Пишу свою судьбу до точки

ПАМЯТЬ — ЭТО ТОЖЕ НАКАЗАНИЕ

Всероссийски, нет, всемирно известный и всенародно любимый писатель, живой классик русской литературы, автор романов «Берег», «Выбор», «Батальоны просят огня» и др., Юрий Васильевич Бондарев отвечает на вопросы главного редактора газеты «Православный Санкт-Петербург» А.Г.Ракова.
— Юрий Васильевич! Многие ветераны до сих пор называют годы войны «самым счастливым временем жизни». Это правда?
— Не знаю, кто определял годы войны как «счастливое время жизни». То есть я не встречал в печати такое определение, не слышал от коллег-писателей или журналистов. Но в своих статьях и интервью я всегда именно так и отзывался о военной поре: в моей биографии это счастливые страницы. Ломает сухорукая тоска. С войны под сердцем поселилась пуля. Плешь на ушанке. Бывший сын полка, а ныне пьющий и немного — жулик. Заплывшие глаза. Лицо-сморчок. Под милостыню — выцветшая скатерть. Протез фиктивный, орден, пиджачок. Колючая, длиною в старость, паперть. Всё, что осталось от безумных дней. И я спросить решился неумело: «А было ль счастье?» — «Было. На войне!» И кисть, в кулак сжимаясь, захрустела. Алексей Витаков, р. 1966 (№ 3, 45)
— Вы воевали артиллеристом 76-миллиметрового орудия. В Музее артиллерии есть экспонат — 45-миллиметровое орудие, у которого за время войны сменилось где-то 280 членов расчета. Хочу даже привести стихотворение о легендарной пушке. А сколько орудий сменили вы?
— Три орудия. О павших в боях с танками говорить больно. Память — это тоже наказание.

СОРОКОПЯТКА
Острые готические шпили —
Как скелеты рыцарских веков.
Танки из-за ратуши лупили,
Пулемёты били с чердаков.

В зелень бронебойную одета,
Раскалив нарезы добела,
Пушка от кювета до кювета
На бурлацкой силушке плыла.

Не дрожа, глядела смерти в очи
И катилась дальше по стерне.
Уходили в госпиталь наводчики,
Пушка оставалась на войне.

Полковая сказка и былина,
Что ж ты не продлилась до Берлина!
Нависали тучи над покосами,
Бурые от сполохов огня.
Повалилась пушка вверх колёсами,
Солдатню бронёю заслоня.

Прощевай, родная батарея,
Отходила пушка по земле,
Чтобы жить в музее, не старея,
С инвентарной биркой на стволе.

Заново покрашены станины,
С подранной густматики колёс
Пыль дорог от Курска до Берлина
Поотмыл рачительный завхоз.
Михаил Танич, †2008 (№ 7, 147)

— Как вы думаете, что сохранило вашу жизнь на войне? Отец говорил, что убить бывалого солдата трудно…
— Кто спасал меня от смерти?.. Ангел Хранитель, везение, судьба…
— Мы победили сильного врага. Как вы считаете, не слишком ли велика цена Победы?
— Цена Победы была велика, но война шла «ради жизни на земле», ради самого человека, его детей, любви, ради великой надежды утвердить всё светлое, чистое, радостное… Только всё же смерть сильней, чем память, и об этом надо знать, друзья. Можно вспомнить. Можно и прославить. Только воскресить уже — нельзя…
Вячеслав Кузнецов †2004(ДП Л-Д-88)
— В наши дни стали раздаваться голоса приверженцев изменника Власова, «примирителей» с фашистскими захватчиками: мол, они тоже были подневольными рабочими-крестьянами. Должны ли русские всё забыть и простить?
— Мне приходилось на войне сталкиваться с власовцами, и никаких «общечеловеческих, либеральных чувств» я к ним не испытывал, хорошо зная, что не все они были «подневольными». Пуля власовца убивала советского солдата точно так же, как и пуля немецкого воителя. Если человечество всё забудет и простит, то вмешаются законы рока, вмешается Провидение, и всё начнётся снова — и войны, и беды людские, и предательство, и омерзительное лицемерие, — и тогда бедам, кровопролитию конца не будет.

