Сундучок воспоминаний

ЧЕРТА ГОРИЗОНТА В ТУМАНЕ ПРОПАЛА

Послушайте! Старость — не очередной, последний отрезок жизни, старость — это совсем другая жизнь, жизнь трудная, полная худых неожиданностей, тревог и огорчений. Старость — это тоже блокада. Это тоже выстоять надо. Елена Рывина, +1985. Конечно, конечно, как говорят, старость — опыт, подведение итогов, востребованное духовное и душевное богатство. Счастье, если рядом та, с кем прошёл жизнь. А если нет?..

     ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР
— Милый мой, чего ты хочешь,
что за мысль тебя гнетёт?
— Понимаешь, дело к ночи,
дело к старости идёт…

— Ты б хотел расправить плечи?
Снова юным ты бы стал?
— Нет, об этом даже речи
быть не может… Я устал.

— Ты хотел бы жить иначе?
Всё другое — ночи, дни?
Так попробуй! Ты бы начал…
— Что ты, Боже сохрани!

— Скоро Путь зажжётся Млечный,
выйдет на небо луна.
Вот бы жить на свете вечно!
— Что ты, жизнь и так длинна.

— Так о чём грустишь, дружочек?
Размышлять тогда о чём?
— Просто день крадётся к ночи,
Просто бездна за плечом…
Лорина Дымова, р. 1939, Иерусалим

Однако старость ставит перед человеком такую массу проблем, о которых он и думать не думал в суете жизни. Духовное наследство — а кому это надо? Квартира, комната — другое дело. Вот случай. Лежала пожилая женщина в больнице, ждала-молилась о свидании с двумя взрослыми сыновьями, которым отдала все силы, всю любовь, а теперь надеялась на крохотную отдачу. Но дождаться не дождалась. А рядом — палатная сестра ухаживала, заботливая и участливая не по-казённому — по-человечески. Больничная канцелярия дала сбой — и больную перевели в иной статус — стала бабушка числиться мёртвой. Но она-то жива… И когда наступило время выписываться из больницы, старушка попросила медсестру проводить до дома — самой уж не добраться. Подъезжают на такси к подъезду — что случилось? Стоит грузовик с её пожитками, рядом её кровиночки мирно беседуют — ждут, видно, конца погрузки: мирно, без драки поделили мамино наследство — к чему братьям лишние ссоры?
А тут мама вдруг появилась. Как снег на голову. Они глаза протёрли — не блажь ли? Нет, стоит старушка-мама рядом с погруженными вещами. Помрачнели братья — пришлось назад всё имущество уносить. А старушка написала завещание дочке больничной сестры, которую и в глаза не видывала. Мудро поступила женщина, а что сынки на могилку не придут, это и без слов ясно…

ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ
Помер старик — объявились родные, съехались, вскрыли сундук: пара белья, башмаки выходные, молью побитый сюртук. Связка газет отшумевшей эпохи, два ещё царских креста… И раздались удручённые вздохи: даже копилка пуста. Сам говорил, недоверие гложет, туже затянем ремень. Нынче достаток, а завтра, быть может, чёрный объявится день. Долго ещё пребывали в печали. Слышался топот и стук. Это племянники в лифте застряли — больно тяжёлый сундук… Утро и ночь поменялись местами, старое скинули с плеч. Только не знали, что делать с крестами — выкинуть или беречь. Лариса Тараканова.

Старость — это новые болезни, лечение которых стоит дорого. Накопил деньги — будут врачи лечить, нет денег — иди в аптеку, там добрые провизоры подскажут лекарство подешевле и безполезнее.
В метро места не жди — молодёжь и глаза для видимости закрывать перестала: стоишь, дед, и стой молча. Хотя однажды мне повезло — девушка добрая попалась. Есть и стихотворение, написанное в другой, ушедшей эпохе:

В троллейбусе однажды, хоть не тесно
(о грозный миг, я всё же встречусь с ним!),
Мне девушка своё уступит место.
Я сяду, чтоб не выглядеть смешным.

