Былинки

1  2  3  4

Часть 1. "Не торопите время" (с.2)

«Мы прерываем с газетой всяческий отношения, но книги для киосков — теперь без льготной уступки — вы можете по-прежнему у нас приобретать», — сообщила редакции после размолвки одна «дама от Православия». Ну уж нет! Да и какие у нас отношения остаются — дружеские, духовные? Не можно коммерцию ставить выше Православия, нельзя ради денег поступаться совестью. Не станем мы приобретать у вас книги, сударыня, — даже и на льготных условиях.
От безконечной злобы плоти
Уйти, и ночью без огней,
В лесу, на волчьем повороте,
Увидеть лик души своей.
Окаменеть и отшатнуться,
Что будет сил, бежать назад,
Остановиться и вернуться,
Соединить со взглядом взгляд.
И шарф сорвать с небритой шеи,
И, снег расплаваив в кулаке,
Почти беззвучно, вместе с нею,
Завыть на древнем языке.
Понять, что никуда не деться
От тьмы, что всюду разлита.
И вдруг почувствовать у сердца
Спокойный холодок креста.
О.Анатолий Трохин, СПБ

Одиночество считают наказанием. Одиночество присуще монахам. Одиночное заключение — очень тяжелое испытание. Люди бегут одиночества, скрашивая его друзьями, книгой, музыкой, телевизором… Но однажды меня пронзило — одиночество спасительно: только наедине с собой предельно ясно слышишь неразличимый в шуме голос совести; одиночество ведет к прозрению, очищению мысли, вдохновению. Одиночество сливается с молитвой, и тогда она бывает слышима Богом. Одиночество — ступенька к Царствию Небесному; одиночество — милость Божия…
«Когда человек осознает свое одиночество, он вопрошает: «Кто поможет мне?» И ответ гласит: «Я сам должен помочь себе»… И заложен первый камень характера. А еще ответ гласит: «Господь в небесах поможет мне тем вернее, чем преданее буду я»… И заложен основополагающий камень живой веры. В одиночестве человек находит самого себя, силу своего характера и святой источник жизни». И.А.Ильин. «Книга раздумий».
ОДИНОЧЕСТВО
Поверь мне: — люди не поймут
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд, —
Она тоской полна.
Когда ты с другом плачешь — знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.
Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей, —
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.
Чужое сердце — мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня — так далеко,
Как звезды в небесах…
В своей тюрьме, — в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!
Дмитрий Мережковский †1941

«Гореть тебе в аду!» — с ходу при встрече бросил в лицо человек, с которым нас ничего не связывало, по поводу опубликованного в газете материала. Без раздумья отправил в ад, раз наши мнения расходятся. И еще много чего неприятного наговорил о газете. А я вспомнил, как несколько лет назад тот же человек предлагал мне продать ему право на издание газеты «Православный Санкт-Петербург». Так, может быть, не в газетных ошибках дело?..
«Зависть вначале обнаруживается неуместною ревностию и соперничеством, а затем рвением с досадою и порицанием того, кому завидуем». Прп.Амвросий Оптинский.
«Как он смеет! Да кто он такой?
Почему не считается с нами?» —
Это зависть скрежещет зубами,
Это злоба и морок людской»…
Юрий Кузнецов †2003

