Пишу свою судьбу до точки

НЕБО — ЭТО ТОЖЕ ЧЬЁ-ТО ПОЛЕ

Жил-поживал я на свете, носился со всех ног и никогда не задумывался над тем, почему большинство стариков ходит с палочками. Ну, не приходило в голову задуматься: голова была всякой ерундой забита. А теперь, когда сам хожу с наколенниками, когда алюминиевый костылёк скромно стоит в прихожей, ожидая своего часа, — а он уже настал, — когда я ложусь в НИИ травматологии и ортопедии имени Р. Р. Вредена с двухсторонним гонартрозом коленей второй степени, ответ лежит на поверхности соединяющих наше тело суставов. Истощается по неизвестным причинам суставная жидкость, которую вырабатывал организм, и начинаются муки, с которыми знаком практически каждый. Ну, я понимаю там, спортсмены: лыжники, хоккеисты, гимнастки, тяжеловесы, насилующие свой организм сверх меры ради славы и денег, — им в 20 лет подобные операции на роду написаны. Но мы, простые смертные, почто страдаем? Неужели и предки наши столько болели?

И не подозревал мой пращур,
Хоть был малый не дурак,
Что есть на свете белом ящур,
И облучение, и рак.
Он босиком ходил за плугом
И, отворачивая пласт,
Знал твёрдо: никаким недугом
Земля ему хворать не даст.
А нынче смотришь: сплошь и рядом —
Добро бы только грипп да корь —
В любую глушь с доставкой на дом
Приносит всяческую хворь.
Теперь мы все тепло одеты,
С фармакологией на «ты».
А всё ж кругом зимой и летом
Шуршат больничные листы.
Леонид Беляев, Белозерск, †1997 (№ 1, 56)

Не пугайтесь, читатель, нет у меня пороху делиться всеми своими болячками — у вас и своих хватает, — но порассуждать попробую. Врачи утверждают, что человек может страдать от 30 000 болезней. Каждый шаг даётся с болью. Жизнь твоя почти не жизнь. Положись на волю Божью, если можешь, положись. Что случилось — то случилось, не оглядывайся вспять. И рассчитывай на милость давшего Себя распять.
Игорь Меламед, р. 1961 (№ 3, 48)
Ежегодно 4,5 тысячи детей и подростков в России заболевают раком крови и другими онкологическими заболеваниями. Государственная квота на их лечение в этом году составила около 110 тысяч рублей. Однако, если ребенку требуется трансплантация костного мозга, а родные в качестве доноров не подошли, то только поиск неродственного донора в международном регистре (а своего нет) обойдётся в 15 тысяч евро. И ещё — до миллиона рублей потребуется на лекарства. Но большинство детишек так и не успевают дождаться…

ЧЕТВЁРТАЯ ПАЛАТА
Девочке в сером халате,
Аньке из детского дома,
В женской четвёртой палате
Каждая малость знакома —

Кружка и запах лекарства,
Няньки дежурной указки
И тридевятое царство —
Пятна и трещины в краске.

Будто синица из неба,
Глянет из-под одеяла:
Не просыпались соседки,
Утро ещё не настало?

Востренький нос, восковые
Пальцы, льняная косица.
Мимо проходят живые.
— Что тебе, Анька? — Не спится.

Ангел больничный за шторой
Светит одеждой туманной.
— Я за больной. За которой?
— Я за детдомовской Анной.
Арсений Тарковский, †1989 (№ 3, 76)

Слёзы текут из глаз, когда читаешь безчисленные родительские крики о помощи малым детям, у которых такие болезни, что и выговорить с первого раза трудновато, но главное — такие ошеломительные цены на лечение, к примеру, рака мозга у несчастного дитяти, которое от груди матери ещё не отвыкло. Простите меня, грешного, но иногда такая мысль заползает змейкой в голову: вот повезёт кому-то, найдут деньги сумасшедшие и сумеют поставить малыша на ноги. Но ведь и врачам, и учителям прекрасно известно, что как характер человека формируется в первые 2—3 года, так и здоровье ребёнка, начавшего жизнь с тяжелейшей болезни, которого лечат сложнейшими лекарствами, порой специально для него разработанными, не может в дальнейшем не сказаться на всём организме.

И ещё один крамольный вопрос: кого спасать в первую очередь, если деньги есть только на одного, — ребёнка или взрослого?

БАЛЛАДА О ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Пускай эта песня как мир стара,
всегда её горько петь!
в ногах у больного сидела сестра,
в изголовье стояла смерть.

Больному казалось: пришла жена,
с ней дети, отец и мать.
А смерть усмехалась: «Тебе нужна
минута, чтоб жизнь понять.

