ГЛАВНАЯ           ФОТОГАЛЕРЕЯ           ГАЗЕТА"ПРАВОСЛАВНЫЙ СПб"           ГОСТЕВАЯ КНИГА

 Сундучок воспоминаний

КОМУ ПОЗОР, КОМУ БЕЗСЛАВЬЕ, А КОМУ БЕЗСМЕРТИЕ

Получил письмо от 85-летнего Юрия Васильевича Бондарева. Уверен, что представлять читателям Героя Социалистического Труда, Лауреата Ленинской и Государственных премий СССР, РСФСР и многих других наград, писателя, автора замечательно правдивых книг о войне — «Батальоны просят огня», «Последние залпы», «Горячий снег», о нашей жизни — «Берег», «Выбор», «Игра», «Бермудский треугольник»… наконец, книгу миниатюр «Мгновения» нет смысла.
Надо сказать, что встречались мы всего один раз — при награждении автора «былинок» Международной Шолоховской премией в 2009 году. Но точные слова, сказанные Юрием Васильевичем, его крепкое рукопожатие, нравственная чистота, исходящая от него, сразу сделали его близким и родным человеком. Кого я мог бы поставить рядом? Только духовника — о. Иоанна Миронова.
За полгода я получил от Бондарева два небольших письма и фотографию с подписью. Несмотря на нездоровье, Мастер нашёл в себе силы написать малоизвестному подмастерью:
«Дорогой Александр Григорьевич!
Не смог сразу ответить на Ваше письмо, болел, почти два месяца мучил меня грипп-модерн (так я его называю в связи с долгосрочностью), затем приходил в себя, справлялся со слабостью и дурацкой вялостью, то есть находился в состоянии ничегонеделания по существу. Только сейчас прихожу в себя.
Некоторым читателям Ваша форма “былинок” может показаться не совсем привычной. И прочитав Вашу книгу, я улыбнулся и подумал, вспомнив вопросы моих читателей по поводу первых появившихся в печати “Мгновений”: ведь они, читатели, привыкли к моей романной форме. И я отвечал на письма одной фразой: “Прав я или неправ, но это моё; моё видение в мгновениях жизни”.
Ваши Былинки хороши.
Желаю Вам всяческих удач, везения (Бондарев произнёс это слово и при награждении. — А.Р.), и главное — здоровья!
Крепко жму руку, Ваш Юрий Бондарев
17 июня 2010 года».

Надо сказать, что «Мгновения» я где-то видел в журнале, но, будучи сам увлечён «былинками», серьёзно вчитываться не стал — очень боюсь подспудного подражательства: это когда мозг захватывает чужие мысли, видоизменяет их, а ты ничтоже сумняшеся выдаёшь их за свои.
Не читал и думал: да ладно… А оказалось, зря! Многие новеллы «Мгновений» оказались мне так близки, что, при всей непохожести стилей и тем «былинок», они отражают не временное понятие, а те секунды, минуты, дни нашей жизни, из которых и соткано наше бытие.
И вот прекрасно изданная к 85-летию писателя книга у меня на столе. Я начал читать, и вдруг появилась навязчивая мысль: закончить отобранные «мгновения» стихами поэтов, как в моих «былинках». Но, поразмышляв, отмёл дерзкую мысль, понимая, что великий писатель не одобрит подобного «творчества». Посему я отберу несколько близких мне новелл и поделюсь с читателем — в надежде, что он прочитает «Мгновения» в оригинале. Итак:

СОСЕДИ
Два старичка пенсионера получили двухкомнатную квартиру в новом доме. Въехали в совпавший час, познакомились прямо на лестничной площадке, очень довольные: родных и близких нет, вдвоём не так скучно будет доживать закатные дни. И решили после расстановки мебели отпраздновать по-стариковски новоселье: купили в гастрономе бутылку «красного», нехитрой закуски. Сели на кухне, выпили по первой рюмке, по второй, пристально вгляделись друг в друга, некоторое время помолчали онемело, и вдруг оба заплакали.
Один был когда-то следователем, другой — подследственным, затем — осуждённым на длительный срок.
(Бондарев Ю. В. Мгновения. М.: ИТРК, 2009. С. 77)

И всё же не удержусь и в скобках поставлю выбранное стихотворение. А потом пошлю Юрию Васильевичу на благословение.

