Пишу свою судьбу до точки

ЧТО О ВОЙНЕ Я НОВОГО СКАЖУ?

А вспомнив армию, я почему-то задумался о том, сколько животных и птиц, рыб и насекомых унесла в смерть война людей. Кто-то с усмешкой скажет: «Нашёл о чём думать! В войну убитых миллионами считали, до сих пор со счёта сбиваются. А он животных жалеет».
Но переживают же люди смерть любимой собаки, страдают от её отсутствия в доме. И потом, животные тоже воевали вместе с людьми. Вот лошади: да на них вся Красная армия держалась! Это теперь в цветных фильмах показывают наших солдат сплошь с автоматами ППШ да на автомобилях. В армейских буднях всё было не так: лошадки перевозили и пушки, и кухни, и раненых, и снаряды, несли седоков с донесениями в штаб, помогали переправиться на другой берег реки, безконечно крутились вместо мотора в шахтах — много чего дельного вынесли на себе эти неказистые армейские лошадёнки. И умирали, как солдаты… И своей гибелью часто спасали людей от голода.
Или собаки. Они не только охраняли, — их научили фашистские танки подрывать, раненых с поля боя вытаскивать — никто на войне без дела не сидел; почтовые голуби быстрей рвущихся от снарядов проводов приносили командирам донесения. Даже коты, которых, уж кажется, ни к какому военному делу не приставишь, и то были баловнями солдат, в землянках старательно мышей ловили — хлеб отрабатывали, предупреждали об опасности, напоминали о доме, о семье, о детях…
Или птицы, искавшие спасения у людей. Или коровушки-бурёнушки. И верблюды. И ослики. И даже слоны, правда, не у нас…
В феврале 1959 года отец-фронтовик писал: «“Мудрость приходит с годами” — говорит народ. Действительно, только с возрастом начинаешь понимать, что вокруг каждого человека имеется так много вполне доступных удовольствий, но… их не замечают и ими не пользуются. Иногда психика человека настолько перестраивается, что он не замечает окружающего мира. Например, во время войны не было ни закатов, ни восходов солнца, лес в зависимости от обстановки был то защитником, то источником враждебных (часто смертельных) неожиданностей, река — или губительным препятствием, которое надо ценой многих жертв форсировать, или рубежом, за которым скрыт от понимания другой, неведомый мир, который принадлежит “врагу” с его собственной, непохожей на нашу, странной жизнью, с его зловещими внезапными планами etc. Смотришь на тот берег — и никакого пейзажа не видишь, только напряженное ожидание: а вдруг пулеметная очередь, или визг мины, или щелчки разрывных пуль снайпера. Снег тоже не доставлял радости — под его покровом на многие сотни меторв была спрятана гибель — мины, фугасы, сюрпризы… Даже птицы весной в лесу не пели — вернее, может быть, они и пели, но ухо их не слышало».

— А бабочки летали на войне?
— Кто, бабочки? — Ну ясно, что не пули!
— Не помню, дочка. По моей вине
Из памяти, должно быть, упорхнули.

Да, многое из памяти ушло,
Скорей всего, и не коснулось даже.
Ни одного не выбрать, как назло,
Красивого военного пейзажа.

Природа здесь, понятно, ни при чём.
Мы на неё смотрели деловито:
Болота — значит, гати на плечо,
Болота нет — и значит, фланг открытый.

Тревожно, если ветки шелестят,
Ещеё тревожней — если слишком тихо.
В лесу осколки, а не листопад.
На речку вышли — вот где хватим лиха.

— И бабочку не видел? — Нет, не смог.
Пришлось держать иное на прицеле.
…Тут бабочка уселась на цветок,
Чтоб мы её получше рассмотрели.
Герман Гоппе, †1999

Я попытаюсь сделать небольшую подборку — большой не получится — в память о животных — тружениках великой войны, о которых никто, кроме поэтов, ничего не пишет и памятников ставить не думает. Хотя, говорят, где-то есть памятники животным-воинам. Своей беззаветной преданностью человеку они заслужили не только армейское довольствие… «В нескольких километрах от Легедзино погибшим собакам, которые защищали Киев, установили памятник. На нём написано: “Остановись и поклонись! 150 служебных собак полегли здесь смертью храбрых. Они остались навечно верными родной земле”».