Пойми наконец, для чего ты жил, —
чтоб встретиться здесь со мной!»
И жизнь уходила из вен, из жил,
но был он ещё живой.

Сестра утешала: «Чуть-чуть потерпи,
снотворное снимет боль…»
А смерть угрожала: «Убью! Не спи!»
И сыпала в раны соль.

«Неправда, — шептал он. — Я жил не зря,
я счастлив однажды был…»
Когда над землёю взошла заря,
совсем он уже остыл.

Да стоит ли песню такую петь,
коль знаешь: порвётся нить?
Пускай коротка эта жизнь, как смерть,
но сладко её испить.
Ирэна Сергеева, СПб., р. 1936 (№ 3, 92)

Знаю православную женщину, от длительного стресса после ухода мужа заболевшую раком. Молилась в больнице днём и ночью, и духовник молился, и весь приход. И — редкое дело — вымолили! Я приставал к ней с просьбой рассказать, что да как, чтобы сделать материал, но духовник напрочь запретил вспоминать о смертельной болезни. И правильно сделал: бес не дремлет. Запомнил единственную фразу Татьяны о курсах химиотерапии: «Ты ещё жив, а тело твоё уже мёртвое…» Ещё потрясло, что из её палаты выжила только она одна — уверена, по горячим молитвам батюшки. Конечно, здесь и говорить не о чем.

Раковый корпус, а вишни цветут!
Раковый корпус… Рябины бушуют!
Раковый корпус… Люди живут,
Знать не желая, что он существует.
Леонид Адрианов, г. Тула, р. 1941

Знаю другой случай: одна монахиня заболела неизлечимой болезнью. А для обители и настоятеля она делала и могла сделать ещё больше. Но болезнь прогрессировала, лечение в больницах не помогало, и наступил момент, когда монахиня не могла двинуть ни рукой, ни ногой: болезнь брала своё. И тогда настоятель монастыря после проповеди обратился к прихожанам с просьбой: а не найдётся ли среди вас тот, кто решится взять часть болезни на себя? Отозвалась женщина по имени Екатерина, и пришла к ней болезнь, а матушка смогла встать с одра и продолжить такое нужное людям дело. Нет, болезнь полностью не ушла, но она, преодолевая недуг, «встала в строй». Это чистейшая правда.
В угловой безнадёжной палате робко, будто в чём виноваты, три надежды жили недолгие, три надежды жили пока.
«Мне бы, — шепчет одна, — немного: хоть до свадьбы дожить, ей-Богу… Ведь возлюбленный ждёт под соснами кружевными, как облака».
И вторая в ничьей сорочке шепчет: «Мне бы тоже отсрочку: дом построить, взрастить сыночка да хоть раз повидать внучка…»
Третья молча в окно косилась. Ей-то что: ей незачем было. Ей-то что: она не любила. Ей-то что: не осиротить… Третья ни о чём не просила, ей ведь просто хотелось жить.
Любовь Яковлева, †1981 (№ 6, 229)
Разговорился с соседом по палате, тридцатилетним верующим парнем. Он рассказал, что его мама была пьющей и допилась до цирроза печени последней стадии. Сын умудрился привезти её в Киев на приём к медицинскому светилу по этой болезни. Обследовав больную, врач прямо сказал, что жить ей осталось несколько дней: печени практически не было, а метастазы расползлись по всему телу. «Я обошёл все храмы города, умоляя Господа подарить маме жизнь ради детей, молился истово, подавал записки и пожертвования и почему-то свято верил, что Бог поможет. Прошло уже пять лет, а мама жива и с печенью у неё всё в порядке. Когда года через три я привёз её на обследование в Херсон, врачи от удивления открыли рты: смертельной болезни как не бывало!» Вот какие чудеса творит наш Господь.

Отпеваю родимую маму, хоть она ещё пробует петь… Вижу узкую чёрную яму, слышу мерную, тяжкую медь. Подлый страх и безсильная жалость, пронимающий холод и мрак — всё сцепилось, сплелось и смешалось в этом слове съедающем — рак. Хоть вставай перед ним на колени, хоть пластайся, хоть криком кричи… Никаких ни надежд, ни сомнений не оставили больше врачи. Ни просвета ни слева, ни справа. И назавтра осталось опять лишь одно безутешное право: ждать и верить… Да, верить и ждать.
Виктор Коротаев (№ 2, 179)

А в том, что медицина не наука, а эмпирика, — иными словами, безпрерывные опыты врачей на людях с благородной целью вылечить, я убедился лично. В прошлом году на том же отделении мне назначили в числе прочих гидромассаж сосудов лимфы ног. После трёх сеансов у меня перестало болеть горло, которое 60 лет было «слабым» и на стакан холодной воды летом откликалось фолликулярной ангиной; лечилась долго. Батюшка даже запретил есть мороженое. Так вот, после трёх сеансов больное горло стало здоровым, а коленям через год стало хуже…
…Мы грешим и лечимся; полегчало — опять грешим и торопимся с помощью лекарств убежать от болезни. Не верящие в Господа стараются вести «здоровый образ жизни», кое-кто ради здоровья голодает или принимает пищу раздельно (вот уж глупость!), а кое-кто верит, что святая вода, особенно Агиасма, от всех болячек оградит. Вы только гляньте: на праздник Крещения Господня народу в храме много, но очередь с канистрами, вёдрами и другими ёмкостями к концу службы на улице у дверей — длиннее некуда.

