ведь с делом серьезным прибежал я сюда. Вернулся отец Василий, как всегда, в окружении; я думал — забыл он, ан, нет: «Александр Григорьевич, чего стоишь, заходи». Я зашел. Батюшка посмотрел на меня (а взгляд его точно не описать; пронзительно посмотрел) и сказал: «Вот теперь иди, только за границу не езди». «Да я в Пюхтицу собрался с женой…» «В Пюхтицу можно, — улыбнулся он и повторил: «Ко мне заглядывай».
И снова я хожу по кладбищенской аллее мимо церкви, где по воскресеньям толпится терпеливый народ, иду к маминой могиле. К батюшке не захожу — до следующей беды…
Здесь, на Серафимовском кладбище,
Где всегда народа полон храм,
Мы любви и утешенья ищем,
Здесь выходит добрый пастырь к нам.
Не жалея времени и силы,
Верный сын и любящий отец, —
Служит пастырь Богу и России,
Окормляя немощных овец.
Божьим чудом вырванный из плена,
Отроком хлебнув немало бед,
Вот уже полвека неизменно
Он несет нам истину и свет.
Призывает он своим примером
Пуще жизни Родину любить.
И, пока жива Святая Вера,
Значит, и Россия будет жить!
Татиана Егорова, СПБ

Интересный факт из батюшкиной биографии: в 1941 году чеырнадцатилетний Вася был загнан фашистами в один из концлагерей в Прибалтике для трудовой повинности, но его вызволил из неволи… впрочем, прочитайте кусочек воспоминаний Патриарха Московского и всея Руси Алексия II: «В лагерях Прибалтики мы (будущего Патриарха в качестве мальчика-прислужника брал с собой его отец-священник. — А.Р). совершали богослужения, многих крестили; для этого нам в бараках выделяли комнату или отгораживали закуток… Особенно жаль было детей. Иногда местным жителям удавалось уговорить коменданта и взять кого-то из обреченных ребятишек в свои семьи. Вот и нам таким образом удалось спасти пятнадцатилетнего Васю Ермакова и его сестренку, а также семьи священников Василия Веревкина и Валерия Поведенского. Чтобы спасти Васю с сестренкой, подделали документы, приписав их к семье Веревкиных. Рисковали, конечно. Но Господь оказал Свое покровительство, и 14 октября, на Покров, наши подопечные были освобождены. С Васей мы крепко подружились. Потом вместе поступали а Семинарию в Ленинграде. Васю приняли, а меня — нет». Вот как переплетаются судьбы…

Позднее припомнился один эпизод. Когда я вместе с народом ждал о.Василия около крыльца, рядом стояли две женщины, по сходству — мать и дочь. Жалко было смотреть на них: личики крохотные, белые, носики острые, у дочери завязан глаз, вид у обеих очень болезненный. Они обратились к вернувшемуся батюшке с просьбой: «Помогите!» Неожиданно резко о.Василий сказал: «Раньше надо было просить! Двадцать лет назад я говорил вам!» — и прошел в храм. Я тогда не удержался и сказал ему: «Батюшка, жалко женщин». «Богу не нужны человеческие обломки; теперь им не поможешь, раз сами не захотели», — ответил он. Женщины были одержимы бесами…

Сегодня 20 декабря — день рождения отца Василия. После литургии маленький храм не узнать: обилие цветов, подарков и длинная очередь получить благословение батюшки рядом с иконой свт.Николая. Мне тоже повезло добраться и даже сфотографироваться рядом с любимым священником.
Но вот каким-то чудом прорвалась к нему женщина и, еле сдерживая слезы, просит помолиться за сына-моряка, заболевшего гнойным менингитом. «Молись — молитва матери самая сильная, Бог ее слышит. А ты сама-то когда причащалась?» «Не помню, лет девятнадцать назад», — ответила мать. Ничего не сказал отец Василий, только я, стоя совсем рядом, почувствовал, что он хотел сказать женщине, но пожалел…
ПЛАЧ
Ах ти тошненько, ох ти тошненько,
Белый свет мне совсем не мил.
Я осталась одна-одинешенька
посреди крестов и могил.
Горе горькое повстречалося,
Ручки сложены на груди.