     ПОСЛАНИЕ ПАВЛОВСКОМУ
В какой обители московской,
в довольстве сытом иль в нужде
сейчас живёшь ты, мой Павловский,
мой крестный из НКВД?

Ты вспомнишь ли мой вздох короткий,
мой юный жар и юный пыл,
когда меня крестом решётки
ты на Лубянке окрестил?

И помнишь ли, как птицы пели,
как день апрельский ликовал,
когда меня в своей купели
ты хладнокровно искупал?

Не вспоминается ли дома,
когда смежаешь ты глаза,
как комсомольцу молодому
влепил бубнового туза?

Не от безделья, не от скуки
хочу поведать не спеша,
что у меня остались руки
и та же детская душа.

И что, пройдя сквозь эти сроки,
ещё не слабнет голос мой,
не меркнет ум, уже жестокий,
не уничтоженный тобой.

Как хорошо бы на покое, —
твою некстати вспомнив мать, —
за чашкой чая нам с тобою
о прожитом потолковать.

Я унижаться не умею
и глаз от глаз не отведу,
зайди по-дружески скорее.
зайди. А то я сам приду.
Ярослав Смеляков, +1972 (репрессирован в 1934—1938, 1941—1944, 1951—1955)

ЩЕНОК
Всю ночь без сна ворочался с боку на бок, мычал, стискивая зубы, как от боли, — не мог забыть того, что случилось днём, не исчезало острое чувство совершённого преступления. Было тёплое солнце, яркий субботний мартовский день сиял в Москве <…> В машине стало даже жарко, тесно от солнца, блещущего на переднем стекле, на капоте, и у него тоже было свободное ожидание того, что сейчас он выедет на подсохшее в полях шоссе и через сорок минут будет в доме отдыха среди своих двоих детей и жены, которых отвёз на каникулы неделю назад. <…>
Впереди на обочине увидел поддомкраченную машину, человек без пальто, без шапки возился возле колеса, отвинчивая ключом гайки, и он подумал с удовольствием: «Действительно, настоящая весна». И едва он успел подумать, заметил вывернувшегося левее поддомкраченной машины щенка: он выскочил из-под ног склонённого к колесу человека, тёмно-коричневый, с острой весёлой мордой, и бросился играющими прыжками, как-то боком навстречу его машине.
Скорость была небольшой, он мгновенно нажал на тормоза, но всё-таки не сумел сразу затормозить. Машину катило по льду, и в ту же секунду щенок игриво залаял, затряс смешными ушами, мелькнул под радиатором, и затем послышались внизу какие-то удары, потом как будто машина проехала по чему-то твёрдому — и он, весь в горячем поту, наконец остановил машину. Ещё не отпустив тормоз, он оглянулся и с ужасом увидел щенка уже возле человека в сером пиджаке — щенок, мотаясь всем телом, будто жалуясь, прося прощения, взвизгивал, искательно тыкался мордой в руки хозяина.
А он смотрел, точно скованный, на человека в пиджаке и сознавал, что совершил сейчас нечто непоправимо преступное, как убийство. <…>
Потом человек в пиджаке взял щенка на руки и, всё продолжая гладить его длинные уши, трепать его голову, испачканную мокрой грязью, повернул бледное лицо.
— Какой вы шофёр, если не можете остановить машину? Это же глупый щенок…
— А вы… зачем отпускаете его на дорогу?..
<…> Он плохо помнил, как выехал из Москвы на загородное шоссе, всё словно подсеклось, срезалось в нём, и было до тошноты мерзко, гадко на душе от той защитительной своей фразы, звучавшей в ушах: «А вы зачем отпускаете его на дорогу?»
Он опять с поразительной точностью представлял щенка с острой весёлой мордой, когда тот бросился к машине, ощущал глухие удары под днищем, представив, как железо било его по голове, как в смертельном испуге заметался между колёсами щенок, не понимая, что произошло, почему на его игру с этой чужой машиной ему ответили такой страшной болью.
«Я убил его… Это же он в горячке выскочил потом к хозяину. Как он мотал головой, как тыкался мордой, точно спасения искал!..» — думал он и стискивал зубы, уже не видя ни шоссе, ни талого снега, ни мокрых мартовских полей под прекрасным весенним солнцем.
Приехав в дом отдыха, он не поцеловал жену, не поцеловал детей, будто потерял на это право, только долго и пристально смотрел на свою пятилетнюю дочь, взяв её на руки, прижимая её к себе. (С сокр.)