На военных дорогах помимо людей
убивало железо собак, лошадей.
В реках рыб убивало. И птиц в небесах.
А ещё убивало деревья в лесах.
Это очень печально — в эпоху чудес
После боя войти в обезглавленный лес.
Как же странно он выглядит — солнечный свет —
на обрубках, в которых дыхания нет!..
И потом, если взглянешь под ноги свои,   
непременно увидишь: бегут муравьи.
Даже как бы — трава, и кряхтя, и сопя,
переносит на новое место себя.
Не туман, — расстилается саваном чад.
По ночам равнодушные звёзды молчат.
А когда на момент захлестнёт тишина,
над Землёй довоенная песня слышна…
Глеб Горбовский, СПб. (№ 1, 69)

ПТИЦА В БЛИНДАЖЕ
Под бомбёжкой к нам в блиндаж с разгона
пикирнула из лесу ворона.
И глазами молча молит птица:
«О воронах россказням не верьте.
И не каркну! Мне бы лишь укрыться.
Хочется пожить на белом свете.
Звать сюда беду мне нет резона:
Я не чёрный ворон. Я — ворона!»
И не птичьими глядит глазами.
Плачет воронёными слезами.

и сдержала слово!.. У порожка
тихо-тихонько под самой дверью
клюва не раскрыла всю бомбёжку —
с полным уваженьем к суеверью.
Павел Булушев (№ 2, 166)

ФРОНТОВАЯ ЛОШАДЬ
Её на фронте ранили осколком.
Военный фельдшер рану залечил, —
на службе лошадь оставлять — без толку.
Отчислили домой, в глубокий тыл.
Она исправно в упряжи ходила,
могла подолгу, истово пахать.
Но люди знали: никакою силой
её в конюшню на ночь не загнать.
Колхозный конюх — списан подчистую:
засунут под ремень пустой рукав, —
её в надгубья мягкие целуя,
на полную свободу отпускал.
Она бродила за селом под вечер,
прислушивалась: травы шелестят…
Тянулась к детям. И по-человечьи
печален был её далёкий взгляд.
Галина Доколина, †2002 (№ 2, 139)

МОСЛАСТЫЕ КОНИ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ
Мосластые кони великой войны, сегодня иду я по вашему следу. Четырежды кожа сошла со спины, пока довезли вы до Эльбы Победу. Под залпы орудий, укрытых в логу, одним лошадиным терпеньем ведомы, тянули беду вы — по брюхо в снегу — всё дальше и дальше от отчего дома.
— Живее, лядащие, гром вас срази! — кричал, распаляясь, солдат-непоседа. До самых ступиц утопала в грязи на долгих шляхах колесница Победы. Событья былого по дням перебрав, я слышу скрипящие ночью обозы. Сердитые крики из мглы переправ, и клёкот зениток, и гул бомбовозов.
Качается рваный понтон на волне. Ракета погасла в последнем дрожанье. И словно проклятье, звучит в тишине армейских коней безотзывное ржанье. И только средь гиблой и злой тишины доносятся снова колёсные скрипы да ваши тревожные, тяжкие хрипы, мосластые кони великой войны.
Виктор Кочетков, †1997 (№ 2, 172)

СИРКО
Конь Сирко служил в батарее —
Косматый, тяжёлый и очень горячий,
Тянул орудие, как мог, побыстрее,
И в день удачи, и в ночь неудачи.

Топтал поля и камень дороги
В скрежете гусениц и двуколок,
И дважды в бою был поранен в ноги,
Дважды щипцами рвали осколок.

А когда наводчик в минуту атаки
Упал и замолк под снежной вьюгой,
Никто не заметил, как Сирко заплакал
В своей лошадиной печали о друге…

И вот старшина, отхлебнув из фляги,
Пришёл и, вытерев лоб от пота,
Как человеку, сказал: «Коняга,
Спасибо за службу тебе, за работу!»