В подвале нашего «корабля» жил дикий, умудренный жизнью кот. Вообще-то их много там обитало, разных цветов и оттенков. Но этот кот выделялся боевыми отметинами — уши порваны, на морде шрамы, и не труслив по пустякам. Я так и прозвал его — «Рваное Ухо». Потихоньку мы подружились. Я уважал его за смекалку и независимость: когда на улицу выводили без намордников громадных псов, Рваное Ухо с достоинством, не прибавляя шага, укрывался под ближайшей легковушкой и поворачивался к врагу хвостом. Злобный безсильный рык был не в состоянии нарушить его невозмутимость; он демонстративно ложился подремать, пока ошейник не утащит душегуба прочь.
Еще Рваное Ухо никогда, каким бы голодным ни был, не ел искусственного кошачьего корма. Однажды мне удалось вытащить из его пасти длинный кусок веревки, обмотанной вокруг зубов. Потихоньку от стал доверять мне. По утрам Рваное Ухо чинно провожал меня на работу до угла дома. А как-то ранней весной он настойчиво позвал меня к отдушине подвала; среди выводка крошечных котят он выбрал одного и облизал головку. Я понял: он с гордостью показывал мне своего сынка.
Потом кот куда-то пропал, а мы переехали на новое место. Однажды, встретив бывшую соседку, я спросил: «А как там Рваное Ухо поживает?» И услышал, что разорвал его пес, из тех, злющих, которых держат в квартирах для защиты от воров: видимо, чего-то не рассчитал стареющий боец. Ну как же ты не уберегся, Рваное Ухо? Сколько раз играл ты с натасканными псами в «кошки-мышки» и всегда выходил победителем. Я ни разу не слышал, чтобы ты мяукал, и не хотел жить в теплой квартире, хотя я тебя звал… Как же ты…
Не мешайте мне сегодня плакать.
Прочь, друзья, (прошу меня простить,
Может же бездомная собака
Хоть однажды норов проявить).
Кто она, с оборкою на шее?
Что ей помешало сытно жить?
Разве лучше страждущей мишенью
Кирпичом и выспятком служить?
Гавкала б, как все — бурду б лакала.
(Есть ли принцип этого старей?)
Али и для песьей жизни мало
Обладать пропиской в конуре?
Без хвоста, из-за нехватки злости,
Но топор не умалил добра.
И, чтоб даром не глодала кости,
Выперла хозяйка со двора.
Ты лизнуть ей норовила руки,
Понимая, что пощады нет.
Все ж твои порядочные суки
Не тебя ль облаяли вослед?
…Вот лежишь, устав и разуверясь,
Морду в лапы от прохожих глаз.
Что ж мы, люди? Пропадают звери
Оттого лишь, что добрее нас.
…Ветер. Ветер. Осень, рот разинув,
Льет и ждет, когда же мы уйдем.
Слякоть. Холод. Двое, я и псина,
Души свои лечим под дождем.
Иеромонах Роман(Матюшин)

А вот вам история — со счастливым концом. Сосед долго держал дворовую собаку в качестве сторожа, а когда она состарилась и оглохла, решил ее утопить. Выехав в лодке на середину реки, он бросил собаку за борт и поплыл к берегу. Оглянувшись, увидел, что собака плывет за лодкой. Он встал на корму и ударил животное веслом по голове. Пес скрылся под водой, но вскоре выплыл, весь в крови, и вновь догнал лодку. Хозяин размахнулся веслом еще раз, но не удержался и сам упал в воду. Плавал он плохо. Выплывшая и после второго удара собака схватила его за руку и стала тянуть к берегу, пытаясь спасти. Косари на берегу, увидев эту картину, вытащили неудавшегося убийцу вместе с собакой на берег..
Домой хозяин шел с собакой на руках. Всю дорогу до дома его трясло от неудержимых слез. Он дал слово заботиться о своем верном друге до его естественного конца. «Духовный вестник», Брест.
ПЕС
Вокзал вздыхал в сто сотен легких,
Народ стучал, кричал и мчал…
Меж ног людских шныряя ловко,
Бродяга пес один скучал.
Он выбирал своих по духу.
Зевнет, понюхает… Не тот.
Но вот он выбрал умным нюхом,
Привстал и чмокнул! Прямо в рот…
А тот, избранник с желчным смаком
В собачьи губы — свой башмак!
…И думал пес: «Ты… не собака?..»
А люди думали — не так.
Глеб Горбовский, СПб

Что за напасть-беда такая? Ночью душно, за окном ливень, и снотворные не действуют. И после работы дома некому компьютер настроить, и совет дельный дать, и поворчать не на кого, и еда невкусная — яичница жженая. И все вкривь да вкось… А потому, что жена еще пару дней догуливает отпуск на даче с внуком — мы рядом, но не вместе. Сказано в Библии: «…оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут (два) одна плоть»(Быт.2,24). Сел на машину и привез супругу домой. И все встало на свои места.
Хорошо бы друг без друга
Долго быть не довелось.
Будет ветер, будет вьюга,
Будет огненный мороз.
В наше время,
В наши годы,
В наш период непростой
Нет прекраснее погоды,
Чем которая с тобой.
Виктор Гончаров