Я давно туда собиралася,
Что ж меня ты опередил?
Чем же я тебя так обидела,
Мать родимую позабыл?
Я бы все смогла, все бы вынесла, —
Пережить тебя нету сил.
Сыплет ветер в могилу листьями,
И меня покрой, забросай.
Ясноглазый мой, мой единственный,
Кто же мне закроет глаза?
Иеромонах Роман(Матюшин)

«Здравствуйте, уважаемый Александр Григорьевич! Я плохо вижу, на одном глазу надо операцию делать, а денег нет, а я уже не хочу терпеть мучения, когда уже стою у края могилы — мне 75 лет. Вижу в очках одним глазом +5 — и слава Богу! Но я взяла лупу и увидела Вас, я Вас увидела! По возрасту Вы мне в сыновья годитесь.
Я читаю Вашу книгу, она добрая, хорошая, есть чему поучиться, ведь человек всю жизнь учится. На многие вещи стала смотреть совсем другими глазами. Благодарю Вас, Вы помогаете мне дожить век, Вы мне как родной.
А вот мой сын живет в Москве, хоть бы одно письмецо прислал, доброе слово сказал бы. Нет, видно, не дождусь. Обидно. Но он мне сын, я молюсь за него, чтобы Господь вразумил его. Он, Володя, на два года моложе Вас, а какая разница между Вами — Ваше отношение к маме и моего сына ко мне!
Простите за то, что отнимаю Ваше время, не хочу обременять Вас своими скорбями, у Вас и своих забот хватает. Если можно, пришлите мне книгу «Новые чудеса Святителя Николая», а если нет, Вы и так мне доброго много сделали. Меренкова Евдокия Ивановна, Саратовская область». Такое письмо…
Отвечаю: «Мне стыдно перед Вами, Евдокия Ивановна, что Вы считаете меня хорошим сыном. Это теперь, когда нет мамы, чувство неизгладимой вины грызет и грызет душу, не давая покоя. Сколько бед и переживаний я доставил ей при жизни! Но мама всегда прощала меня, и сейчас, там, знаю, простила, — но я пока не могу простить себе многое.
… В одном из писем по поводу ухода моей мамы иеромонах Роман(Матюшин) заключает: «И вы почувствовали, родители — это ограда от Вечности. С их уходом ограда исчезает, и мы уже становимся пред Вечностью лицом к лицу. И нужно ли говорить — помни последняя своя тому, кто стоит у последней черты? Как это стояние отрезвляет!»
Володя из Москвы, напиши маме, напиши, ну хоть две строчки: «Жив, мама, как твое здоровье?» Ты даже не представляешь, как этот пустяк перевернет ее стариковскую жизнь. Адрес-то прежний, не забыл?..
Простите и Вы меня, Евдокия Ивановна, нет у нас уже этой книжки; послылаю только две иконки — Свт.Николая и Пюхтицкой Божией Матери — Вам на память. Кланяюсь Вам низко, Александр Раков».
ОЖИДАНИЕ
Скоро сто уже старухе, вот какие, брат, дела.
И, как полюшко зимою, голова ее бела.
Слышит плохо, видит слабо, тихо сядет у окна,
Начинает с сыновьями разговаривать она:
«Сашка, где тебя носило? Экий вымахал пострел.
Все гуляешь, за дровами снова съездить не успел…
Борька, бес глазастый, где ты? Хоть умри, простыл и след.
Вон корова отвязалась, а тебя все нет и нет…
Колька! Все, поди, читает… Прямо стыдно от людей,
Книжки книжками, а косу ты к утру себе отбей…»
Что-то силится старуха разглядеть в своем окне.
Все три сына, три героя там остались — на войне.
А в окошко лист валится, плавно катится луна.
Скоро сто уже старухе, позабыла все она,
Все на свете позабыла, все на свете — до конца,
Лишь остались в бедном сердце три возлюбленных лица.
Все идут к ней русским полем сквозь туманное жнивье
Три ее родимых сына, три кровиночки ее…
Николай Рачков, СПб

«…КОГДА МОНАХ ПЛАЧЕТ»
На Крещение Господне исполнилось 35 лет игуменского служения м.Варвары — настоятельницы Пюхтицкого Свято-Успенского женского монастыря в Эстонии. На Светлой Седмице редактору Александру РАКОВУ посчастливилось задать матушке несколько вопросов.