Болезни не боюсь и жизни утлой.
Но мне всё чаще снится в страшном сне
Та девушка, весёлая, как утро,
Вдруг место уступающая мне.
Вадим Сикорский

И вот оно — старикам наших дней: В метро, где немеют плечи, где лиц багровеет медь, настолько всё-таки легче стоять, чем сидеть. Мерзко, болезненно-остро — толкаться и отжимать. Насколько всё-таки просто места не занимать. Юрий Корс, +2003

А если болезнь заставила лечь в кровать, и нужна, ой, как нужна помощь! Еда, уход, приборка, уколы, от пролежней спасти, а близких нет и не будет. Не пугайтесь! Тут вас никак не оставят одного, особенно если жилплощадь есть: подпишешь документ у нотариуса — отбоя не станет от местных и приезжих сиделок. Жить в малых городах невыносимо стало, надо в Питере налаживаться. Вот и устраиваются приезжие да местные (часто пьющие) социальными работниками за крохотную зарплату — работа того стоит и берут всех без разбору. И многим удаётся стать законными обладателями жилья и питерской прописки. Потому как не могут обезножившие старики и старухи осилить продажных адвокатов и социальную службу по телефону. А то и уходят в жизнь вечную раньше Божьего срока — умелые сиделки помощь оказывают.
На последней православной выставке московский знакомый рассказывал мне, что его маме потребовалась операция на сердце по шунтированию сосудов. Во время проведения операции выяснилось, что требуется поставить ещё один шунт, сверх оплаченных. Хирург прямо от операционного стола позвонил сыну и спросил: «Платить будете?» Тот, конечно, согласился. А не было б денег? Так и зашили бы: операция платная, дорогущая… А вы говорите…

Страшно быть параличом разбитым
И лежать пластом безвестный срок,
Страшно быть в гробу живым забитым
И зарытым во сырой песок.
Страшно памяти лишиться и рассудка,
Жить в каком-то жутком полусне,
Страшно без кишок и без желудка,
Если трубка из тебя вовне.
Страшно, если свет в глазах померкнет
И исчезнут солнце и луна.
Не измерить беды общей меркой —
Каждая по-своему страшна.
Но совсем невыносима ноша —
Господи! Ту пронеси тугу, —
Если дочка или внучка-крошка
Раньше времени… Об этом не могу.
Валерий Редькин

Но даже если у тебя всё хорошо, с внуками нянчишься, дочкам-сынкам письма-подарки шлёшь-пишешь, чувство ненужности не оставляет тебя: 40 лет стажа, а ты никому ну ни на копейку без надобности. А если и нужен — временами и ненадолго.
Вон мудрые японцы что удумали: они вышедшему на пенсию доплату делают — за то, что к нему с поклоном молодые приходят, которые его работу делают, — за советом дельным. Да разве тут в деньгах дело? Радость охватывает человека, что НУЖЕН ОН ОБЩЕСТВУ, что БЕЗ НЕГО НИКАК НЕ ОБОЙТИСЬ. Возможно, поэтому и живут японцы дольше всех в мире, хотя уходят на пенсию в 67 лет.

     ЖАЛОБА ДРУГА
Звоню дочурке: — Заболел…
— А что с тобою, папа?
— Да с сердцем что-то слабо.
И вот уже два дня не ел…
Подташнивает всё слегка.
В бедре, где рана, — боли…
Ты принесла б мне молока
И булку хлеба, что ли.
Нет сил открыть входную дверь.
Не выхожу из мрака…
А дочь мне радостно: — Теперь
У нас живёт собака!
— О чём ты, доченька моя?
Я умираю тут…
А дочь своё: — Уже два дня.
Тайфун его зовут.
На свете, видно, правды нет…
Дождит в окне погода.
Ребёнку — восемнадцать лет,
А не четыре года.
А голос всё: лохмат и мил
Овчар сторожевой.
Я грустно трубку положил
От радости такой.
Во мне, как бедствие, тайфун
Возник. Стихия злая!
Он рвёт остатки прежних струн,
Всё прошлое сметая…
Виктор Гончаров, +2001

Много умирает стариков от непривычной и тяжёлой работы на даче, да и мысли тусклые давят-давят… А чем ещё заниматься-то? Дрозды налетели, склевали крыжовник, умчались. Хозяева плачут, кричат — ведь трудились, старались. Они и живут, то батрача с утра, то печалясь. Состарились, но прижились в безоконном сарае. Дом — детям, крыжовник, конечно, и детям, и внукам. Да разве дроздам объяснишь и угонишь ли птицу? Хозяева, правда, привыкли за жизнь к оплеухам, но — мята цветёт и берёзка у дома ветвится. И два старика от зари до зари на участке в земле копошатся. На птиц они сами похожи. И тоже нуждаются в солнце, подкормке и ласке, и доброе слово порой им бросает прохожий. Наталья Карпова, убита в 1995.
О смерти часто думают, о приличных похоронах, чтобы всё как у людей, деньги гробовые откладывают на сберкнижки. Только много на них охотников обнаруживается. Сам лично я пострадал от бандитов-подставал на дороге, но самое омерзительное, что ловили они стариков на их машинах-развалюхах и силой, обманом вытаскивали «смертные деньги». Сидят они сейчас, эти бандюги, да у нас на каждого честного жителя два-три проходимца ныне числится. Следствие второй год ползёт, а старики от горя, возврата накопленного не дождавшись, умирают — горе добивает слабое сердечко инфарктом.