С отслужившим дочкиным рюкзачком,
К храму пришвартованная бедой,
Я стояла в длинном хвосте людском
За крещенской, могущей всё водой.

Вот такой же — длины необъятной — хвост
В гастрономчик ближний, что на виду,
За талонной водкой — я помню — мёрз
В девяносто — вроде — втором году…
Любовь Венедиктова, СПб., р. 1962 (№ 7, 105)

Ещё заметил, что не верующие в Бога и боящиеся смерти пуще жизни к старости копят горы лекарств и пытаются с нищенской пенсии накопить побольше денег. (Впрочем, деньги в наше время — дело нелишнее: замена тазобедренного сустава на искусственный обходится ныне в 173 000 рублей.) И так будет продолжаться до тех пор, пока Господь не откроет нам смысл и пользу физических и душевных страданий. А когда узнаешь и примешь душой и сердцем, отношение к болезни, конечно, не сразу и не у всех, но меняется кардинально.

…И подумалось мне:
видно, много грешил я и многих обидел,
раз Господь вразумляет меня испытанием вновь,
чтобы всё же прозрел
и, прозревший, сквозь боль и болезнь я увидел,
что болезнь есть не месть за грехи,
а урок и любовь…
Сергей Маслюков, Анапа, 1962—1998 (№ 1, 67)

Сейчас мне немного смешно, но когда я впервые паломничал на Святую Землю и по случаю попал в известный в Иерусалиме госпиталь Хадасса рядом с Горним русским монастырём (к слову, раньше эта территория принадлежала монастырю), я был поражён нескончаемым потоком местных больных в лечебницу. Глупая мысль не оставляла меня: разве может человек болеть здесь, где столько величайших святынь Православия? Теперь-то я думаю по-другому, но тогда…
Ещё хуже бывает душе и телу, когда сознательно совершаешь то, чего делать никак нельзя. Было, отец Иоанн, прочитав мои мысли, предупредил: «Сашенька, болеть будешь!» Но я ещё и смелый экспериментатор над самим собой. Ох, и настрадался тогда от боли, непослушания и гордыни великой! А духовник только жалел и молился. Надеюсь, урок «экспериментатору» впрок пошёл.
…Я пишу эту «былинку» на даче в тёплый осенний день 10 сентября. Приехали, чтобы подготовиться к грядущему лету, увезти ценное, прибрать с чужих глаз долой нужное для хозяйства. Жена копается в земле — оказывается, надо уже сейчас накормить землю, чтобы весной на грядках взошёл лук, чеснок и немного клубники для внучки. Она готовит поле земное, а я пытаюсь взрастить очередную «былинку», чтобы она потянулась к небу.

Небо — это тоже чьё-то поле,
А не только вешалка для крыл.
Русь моя — мозоли на мозолях —
Пашет небо, не жалея сил…
За спиной — холодные ухмылки.
Им, чужим, вовеки не понять —
Как мы между плугом и бутылкой
Обретаем Божью благодать.
Тяжело… Но нам подмогой — песня!
А ещё — нательные кресты.
И пускай Европа с жиру треснет —
Не постичь им нашей высоты!
И каким бы горьким хлеб наш ни был —
Ничего сытнее в мире нет!
Потому что наше поле — небо!
Остальное — суета сует.
Сергей Каргашин

Заснял всего два кадра: последний, третий урожай опят и — уже в вечереющем небе — стаю скворцов, готовую отправиться в далёкие края…

Ещё не сентябрь, но сквозит между сосен
Безпечный прострел пожелтевших берёз, —
Как будто Создатель задумал осень
Такой, чтоб она не казалась всерьёз, —

Чтоб так, по листу, по кусту, по горенью
Себя накопив, возникала б шутя,
Как старость, забывшая способ старенья,
Блаженно-невинная осень-дитя, —

С дымком, паутиной, с пустым многогласьем
Сорок в облетающих кущах берёз,
Где всё на пределе пред мёртвым безстрастьем
Убийственной стужи… А всё — не всеръёз.
Евгений Курдаков, 1940—2002 (№ 3, 128)

До свиданья, лето!