Одно из сильных впечатлений от посещения Финляндии — сверкающий чистотой туалет в густом зимнем лесу. Ни разбитых окон, ни скабрезных надписей; все, что положено, на месте, все, что должно работать, работает исправно; на тарелке при входе горка монеток…
«Не надо об этом писать, стыдно», — сказала жена. А я другого мнения: хорошему учиться не грех. Чтобы пусть не в лесах, а в городах наших мало-мальский порядок навести. Твердим о собственной исторической значимости, о загадочности души нашей, а в общественный туалет зайти страшно. Это же тоже жизнь…

Лингвистические тонкости: английское слово “nobody” — «никого» на русский переводится «ни души». Если же перевести это английское слово буквально — получается «нет тела». Они — о теле, а мы — о душе… «Как нет души, так что хошь пиши!».
Нет! Не спасти себя побегом
От бед, что вынести дано.
Ведь совесть, как вода под снегом,
Себя проявит все равно…
Сергей Зайцев, СПб

Сдал по договоренности в крупное питерское издательство очередную книгу «Записок редактора». Вскоре раздался звонок: издатели остались недовольны фразой: «Русская песня: слова Фрадкина, музыка Френкеля. Или наоборот». Я думал, дело ограничится тем, что фразу просто вычеркнут вон, но издатели сказали, что рукопись книги отправляют в архив. Впрочем, вскоре книга вышла в Москве — с другими купюрами. А я все рассуждаю: какую крамолу нашли в этой безобидной фразе? Просмотрите песенники — и вы убедитесь в правоте сказанного. Нет здесь никакого антисемитизма, раз евреи пишут, а русские поют их. Правда, недавно услышал: «Русским считается тот, кто говорит по-русски»… Вот и гложет меня сомнение: «А может, русским не больно-то и дают печатать русские песни? Дело-то прибыльное. Нет, не зря издательство обидилось…»
БЫТЬ РУССКИМ
Быть Русским — не чаек из самовара
Под сахарок вечерять-смаковать,
Не водочку хлестать, не с пылу с жару
Над пирогами в праздник колдовать,
Не тосковать, кляня свою судьбину
И душу выворачивать винтом…
Быть русским проще. Надо помнить имя —
Свое. — И все приложится потом.
Владимир Морозов, СПб

Или в прессе промелькнуло сообщение о том, что финансовая империя «Менатеп» прибрала к своим рукам мурманское предприятие «Апатит». Больно ударила эта короткая строчка по моему сердцу.
На столе лежит раскрытая на 244-й странице книга «Хибинские клады», вышедшая в 1972 году. Это сборник воспоминаний участников освоения Заполярья, составителем которого стал мой отец. На первой странице его рукой написано: «Самой дорогой для меня Хибинский клад — ты, моя любимая спутница жизни. Хибины соединили нас на всю жизнь. Дарю тебе, Вера, эту книгу, которая воскресит в нашей памяти дни нашей юности».
С пожелтевшей бумаги на меня глядит красивый, молодой, девятнадцатилетний, чуть полноватый парень, очень похожий на меня, Григорий Раков. В начале 30-х годов такие парни и девчата начали в Хибинах штурм горы Кукисвумчорр для добычи апатита, столь необходимого стране стратегического сырья — из апатита вырабатывают алюминий. Там же, в Хибиногорске, отец стал осваивать трудную, но увлекательную работу газетчика. Среди его тогдашних друзей было немало таких, которые впоследствии стали известны всей стране: писатели Анатолий Горелов, Сергей Болдырев, Юрий Помпеев, Борис Семенов, поэты Лев Ошанин и Александр Решетов. В общежитии «спали мы на топчанах, — вспоминает отец. — Мой угол отличался тем, что в простенке были устроены полки, заставленные книгами писателей и поэтов»… В Хибинах отец обрел и свой самый ценный клад — познакомился и женился на Верочке Сироткиной, с которой прожил всю нелегкую армейскую жизнь.
Но я сейчас не об этом; люди отдавали силы, здоровье и жизнь для блага страны; это не для красного словца сказано, что они шли через невероятные трудности — для блага Родины — я хочу подчеркнуть это. И что же мы имеем сейчас? Какое отношение имеет финансовый спрут Ходорковского — или кого там еще? — к плодам беззаветного труда моих родителей? По какому праву на народное добро наложили свои жадные лапы гусинские, березовские, потанины, абрамовичи и им подобные? Да вбили ли они сами-то холеными ручками хоть один гвоздь? Теперь они заявляют, скупив у обманутого народа все богатства: «Передел собственности невозможен!» Иными словами, «то, что мы награбили, не замай!» Не надорваться бы вам, господа хорошие!