МАЙОР
Он горькую пил, этот старый майор. Блуждал где-то в прошлом израненный взор, в том огненном пекле. «Вторая Ударная? Это кремень. Мы шли на прорыв то ли в ночь, то ли в день, не помню — ослепли. Ослепли от взрывов фугасных и мин. Плевали на Власова — сукин он сын. Мы шли на погибель…»
Всё ниже клонилась, сутулясь, спина. Он бредил. И еле держал ордена изношенный китель. Без устали цепи выкашивал дот. Из той мясорубки, из шедших двухсот их вырвалось трое. Их били свои по зубам и под дых. «В штрафную!» — кричал особист. — Всех троих, вот там все герои…» Седой, как полынь, в ста смертях закалён, гвардейский он вёл на Берлин батальон. Но нет горше темы: «Постойте, на Сталина зла не держу. Он вождь, и когда бы ослабил вожжу, — погибли бы все мы…»
Изведал наветов удушливый чад. «За что меня власовцем люди кричат? Мне так, братец, плохо…» Какая война! И какая страна! Какие сверкнули во мгле имена! Какая эпоха!
Николай Рачков, СПб., р. 1941 (№ 7, 25)

— Кое-кто осуждает высших советских военачальников, в том числе и маршала Жукова, за якобы безразличие к судьбе тысяч солдат, брошенных в бой. Так ли это? Ведь у войны свои законы…
— Осуждают высших советских военачальников в основном те, кто видел войну с повозки хозвзвода. Мне противно называть их фамилии (известные, впрочем) — сибиряка и петроградца, — не конформистов, а власовцев по сути. О главном же сочинителе-сатанисте, который слышал войну с 60 километров от передовой, надобно говорить на самом крепком солдатском языке, забыв о законах изящной словесности. Впрочем, его вклад в эту словесность микроскопичен, хотя он и пытается придумывать «народное слово».

ПЯТАЯ ВОЙНА МАРШАЛА ЖУКОВА
Четыре Звезды на груди и слава его повсеместна. Четыре войны позади, а что впереди — неизвестно. Сидит он за дачным столом на стуле с чехольцем холщовым, в лесном Подмосковье гнилом, упрятан баскаком Хрущёвым. Метель за окошком кружит, и слепнет окно, промерзая. А рядом на лавке лежит и преданно смотрит борзая.
От всех должностей отстранён, отставлен от номенклатуры, с крестьянской серьёзностью он вычитывает корректуры. «Москва», «Ленинград», «Сталинград» — сражается память-водитель. В шкафу от железных наград провис его маршальский китель. Средь папок, нависших грядой, тревогами мира ранимый, сидит он, как беркут седой, склоняемый, но несклонимый. Черкает листы в тишине. Слова отбирает по силе. Воюет на пятой войне за честь и за славу России. Кривит он болезненно рот — проснулась давнишняя рана — и слышит, как там, у ворот, стучит сапогами охрана.
Виктор Кочетков, †1997 (№ 2, 140)

НАД КНИГОЙ Г.К.ЖУКОВА
В пучину шорохов и звуков Кремлёвской сумрачной стены ушёл опальный маршал Жуков, великий каторжник войны. За грань того мемориала, куда в годину торжества досмертный пропуск подписала ему народная молва. Нам не видны его печали, его обиды не слышны, но на руке его стучали часы судьбы. Часы войны. Он повторял фронты и даты. Он из боёв не выходил, как те великие солдаты, кому он книгу посвятил.
Познав, что время многолико, и не охочий до похвал, он всем, от мала до велика, по их достоинствам воздал. И что с того, что неудобен суровый маршальский правёж? Ушёл негнучий, нелукавый, перед страной не мельтеша, помимо болестей и славы не накопивший ни шиша.
Который год в отставке дачной он словно выпал из времён, как бы стеной полупрозрачной от всех сограждан отделён. И коль Верховный — был верховным, и против правды не попрёшь. Кому же лучше знать об этом, и чьи резоны таковы: запеленавшие Победу снегами Вязьмы и Москвы. Того Россия захотела от кожемяки-скорняка, когда эпоха то и дело страну кормила со штыка. Он мог за проволокой ржавой тягать колымское кайло. Уберегла его Держава, и ей хоть в этом — повезло…
Юрий Беличенко, †2002 (№ 3, 36)

— С удивлением прочитал, что к 60-летию Победы в России осталось порядка 250 тысяч ветеранов. К 65-летию эта цифра увеличилась до 400 тысяч…
— Ветеранов осталось, к великому сожалению, очень мало. Уверен: точной цифры нет. В конце войны в рядах нашей армии насчитывалось 13 миллионов — если эта цифра точна.
— Одобряете ли вы выдачу 90-летнему воину новой квартиры? Пораньше нельзя было? Да и с присвоением звания Городам-героям тоже здорово припозднились — ныне их тридцать три.
— Что ответить? Не понимаю нашей застенчивости в деле присвоения звания Героя городам, заслужившим это своим судьбоносным участием в великой войне с фашизмом. Мы всегда запаздываем, это наша национальная черта. Впрочем, однажды мы её сломили, своевременно создав атомное оружие, новые военные технологии… Это началось ещё во время войны и продолжалось несколько десятилетий. Но сейчас мы позорно утратили русскую дерзость.

