Сундучок воспоминаний

ЖИВЁТ ОН, ПЕЧАЛЬНИК, НЕ ЗНАЯ…

«Здравствуйте, дорогой Александр Григорьевич, Христос воскресе!
Пишем Вам об итогах сбора вещей для бездомных в «Ночлежке». После напечатанной Вами статьи о «Ночлежке» и Ваших молитв приток вещей очень сильно увеличился. Так, в декабре, когда были очень сильные морозы, волонтёры приходили на раздачу вещей, а в коридоре стояло, бывало, всего два-три скромных маленьких мешочка. За день могло прийти до 40 человек, а тёплых вещей хватало на двух-трёх. Многие люди обмораживались. Так, один бездомный брат пришел со страшными распухшими ступнями, которые он сначала обморозил, а потом, когда в ногах уже не было чувствительности, пытался отогреть их на батарее, а они были онемевшие, и он получил еще и ожог. И вот ему должны были эти ступни отрезать. Также говорили, что во время первых морозов некоторые люди замёрзли насмерть.
Всё это изменилось после публикации Вами статьи о «Ночлежке». Очень увеличилось количество приносимых вещей. Потом Вы ещё в февральском номере напечатали призыв пожертвовать одежду. И вот вплоть до середины апреля очень много приносили вещей. Ими был заставлен просто весь коридор длиной около 10 метров. Очень трогательно было видеть, что некоторые люди, по-видимому, шли в магазин и покупали новые и очень ценные вещи. Помню, принесли много новых перчаток и носков, их хватило надолго. Вещи раздавали каждый день, а за день приходило в среднем человек двадцать. Как правило, удавалось хоть как-то их согреть. И это очень важно, так как пожертвованные вещи уберегли многих людей от болезней и обморожения и напомнили им о том, что они люди, о которых заботятся другие люди, а не просто забытые изгои, обречённые на мучительное умирание. Кстати, в этом году резко увеличилось количество молодых людей, которые, приехав в Санкт-Петербург, из-за кризиса сначала потеряли работу, а потом и жильё, которое они снимали, и вот они и приходили к нам, молодые, приличного вида люди в лёгких осенних курточках. Получив тёплые вещи, человек может уберечься от болезни и обморожения, с приличными вещами ему легче найти работу и вернуться к нормальной жизни — и таких случаев немало!
Нам не всё удалось сделать хорошо. Вещей приносили очень много, и не хватало добровольцев, чтобы их разбирать и раздавать людям (таких добровольцев 3—5 человек). Поэтому иногда, к сожалению, людям было никак не дать то, что они просили, а в коридоре стояли нераспакованные мешки. Приходилось им ждать. Почти всегда не хватало тёплой зимней обуви. В таких случаях мы просили людей приходить почаще или ждать и звали их, пока не разберут пакеты и не найдут то, что им нужно. К сожалению, приносили много вещей, которые были для бездомных непригодны. Это синтетика или вычурные дамские вещи. Как правильно было написано в Вашей статье, бездомным нужны вещи, в которых мы пошли бы в поход на несколько дней при очень холодной и мокрой погоде. Нарядные блузки с рюшами им не пригодятся, равно как и женские офисные костюмы. Юбки они тоже почти не носят. Приносили также немало детских вещей. Их не спрашивали. Детские вещи лучше отвозить в детский кризисный центр при Чесменской церкви. Вот так мы пережили зиму. Спасибо Вам, Александр Григорьевич, Вы помогли очень-очень многим людям и дали возможность другим многим людям сделать добро. Помоги Вам Господи. Мовчанюк Александра, волонтёр».
Адрес «Ночлежки»: 192007, Санкт-Петербург, Боровая ул., 112-б, тел. 8(812)974-84-42, office@homeless.ru, www.homeless.ru

По вагону метрополитена
Нищие плетутся. И опять
Плачут: «Поможите, люди добрые».
Люди добрые… да где ж тут добрых взять?

Все, и я, на нищих и не смотрим,
Все, и я, сидим, прикрыв глаза,
В наше замечательное время
Проявлять сочувствие нельзя.