Лежала, перееханная скатом,
Дышала телом, вдавленным и смятым,
И видела сквозь плёнку стылых слёз,
Как мимо, смертоносно громыхая,
Огромное, глазастое неслось.

И напряглась, мучительно-живая,
О милости последней не прося,
Но в ноздри ей ударив сгустком дыма,
Торжественно, замедленно и мимо
Прошла колонна вся.

Машины уносили гул и свет,
Выравнивая скорость в отдаленье.
А мёртвые глаза собачьи вслед
Глядели в человечьем напряженье,
Как будто всё, что здесь произошло,
Вбирали, горестно осмыслить силясь, —
И непонятным были им ни зло,
Ни поздняя торжественная милость.
Алексей Прасолов, +1972

ТАЛАНТ И СЛАВА
Бывает, что в литературе подолгу живут книги несуетливого писателя, однако нет у него ни громкого имени, ни славы.

Я просматривал книжечку, кажется,— Глебова:
Сколько песен живёт, сколько песен погибло,
Сколько было их, сколько их как бы и не было,
Вдохновенно исполненных где бы то ни было!
Сколько пьес породила поэзия Тютчева!
Почему «Очи чёрные» были живучее?

Я смотрел, отделяя от самого лучшего
Безусловно хорошее, среднее, худшее,
Отделяя новаторское от стариковского,
И себе говорил я: «Вот это подхватывали,
А вот это забыто…»
«Левый марш» Маяковского,
Список пьес на слова Шагинян и Ахматовой,
Тексты Пушкина, Блока и тексты Ратгауза, —
Эти выжили, а эти в забвение канули…

Говорят, что сейчас — музыкальная пауза.
Я хочу, чтоб мелодии новые грянули.
Это можно и нужно, чтоб песня как хлеб была
Или словно гроза, что над пашнями движется.

Я просматривал книжицу, кажется, — Глебова,
Загляните в неё — любопытная книжица!
Леонид Мартынов, +1980

Бывает, что есть и слава и имя, но нет таланта в трудах знаменитости — солидная, так сказать, денежная купюра, не обезпеченная золотым запасом. И те, которых не читают, вздувая шум, как ветряки, себя талантами считают действительности вопреки. Впадают в суетность они, хоть у иных осанка павья. О, как им страшно быть в тени под небом ярмарки тщеславья! Яков Козловский +2001. Однако мало, слишком мало тех, кто способен сказать себе трудную правду.

          СУДЬБЫ
Один поёт своё Отечество,
другой поёт Своё Величество,
а третий — тихо и настойчиво —
знай нажимает на количество.
Четвёртый мог бы успокоиться,
да он, мятежный, всё печалится:
писать ему совсем не хочется,
но очень хочется печататься!
Роберт Рождественский, +1994

В период массовой культуры чрезвычайно редко встречается писатель счастливого соединения имени и таланта, таланта и славы, заслуженной книгами. В желании быть прозорливей и лучше в безсонной тревоге над словом постой. Ведь было: смеялся над «виршами» Тютчев! Стыдился своих же «писаний» Толстой! Антонина Баева, р. 1928

И всё же: что такое слава? Ответ я нашёл.