— Матушка, игуменское служение скрыто от посторонних глаз. Расскажите, пожалуйста, о вашем пути, обязанностях игумении.
— В монастыре я живу уже больше полувека, а поступила в 1952 году. Это было очень тяжелое послевоенное время, и сюда шли как на подвиг. Не было ни машин, ни тракторов, делать все приходилось своими руками, а питание было очень скудное. Но мы не жаловались. Я сразу же подружилась с сестрой Георгией, с которой мы 40 лет прожили в этом монастыре. Сейчас она игуменствует в Иерусалиме. Нас вместе поставили в одну чреду петь, и на всех других послушаниях мы были вместе. В 1958 году меня постригли в мантию. А уже в 1968 году Святейший Патриарх Алексий I (Симанский) назначил меня настоятельницей. Я была не подготовленной к этому, никогда не было даже мыслей, что такое возможно и на меня будет возложено столь ответственное и тяжелое послушание, сами понимаете, — женский монастырь, расшатанное хозяйство. Но у нас был, слава Богу, очень сильный покровитель, нынешний Патриарх Алексий II, а в 1961 году его назначили нашим епископом. В Пюхтицу он приезжал еще ребенком, со своими родителями, наблюдал, как сестры работают: косят траву, жнут, сеют, картофель сажают, дрова, воду на себе носят… Тогда электричества, водопровода, отопления центрального еще не было. И вот, став епископом, он сказал: «Матушка, надо приниматься за ремонт». И завертелось. Рабочие заново перекрыли крыши соборов, храмов, домиков, провели отопление. Постепенно все наладилось с его помощью. Спаси его, Господи! И до сегодняшнего дня он помогает нам. Только раньше приезжал чаще, следил за работами, во все вникал, давал указания, советы. С этой стороны мое служение было легким. С внутренней монастырской жизнью было потрудней: сто с лишним женских характеров — это нелегко, но с Божией помощью все получилось. И вот уже 35 лет моего игуменства пролетели. Нынче, бывает, и приболею, диабет у меня, но все нужно потерпеть, нужно смиряться.
— А что вы говорите насельнице, когда она впервые переступает порог обители? Поделитесь своими педагогическими секретами.
— Да какая педагогика… Что я, грешный человек, могу сказать от себя?.. Я привожу новоначальной слова игумении Таисии Леушинской: «С чего начать? С любви! Не думай, что ты в монастырь пришла и сейчас же здесь обретешь Царство Небесное. Царство Небесное — внутри нас. Как будешь жить, как себя поставишь, так все и образуется. А начни с любви — всех люби одинаково». Это — первое и главное, а уж потом появится и смирение, и послушание, и кротость, и прочее. И еще говорю: «Ты пришла в обитель Царицы Небесной. Сегодня игумения я, седьмая уже за 112 лет нашего бытия, завтра будет кто-то из вас. Но помни, ты пришла служить Божией Матери. К Ней обращайся за помощью: Она такая милостивая и всегда и во всем помогает. Мы все на себе это испытали». И я не безпокоюсь за новеньких: старшие монахини их встречают с любовью, все им показывают, учат пению, чтению, рукоделию, работе в полях и на скотном дворе. Так учили и меня когда-то. Я ведь когда пришла в Обитель, не умела ни косить, ни жать, ни бороновать, ни колоть дрова… А когда меня матушка спросила: «Валя, а что ж ты можешь делать?» Ответила: «Матушка, я на кухне могу работать, но если мне расскажут и покажут — я все буду делать». Меня всему научили.
— Я наблюдал за вашими послушницами — какие радостные лица! И это неподдельная радость. Им нравится в монастыре.
— Я вот и сама наблюдаю, они не только чисто приберут тот же храм, но с любовью протрут каждую половицу, каждую капельку воска отскребут с терпением. И это касается любого послушания. Одна любит рукодельничать и пальчики у нее такие ловкие, иголка так и играет в руках, другая говорит: «Матушка, мне только иголку в руки не надо, я копать буду и цветы сажать, и на огороде работать». Я не ломаю характеры, каждой даю послушание по способностям. Приходят к нам и с высшим образованием, работают в монастырской библиотеке. У нас на каждое послушание есть сестры по специальностям. И послушание для всех в радость, потому что послушание в монастыре — это та же молитва.