Нашел на полке книгу Льва Ошанина «Шел я сквозь вьюгу…» (1970) с дарственной надписью: «Старому другу Грише Ракову в память о крае, который все равно не забудешь»
Ветер Хибинской тундры
В непогоди рябой,
Резкий, бездумный, мудрый,
Нас поднимал с тобой.
Было потом другое
За эти тысячи дней, —
И самое дорогое,
И горше было, и злей.
Но как бы ни было трудно,
Вот уж который год
Ветер Хибинской тундры
Покоя нам не дает.
Лев Ошанин †1996

В память об отце и его друзьях хочу привести один забавный эпизод, взятый из книги Анатолия Горелова «Тропою совести» (1972): «Подошел ко мне немолодой, грузный такой дяденька. Смотрит лукаво, спрашивает:
— Не узнаете, Анатолий Ефимович?
— Гриша, Гриша Раков, — воскликнул я радостно. — Где же ты пропадал, почему не давал о себе знать?
— Стеснялся.
— Чего стеснялся?
— Боялся, что вспомните, как я опаздывал на работу, а вы меня поругивали.
И мне кажется, что он так же смущенно переминается с ноги на ногу, как и 38 лет тому назад, когда — в который раз! — я распекал его, молодого репортера, за то, что снова проспал.
— У меня тогда будильника не было, — оправдывается Гриша. А я радостно хлопаю его по плечу, спрашиваю о жизни. Полковник в отставке, четверть века провел в армии, всю войну воевал.
А я вспоминаю. Передо мной оттиск газетной полосы «Хибиногорского рабочего». Внизу — заметка. Подписана нелепо: «Рыбак либо Раков». Типография убога, она только налаживается, того и гляди ежедневную газету будут набирать двое суток; я поторапливаю сотрудников, наборщиков, а тут эта глупая подпись под заметкой.
Набрасываюсь на Рыбака:
— Это что за шутовская подпись?
Феоктист медлительно подходит, нагибается над листом, хмуро отвечает, с ехидцей:
— В наборных кассах не хватает прописных «Л», вот и тиснули фамилию строчной. Читать нужно: «Рыбак, ЛибО, Раков (ЛибО — фамилия корреспондента. — А.Р.). Кажется, Ракова я больше всего и запомнил по этому казусу. А сколько лет ему было? Еле-еле двадцать».

Ныне здравствующий Юрий Александрович Помпеев, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств, участник «второй волны» освоения Кольского полуострова, написал книгу «Хибинская Спарта» (1971) — документальное повествование о людях, покорявших заполярную тундру, но книгу я, к сожалению, разыскать не смог. При короткой встрече автор об отце сказал мне: «Хороший был мужик»…
Поэт Александр Решетов †1971, работавший вместе с отцом в начале 30-х в редакции газеты «Хибиногорский рабочий», в книге стихов «Я вернулся домой», пишет такие строки:
Нас все, испытывая, учит —
И труд, и отдых, и борьба.
Любовь моя могла быть лучше,
И ты улыбчивей, судьба.
Но пусть счастливцы не боятся —
Своя мне доля по плечу:
Ничем существенным меняться
Ни с кем из них
Я не хочу.