          СТАРИК
Вмёрзла в заводь ранняя звезда,
Ветер в поле сухо проскрипел.
Отошла осенняя страда,
Тяжелеют руки — не у дел.

Тяжелеют веки в темноте,
Да никак не спится старику.
Что он ищет, шарит в пустоте,
Что не сделал на своём веку?

Вот с трудом встаёт, глядит в окно:
То не дочь на небесах поёт?
То не сын ли сеет там зерно?
Но никто к себе не позовёт.
Ярослав Васильев, р. 1950

Старушки в Боге утешение ищут, а стариков мало в храме: не пришёл к вере раньше, теперь плотно уложившееся — из души вон, а Бога — в сердце? В какое времечко выжили! Был Сталин, не покладая рук коммунизм строили, материализмом пропитаны, — побоку всё? Жизни не щадили ни на фронте, ни за станком на заводе.

          ЧЕРТА ГОРИЗОНТА
Вот так и бывает: живёшь — не живёшь,
А годы уходят, друзья умирают,
И вдруг убедишься, что мир не похож
На прежний, и сердце твоё догорает.

Вначале черта горизонта резка —
Прямая черта между жизнью и смертью,
А нынче так низко плывут облака,
И в этом, быть может, судьбы милосердье.

Тот возраст, который с собою принёс
Утраты, прощанья, — наверное, он-то
И застил туманом непролитых слёз
Прямую и резкую грань горизонта.

Так много любимых покинуло свет,
Но с ними беседуешь ты, как бывало,
Совсем забывая, что их уже нет…
Черта горизонта в тумане пропала.

Тем проще, тем легче её перейти, —
Там эти же рощи и озими эти ж…
Ты просто её не заметишь в пути,
В беседе с ушедшим — её не заметишь.
Мария Петровых, +1979

Мир переменился неузнаваемо-странно. Мозг стариковский уже не в силах переварить путаное-перепутаное сегодня. Вот говорят: «Что было, то уплыло», свои же корни заживо рубя. Всё оставляю при себе, что было, ни в чём не отрекаюсь от себя. Глеб Пагирев, +1986 Не приспособиться старым — лишь бы пенсии хватило на месяц. Иные и в помойках роются — а куда деваться? Кто до ручки дошёл, просят милостыню. Они, они суть соль земли, пенсионеры с дряблой кожей. Кто просит мятые рубли и шепчет: «Сохрани вас Боже». Как русла слёз, от их глазниц морщины старческие вьются. Но с лёгкостью небесных птиц, как сказано, они спасутся. Сергей Пашин, р. 1962

          ВОЗРАСТ
Вот уже не задаёшь вопросов,
Не кричишь восторженно подчас —
Что ещё вчера вершилось просто,
Нынче не по силам всякий раз.
Да и год уже как будто меньше,
И при этом — медленнее жизнь.
И всё реже замечаешь женщин,
И всё больше смотришь хмуро вниз.
Не спешишь — и не зовёт дорога,
И не так уже горит огонь…

Ощутимей боль, сильней тревога,
Незаметней и быстрее дни.
Валерий Гришковец

В дом престарелых? Да в тюрьме условия получше, люди сказывают. На днях опять девять проживальщиков в Вышнем Волочке сгорели заживо: не дождался ветеран войны Николай Дудин обещанной квартиры, 30 августа 2010 года ночью облил себя бензином и поджёг, а соседи угорели насмерть. Тут до погоста ближе, чем их обещаниям верить.

Отдай меня в дом престарелых! Это не горе.

Отдай меня в этот архив, где жизненный свет

Писем любовных и дневниковых историй —  

В коробках от шляп, от обуви и конфет.

Сдай меня в этот архив слуховых аппаратов,

Биноклей, колясок, посохов без дорог.

Там буду я равной средь равных, годы упрятав

Или держа при себе, как памяти каталог.

Сдай меня в этот архив, будто в бюро находок,

Где меня кто-нибудь, может быть, и найдёт,

Если не мой потомок, то одногодок,

Глядящий назад, — как только смотрят вперёд.

Сдай меня в этот архив, где буду я рада

Камнем на шее не виснуть, но каменеть,

Как известняк, в котором живёт прохлада

Синего моря, высохшего на треть.

                 Инна Лиснянская, р. 1928

Плохо быть стариком. Впрочем, как кому повезёт… Всю жизнь он прожил со своей подругой, и хоть он с ней не мог душой стареть, любовь всегда кончается разлукой — ведь кто-то должен первым умереть. И если смертным суждено расстаться, — уйти, быть может, легче, чем остаться. Николай Доризо, р. 1923