— Матушка, слышал, что в монастырях обычно проходят целую систему послушаний: в пекарне, через год — в поле и так далее…
— И у нас так. Приходит новенькая и начинает с более тяжелого послушания. Например, на скотный двор отправляю. Ведь городские девочки и корову-то в глаза не видели, с какой стороны к ней подойти, не знают. Но тем более им интересно. Труд это тяжелый и грязный: надо накормить-напоить коровушку, и навоз убрать, и соломки чистой подтрусить. И на конюшне работают, и на кухне… Постепенно формируется характер: ты уже видишь человека, как он к послушаниям относится, как к молитве. Так во всех монастырях: начинают со скотного, с кухни. В кухне тоже тяжело: надо каждый день трижды накормить монахинь, послушниц, паломников. Паломники удивляются: «Как же так, матушка, у нас дома суп с мясом, да не такой вкусный, как ваш постный». Они правы. Вкусно сестры готовят, потому что с любовью и молитвой.
— А ласково как потчуют, как родных. Матушка Назария не молодая, а все расторопно делает да с улыбкой. Люди ведь к вам сюда за ласкою едут из того ожесточенного мира.
— Верно. Даже одно слово доброты и ласки душу отогревает. И я говорю: «Сестры, вы знаете, какой у нас монастырь: Матерь Божия явилась здесь, чтобы облегчение было русским людям, вот и устроилась трудами о.Иоанна Кронштадтского наша Обитель. Посмотрите, какие к нам приезжают люди — истерзанные судьбой, измученные, все едут с горями, мало кто с радостями. Надо их утешить». Людям не много надо — участливое слово, и они уезжают со слезами благодарности и радости, говорят: «Дай Бог, чтобы Матерь Божия сподобила нас вновь приехать в этот рай земной».
— Мужские и женские монастыри разнятся. Вот Псково-Печерский мужской монастырь — как благодатно там, прибрано с любовью, монахи служат дерзновенно, а святых сколько было! Но от Пюхтицы отличается. Может быть, женское сердце тоньше молится?
— Женская натура понежнее немножко, и женская рука сразу видна во всем. Как женскую натуру ни прячь под черную мантию, она все равно проявится. А Псково-Печерский монастырь я очень люблю, я еще отца Симеона (Желнина), которого сейчас прославили, помню, четыре раза была у него. В 1952 году, как поступила, он меня спросил: «Девочка, а ты сколько живешь в монастыре?» Я с радостью: «Батюшка, уже четыре месяца!» Он заулыбался: «Целых четыре месяца! У-у-у, еще до мантии доживешь». А мне тогда 22 года было, до мантии-то далеко. Уж такой был батюшка — простой, светлый, такое хорошее было у него лицо, доброе. Как будто сейчас его вижу… И отца Иоанна (Крестьянкина) люблю. Давно его знаю, уже более 40 лет. И никогда не иссякнет старчество на Руси. Посмотрите, сколько их у нас: прп.Серафим Вырицкий, отец Николай Гурьянов, ваш духовник — отец Иоанн Миронов. Много у нас старцев и чудных батюшек, не всех мы и знаем.
— Матушка, кое-кто считает, что в монастыре легче спастись…
— Оттого, что внутренняя монашеская жизнь сокрыта. Есть пословица: «Видят монаха, когда он скачет, но не видят, когда монах плачет». А монах в сокровенной своей жизни столько молится! Сколько он плачет! Сколько кается в своих недостатках! Ведь приходит человек в монастырь со своими слабостями, но прожив в монастыре 40-50 лет, монах уже насквозь видит и себя, и другого. Монастырская жизнь тяжелая. Это — забота о спасении, своем и всего мира. Об этом и молятся в монастырях.
Часто люди говорят: «Ой, матушка, я такая грешная». Утешаю: «А я что, святая? Да я, может быть, грешнее тебя, родная моя». Удивляются: «Почему, матушка, вы так говорите?» «А потому, — отвечаю, — что, может быть, вы делом грешите, а я в мыслях. Мелькнет мысль, и вот я уже согрешила. А у Господа что мысль, что дело — одно и то же». Глядишь, люди успокаиваются.