СОЛДАТ ПОБЕДЫ
Пробавляясь кашей, репой и картошкой, ошалев от теле-, радиоречей, получил письмишко фронтовик Ермошкин от родного внука из Боровичей. Шлёт внучок Алёша свой привет бумажный, дескать, не волнуйся, будь покоен, дед, только сообщаю: я живу неважно, ни жены, ни денег, ни квартиры нет. Ты своё уж пожил — отойди в сторонку, что тебе за радость жить на сто рублей? Уступи жилплощадь своему потомку, не тяни резину — помирай скорей!
«Что ж, — подумал воин, — видно, так и надо, молодым — дорога, старикам — почёт», нацепил на китель все свои награды и, дождавшись ночи, двинулся в поход. Шёл он по Фонтанке, шёл он Староневским, на проспекте Славы маялся солдат, было грусть-печалью поделиться не с кем, спал его любимый город Ленинград. Он его безстрашно защищал когда-то и Дорогу жизни по льду проложил. Вот и наградила Родина солдата, вот и нахлебался славы старожил!
Здравствуй, Пискарёвка — братская могила! Крепок под ветвями ленинградцев сон. Что ж ты, дорогая, воина забыла? Принимай скорее в свой дивизион! Оглядел он молча траурные флаги, помолился Богу, лёг среди могил и, хлебнув немного из солдатской фляги, рученьки покорно на груди сложил. Спи, усталый воин! Спи, солдат Победы, под густою сенью лип и тополей! Так же вот когда-то помирали деды, тихо и пристойно, на земле своей.
Заселил квартиру внук его Алёшка, поменял обои, свечку загасил и, швырнув в окошко дедову гармошку, словно бы Иуда, зажил на Руси.
Иван Стремяков, СПб. (№ 7, 29)
— Мы, послевоенное поколение, воспитывались на героических подвигах одногодков. Были написаны прекрасные книги, поставлены берущие за душу фильмы. На чём воспитывается нынешнее поколение? В одном интервью вы утверждаете, что Отчизну спасёт русская литература…
— Об Отечественной войне 1941—1945 годов написаны прекрасные книги, поставлены замечательные фильмы. Эти произведения исповедуют правду. Они могут воспитывать души людские и до сих пор.

ИГРА
Игра в войну — забава детская…
«Заставы» обойдя с крыла,
В лесу на кладбище немецкое
«Разведка» наша набрела.

Как привиденья, майским вечером
сквозь редколесье и кусты
Чернели, касками увенчаны,
Короткорукие кресты.

Они в неясном освещении
Темнели знаками беды —
И ряд могил, и сообщения
Травой поросшие ходы.

Как память держит стародавнее!
Лесок, заржавленный металл…
И то, что чувства сострадания
Никто из нас не испытал.
Виктор Кирюшин, р. 1953 (№ 6, 215)

— Весь ваш военный опыт отразился в ваших произведениях? Или осталось ещё что-то заветное, что вы не хотели бы выносить на всеобщее обозрение?
— Заветное?.. Оно живёт в душе у каждого… Дай Бог сил, чтобы сберечь это…
— Пользуясь случаем, разрешите поздравить вас, Юрий Васильевич, с днём рождения, с праздником Великой Победы и пожелать здоровья, бодрости и исполнения всех ваших желаний.

9 МАЯ XXI ВЕКА
Ты сниться мне, отец, всё чаще стал…
ты в этих снах не только что не стар,
но и меня на тридцать лет моложе
сегодняшнего…

Вижу облик твой в шинели,
в гимнастёрке фронтовой.
И, всё больнее душу мне тревожа,
сильней, чем орудийная пальба,
мне слышится в глазах твоих мольба:

«Скажи, сынок, за что,
за что, за что же
те, кто у нас сегодня во властях,
Победу нашу превратили в прах?
Скажи — неужто это навсегда?!»

…И просыпаюсь я в слезах стыда.
Станислав Золотцев, †2008, Псков