Я слышал, будто с вечеринки
Чуть под хмельком он брёл Москвой
И вдруг, узрев дыру в ботинке,
Свернул к сапожной мастерской.

Стучал сапожник молоточком,
И ножик о брусок точил,
И сыпал изо рта гвоздочки,
Как будто семечки лущил.

Раз, два. И всё. — Моё почтенье!
Что? Деньги? Деньги ни к чему.
Я сразу вас узнал, Есенин,
С вас ни копейки не возьму. —

То был стихами не воспетый,
По виду грубый человек.
А как обрадовал поэта!
Есенин помнил весь свой век!

…Нет! Слава — не партер притихший,
Не пир, где весело кутить,
И даже не журнал парижский —
Порою можно всё купить.

Нет! Слава — не цветы, не снимки,
А честь, когда признал народ.
Когда сдаёшь в ремонт ботинки,
А мастер денег не берёт.
Игорь Кобзев, +1986

ЮРИЮ ВАСИЛЬЕВИЧУ БОНДАРЕВУ В ДЕНЬ ЮБИЛЕЯ
С юбилеем Вас, Юрий Васильевич! Сын уральской российской земли! Ваше творчество — гордость и сила, и война, по которой прошли… Нет таких, кто в России не знает «Тишину» и «Горячий… Ваш …снег»… Ваша правда глаза открывает и для взлёта даёт нам разбег. Вы — хранитель традиций народа, чувств глубоких и ярких идей… Этим Вас одарила природа, и душою едины Вы с ней! Вы нам дороги мудростью, духом и способностью жить для людей… Ваше слово понятно для слуха своей правдой, любовью своей к нашей Родине многострадальной, испытавшей немало невзгод… Любят Вас на окраине дальней и в столице, в ком совесть живёт… Валерий Подобудчик

Читатель настоящий, а не глотатель донцовых, веллеров и прочих скоропортящихся изделий поточного производства подобного чтива! Повторю слова замечательного поэта Леонида Мартынова: «Я просматривал книгу, кажется…» — Бондарева. Только открыл книгу «Мгновения», не прочёл ещё и трети, а она уже захватила меня — правдой нашей жизни, отлитой в строки современного классика. 138 000 наименований книг вышло в 2009 году в России, а Бондарев — один! Прочитайте «Мгновения» — и вы станете намного богаче. «Как я смею нескромно надеяться, — пишет автор в предисловии, — эта книга, названная “Мгновения”, имеет цель в миниатюрах самого разного содержания рассказать моим современникам о нашем сложнейшем, смутном времени всё или почти всё, если согласиться, что данная нам жизнь есть мгновение, а мгновение — жизнь!»

МГНОВЕНИЯ

Не думай о секундах свысока, наступит время — сам поймёшь, наверное. Свистят они, как пули у виска. Мгновения, мгновения, мгновения. Мгновения спрессованы в года, мгновения спрессованы в столетия, и я не понимаю иногда, где первое мгновенье, где последнее. У каждого мгновенья свой резон, свои колокола, своя отметина. Мгновенья раздают кому позор, кому безславье, а кому безсмертие. Из крохотных мгновений соткан дождь, течёт с небес вода обыкновенная, и ты порой почти полжизни ждёшь, когда оно придёт, твоё мгновение. Придёт оно большое, как глоток, глоток воды во время зноя летнего. А в общем, надо просто помнить долг от первого мгновенья до последнего. Не думай о секундах свысока, наступит время — сам поймёшь, наверное. Свистят они, как пули у виска. Мгновения, мгновения, мгновения. Роберт Рождественский, +1994

15 марта 2011 года Юрий Васильевич достигнет 86 лет. Многая и благая лета!