— Это к кому-то из старцев Оптинских пришла женщина каяться и говорит: «Батюшка, я во всем грешна» и плачет. Батюшка удивился: «Что, и лошадей крала?» «Нет» — удивилась та. «А что же говоришь, что во всем грешна?» — улыбнулся батюшка.
— И так бывает. А еще некоторые миряне пытаются устроить монастырь у себя дома, но получается карикатура или трагедия. А надо жить просто, как Господь показывает. Есть у тебя призвание — иди в монастырь. Чего бояться? В миру — работа, у нас — послушание. Даже старенькие монахини исполняют посильное послушание. Что делают? Шепчут безпрестано: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную», а сами в это время картошечку чистят. А картошечки-то начистить гору надо: на 172 своих сестер-монахинь да еще на паломников. Попробуй-ка! А ведь у них и болезни всякие, у кого сердце слабое, у кого печень больная. Но исполняют послушание по силам своим… А у нас еще ведь Неусыпаемая Псалтирь читается день и ночь, каждые два часа сменяются чтецы. Уже заря, уже закончилась служба, а Псалтирь у нас не кончается… А сколько подают синодиков, записочек за здравие, за упокой. Все мы добросовестно читаем. А если умирает наша послушница или монахиня, мы читаем ночью над ней Псалтирь в храме. Все предусмотрено монашеским укладом.
— В Серафимо-Дивеевской летописи есть фраза, которая звучит примерно так: сестры умирали спокойно, знали, — отмолят.
— Я вот тоже наблюдаю, когда монахини или послушницы умирают… как же они хорошо умирают! Вот монахиня, скажем, заболела, болеет, ее причащают, и вот уже наступает кончина. Приходишь, смотришь, — монахиня только причастилась, еще благодарственную молитву читают, а она улыбается, ручки складывает, вздох — и конец. Я тогда говорю новеньким насельницам: «Видите?» — «Видим». «Но чтобы достичь такой благодати, такой чистоты, надо поработать, исполняя послушание, и надо очень много трудиться над своей душой. Ведь мирную смерть еще заслужить надо». И многие монахини ее заслуживают. Своими молитвами, послушанием. Ведь как бывает порой — непогода, а надо куда-то идти, что-то делать. Я сама была новенькой, помню, матушка говорит: «Валя, надо идти на просо», или: «Сегодня я назначаю тебя благочинной на кухню». А я в ответ только: «Благословите, матушка». Когда все делается со смирением, терпением и кротостью, - как хорошо быть послушницей!..
— И все же уходят из Обители? Монашеское служение дано не каждому. Какие слова вы говорите покидающей монастырь насельнице?
— Бывает. Был даже случай, когда насельница (не монахиня) от нас ушла и замуж вышла. Осуждать ее нельзя. Уйти не зазорно. Господь предоставляет человеку свободу выбора, а не так, что если пришла в монастырь, значит, должна остаться… И еще, и я, и старые монахини заметили, что кого Матерь Божия избирает Себе на служение, — тот, как бы тяжело ни было, никогда не уйдет. И я всегда говорю вновь поступившим: «Проверьте себя. В монастыре надо отсечь свою собственную волю и исполнять любое послушание с радостью и молитвой. А начнешь роптать — все погубишь». Та послушница сказала: «Матушка, я себя проверила, не мое это. Благословите вернуться домой». Я благословила… Многие потом приезжают сюда за советом или как паломницы. Часто с семьями своими приезжают. Мы всем рады, всем стараемся помочь.
— Матушка, 10 лет уж я редакторствую, так тяжко порой бывает, устал. А отец Иоанн Миронов говорит: — Еще 10 лет поработаешь.
— И я скажу тоже: — Трудитесь. А сила найдется, Господь поможет. Трудно будет — молитесь. А читателям советую: «Читайте больше «Православный Санкт-Петербург» — очень нужная газета, многому научить может. Я с нетерпением жду каждый новый номер и нахожу в ней для себя много полезного.

1  2  3