Насыпал овса такого, как снилось, —
Сухого, со звоном, с пыльцой из нивы,
И Сирко подумал: война прекратилась,
И завтра наводчик заплетёт ему гриву.
Андрей Малышко, р. 1912 (№ 1, 1)

ЖЕРЕБЁНОК
За плетнями косыми, в репейнике прелом, иссечённая моросью злой, деревушка моя замерла под обстрелом, ограждаясь рогатой ветлой. Самолёты на бреющем хищном полёте пронеслись и за рощу ушли. Но опять на полях и на ближнем болоте поднимались фонтаны земли.
А некошеным полем кобыла гнедая с перебитой осколком ногой ковыляла, метёлки овса объедая неторопко одну за другой. И сосун удивительно солнечной масти, топоча под её животом, трепетал от испуга и радостной страсти и мотал кучерявым хвостом. И казалось, она от железного града заслоняла собой сосунка. А кругом продолжала реветь канонада, безпощадна, слепа и дика. И кобыле уйти бы куда-нибудь, скрыться. Но у каждого дни сочтены. И случилось, чему надлежало случиться, без чего не бывает войны.
И на мокрую землю, которую плугом поднимала кобыла весной, повалилась она, и отпрыгнул с испугом от неё жеребёнок смешной. А потом, передёрнувши кожей со страху, незнакомый со смертью пока, подошёл и к ещё не остывшему паху притулился, ища молока…
Перестало стрелять. И давно свечерело, и поля погрузились во тьму. Но не грело его материнское тело, и не мог он понять — почему.
Глеб Еремеев, ДП-85 (№ 7, 41)
Убит верблюд. Какая жалость!
Он шёл от Волги, и теперь,
Когда идти чуть-чуть осталось,
Сражён осколком сильный зверь.

Молчат бойцы. Столпились грудой.
Была бы лошадь, а верблюд!..
Стоят бойцы вокруг верблюда
И почему-то шапки мнут.

А он лежит, лежит убитый,
Ни боль не ведая, ни страх.
И широко глаза открыты,
И удивление в глазах.
Сергей Баруздин, 1926—1991 (№ 1, 1)

БЕЛКА
Давно ли здесь блаженно пели птицы? Теперь кругом лишь холод пустырей, траншеи, пулемётные бойницы и день и ночь — рычанье батарей. С ветвей к ногам снежок струится мелкий… И вдруг над нами в ельнике густом мелькнуло тельце маленькое белки с распластанным искрящимся хвостом. Ах, сколько трепетало в нём снежинок, когда, от страха сжавшийся в комок, не находил убежища в вершинах войною потревоженный зверёк. Он исчезал и вновь метался рядом, не ведая, растерянный, того, что ливень сокрушительных снарядов направлен был совсем не на него.
Илья Авраменко, †1973 (№ 3, 160)

КОТ
На тюфячке, покрытом пылью,
Он припеваючи живёт,
Любимец третьей эскадрильи —
Пушистый одноухий кот.

Землянка — тесное жилище,
Зато тепла землянка та…
Комэск в селе на пепелище
Нашёл бездомного кота.

Бывает — полночь фронтовая,
Темно… По крыше дождь сечёт…
И вдруг, тихонько напевая,
На стул комэска вспрыгивает кот.

Снаружи ветер глухо воет,
В окошке не видать ни зги…
А кот потрётся головою
О фронтовые сапоги.

И просветлеет взгляд комэска,
Исчезнет складочка у рта.
Как полон золотого блеска
Давно забытый взгляд кота!

И кажется, не так уж сыро
И дождь в окно не так стучит.
Уютной песенкою мира
Кота мурлыканье звучит.

И словно не в консервной банке
Горит фитиль из волокна,
И мнится, что в пустой землянке
Вот-вот заговорит жена.                  
1943
Дмитрий Кедрин, †1945 (№ 7, 57)

СТОИТ БЕРЁЗКА ФРОНТОВАЯ,
Ей не от солнца горячо,
У ней ведь рана огневая:
Пробила пуля ей плечо!

Почти закрыта рана эта
Как бы припухшею корой…
Берёзка зеленью берета
Уже хвастнула пред сестрой.

Как северянка, речь заводит,
Всё с переспросом: «Чо да чо?»
И только ноет к непогоде
С закрытой раною плечо!
Александр Прокофьев, †1971 (№ 7, 111)

ПОЛЕВОЙ ЦВЕТОК
В обороне, у брошенных сёл,
Средь несжатого хлеба да кочек
Он на бруствере тихо расцвёл —
Голубой полевой василёчек.

Будто нас не пускал на восток
И глазами, молящими очень,
К нам заглядывал в души цветок —
Голубой полевой василёчек.              
Анатолий Аквилёв, †1985 (№ 7, 112)