А из другой книги — Бориса Семенова «Время моих друзей» (1982) я узнал, что друзья-журналисты прозвали силача Гришу Ракова «Медведь рязанский», хотя отец родом с вологодчины, а почему так, теперь и не дознаться: «Иных уж нет, а те далече…»
Вот по таким черточкам я — с большим опозданием — открываю для себя своего отца…
КРАСИВЫЕ ЛЮДИ
Они проходят в наших судьбах,
как корабли, сверкнув бортом,
обдав улыбкой! И, по сути,
мы знаем их всегда — потом…
Потом, когда на волнах жизни
растает их и свет, и след.
И только тот — нетленный — признак
еще сквозит, хоть плоти нет.
Чтоб воссиять — исчезнуть нужно.
Пройдет корабль, отголосив,
и мир очнется: «Это — Пушкин!
Он гениален! Он — красив!»
Они проносятся, блистая,
и нет движенью их конца…
И оседает красота их
в чертах российского лица.
Глеб Горбовский, СПб.

И самое главное. Прежде я просил читателей молиться за маму, рабу Божию Веру, «кто может и хочет», и многие записали ее имя в помянники. Теперь смиренно прошу ваших молитв о упокоении души родителя моего раба Божия Григория — он был достойным человеком. Будьте милостивы: кроме меня и жены, за отца моего некому просить у Бога.
МОЛИТВА
Не говори, что к небесам
Твоя молитва не доходна;
Верь, как душистый фимиам,
Она Создателю угодна.
Когда ты молишься, не трать
Излишних слов; но всей душою
Старайся с верой сознавать,
Что слышит Он, что Он с тобою.
Что для Него слова? — О чем,
Счастливый сердцем иль скорбящий,
Ты ни помыслил бы, — о том
Ужель не ведает Всезрящий?
Любовь к Творцу в душе твоей
Горела б только неизменно,
Как пред иконою священной
Лампады теплится елей.
К.Р.

Внезапно умер единственный друг. На память от него остался маленький сувенирный фонарик на одной батарейке. Включишь его — горит, выключишь — гаснет, включишь — опять горит. Так странно… В Малайзии перевернулся паром, погибло 800 с чем-то человек, и назавтра об этом все, кроме родственников, забыли. А о гибели 1500 пассажиров с теплохода «Титаник» в 1912 году человечество помнит, снимает фильмы, пишет романы, достает со дна моря проржавевшие сувениры, исследует судьбу каждого, имевшего хотя бы малейшее касательство к катастрофе самого большого по там временам судна в мире. Включишь — горит… Выключишь — гаснет…
ФОНАРИК
Еле зримый окна переплет.
Что-то в мире сломалось снаружи.
Глянь, фонарик потухший плывет,
Словно рыбка, в густеющей стуже.
Почему я не сплю, почему?
Что-то хрустнуло в мире. Но скоро
Я его заменю, починю —
Тот фонарь на вершине простора!
А пока — привыкай к темноте,
Натыкайся, душа, на пустоты…
Где — товарищ? Любимая — где?
Молчаливая родина, — кто ты?
Глеб Горбовский, СПб

Будущие курсанты-милиционеры еще только учатся, а взгляд уже цепкий, щупающий, с прикрытой наглецой и вызовом — власть! Вот стоят они после занятий вдоль трассы группками по 3-4 человека — чтобы, завидев форму, подвезли безплатно до метро.
Что и говорить, служить в милиции не сахар, но главное — душу не растерять, участвуя в чужих судьбах. А глаза — зеркало души…
СЛЕД
А ты? Входя в дома любые —
И в серые, и в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, солнцем залитые,
Прислушиваясь к звуку клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи: какой ты след оставишь,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или незримый прочный след
В чужой душе на много лет?
Леонид Мартынов †1980

Спешно иду августовским днем по Таврическому саду — дела! Но легкие все равно с наслаждением впитывают в себя напоенный травами воздух, а глаза отдыхают на бушующей кругом зелени. И вдруг посреди поляны вижу памятник Сергею Александровичу Есенину — с отбитым носом и накрашенными помадой губами. Остановился как вкопанный и прошу: «Сергей, не всегда же ты был таким каменным, ты же поэт и бузотер, ответь этим недоумкам, как ты умел это делать в жизни!» Есенин помолчал немного и прочитал:
Все живое особой метой
Отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор.
Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму заживет».
И теперь вот, когда простыла
Этих дней кипятковая вязь,
Безпокойная, дерзкая сила
На поэмы мои пролилась.
Золотая словесная груда,
И над каждой строкой без конца
Отражается прежняя удаль
Забияки и сорванца.
Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг…
Если раньше мне били в морду.
То теперь вся в крови душа.
И уже говорю не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет!»

Раньше мы ездили заграницу, теперь заграница приехала к нам.
Кружась во всемирном потопе,
Мечтали достичь высоты,
Хотели пожить, как в Европе,
Разинули, глупые, рты.
А все обернулось иначе —
В привычной сумятице дней
Богатые — стали богаче,
А бедные — стали бедней.
Печалиться, впрочем, не надо.
Виновных не стоит пороть:
Бредущее медленно стадо
Пока не оставил Господь.
Дмитрий Мизгулин, СПб

Последние годы папа жил в своем, отличном от реальности, мире. Только одна ниточка связывала его с нами — двухлетняя внучка: «Настеньку, привезите Настеньку!» Но мы были в разводе, и просьба больного отца становилась еще одним поводом для мести. Настя и на похороны бабушки через 20 лет не пришла, хотя охотно принимала от нее любовь и подарки.
Настенька, цветочек аленький
С доброй трепетной душой,
Скоро ты не будешь маленькой,
Скоро вырастешь большой…
Впитанная тобой от матери ненависть гирей лежит на моем сердце, дочка. Возрастай же скорее, Настя!

Отец был военным, офицером, преподавателем, и свободного времени было у него немного. Но везде, где бы мы ни жили, тесные комнатки были заставлены книгами, остальное пространство занимали цветы, стол да кровать. Отец в совершенстве знал немецкий, и, попадая в новую страну, обязательно начинал учить язык, к примеру, мадьярский. Еще он любил рыбалку, понакупив в разных местах службы множество всякой рыболовной снасти. В Москве, на Хорошевке, он пытался разводить на балконе пчел, но что-то не сложилось; зато везде после себя папа оставлял целые сады посаженных самолично и им же взращенных деревьев, кустарников и цветов. Я думаю, нет, теперь я даже уверен в том, что несмотря на звания и награды, в душе он оставался крестьянином с присущей крестьянину любовью к природе и земле. Одно, правда, обстоятельство смущает меня: отец часто приглашал друзей в нашу малоквадратную тесноту, а мама-искусница мигом заставляла стол закусками — и начиналось долгое русское застолье с песнями про лихого степного казака или что-то про «выпьем и снова нальем». Справедливости ради должен сказать, что пьяным отца не видел: он знал норму и был навеселе, не более. Когда я повзрослел, отец за столом повторял в шутку: «Сынок, со мной пей, без меня не пей». Не вышло, папа, не получилось, не сработала твоя педагогика… И сейчас, с высоты прожитых лет, хочу задать вопрос: не здесь ли кроется причина того, что я почти два десятилетия с мучительными муками выдирался из трясины пьянства? «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина»(Иер.31.29).
НЕ ПЕЙ
Ах ты, Стенька, ах ты, Стива,
Ах ты, Степочка-Степан!
Что ж ты, сокол несчастливый,
Все за стопочку-стакан?
Голы стены, босы дети,
Горемычная жена —
Как попал в хмельные сети
Любострастного вина.
Бедный, плачу над тобою…
Протрезвись да попостись.
И не водкой, а водою
Покаянно покропись.
Ты же все-таки кормилец,
Ты хозяин и отец!
Что ж глаза твои пропились,
Стали тусклы, как свинец?
Встань, Господь тебе поможет.
Хорошо пред Богом встать.
Вот ведь я тебя моложе,
А меня назвал ты: «Мать» —
Потому что помолилась,
И тебе уже светлей!
Велика Господня милость.
Так-то, сын. И впредь не пей.
Нина Карташева, Москва

1  2  3  4