Наше удивительное время
Нам велит понятия менять.
Так, отсутствие открытой, явной подлости
Мы «порядочностью» стали называть.

По утрам угрюмой многоножкой
Мы вползаем в гулкое метро
И, толпой зажаты, стервенея,
Копим раздражение и зло.

И выплёскиваем мнимые обиды
На чужих, а чаще — на своих.
Заглушая боль свою на время,
Мы приумножаем боль других.

И, опустошённый днём безцельным,
Всяк из нас спешит в свою нору.
…В переходе — бабка, дальше — девочка.
Их не замечая, я пройду.
Сергей Гавриляк

Мне очень жаль этих бедолаг бездомных. Общество наконец-то разобралось, что бомжи по большей части — выкинутые за борт жизни обманутые порядочные люди. Но так резко происходит их падение на дно, так легко мы отворачиваемся от бывших друзей и сослуживцев, да и помочь, по большому счёту, пересекшему грань бомжу мы не в силах; не считать же помощью денежные подачки или одноразовое предложение помыться в ванне? Как же, у нас дети, а зараза не спит. Если государство отвернулось, сделав их отверженными, — пиши пропало! Без документов, работы, денег, прописки, с психологическим надломом и подвальными вшами скоро ухватишься за спасительный «фунфырик» боярышника, чтобы жизнь хотя бы на миг скрасила жуткую быль. Но они — люди!
Один-два года — и ты уже совсем другой человек, с иными желаниями, в ином мире. Милиция? Побьёт и выкинет. Нарвёшься ненароком на молодёжь — станут отрабатывать на тебе удары и хорошо, если не забьют насмерть; друзья? Церковь? В лучшем случае староста всучит тебе метлу подметать двор. Милостыня? Если не платишь дань — отберут и накажут, чтоб впредь неповадно было… Сквозь будничную толчею вышагивает милиция. У киосков, пивко потягивая, стоят дяди с задумчивыми лицами. По улицам, пропахшим бензином, тёти спешат в магазины. До чужих бед дела никому нет. Все озабочены мыслью одной — как наполнить желудок свой. Тысячеголовой змеёй в подземный переход вползает народ, месит ногами грязищу. На ступеньках сидит девочка нищая. Ботиночки старые, подошва верёвочкой подвязана. Пальтишко с чужого плеча. По щекам слёзы размазаны. На коленях бумажка. На бумажке биография подробная: Я ОСТАЛАСЬ ОДНА ПАМАГИТЕ ЛЮДИ ДОБРЫЕ. Михаил Кулижников.
«Скорая»? — «бомжей не берём». В том мире друзей нет — здесь идёт безпощадная война за выживание. Первейшее дело — крыша над головой: остальное приложится.

          БОМЖ НИКОЛАЙ
— Сидел раз семь,
Родился в тридцать третьем.
Теперь бомжую, не рублю сплеча;
Недавно я покинул «Белый Лебедь» —
Козла я как-то грохнул сгоряча.
Тянул червонец на особой зоне,
На волю вышел — не нашёл родни,
Прошу на хлеб, ночую на перроне,
Вот так и доживаю свои дни.
Отца на фронт забрали в сорок первом,
Остались у меня сестра и мать;
Мы б все подохли с голоду, наверно,
Но я пошёл по бану воровать.
Я старый вор, хотя и не в законе,
Я с детства ловко по карманам крал.
Мне семьдесят второй, из них на зоне
Лет сорок пять — «Хозяин» отобрал.
Ну что ж, бывай. А мне — хоть вновь на зону,
Да больно уж не хочется назад…»

И бомж побрёл, хромая, по перрону
На электричку в Сергиев Посад.
Александр Демидов, Москва

Вы видели когда-нибудь группу бомжей — вне очереди за безплатной похлёбкой? Только порой такая же пропитая подруга тащит рядом имущество в полиэтиленовых пакетах, но почему-то сами бездомные противятся таким союзам. Почему? Они не скажут — надо пожить их жизнью, чтобы понять… Иные пытаются перебиться в монастыре, представляя его чем-то вроде санатория, но очень быстро охладевают: оказывается, надо работать, молиться и нести разные послушания. Им как-то по-другому представлялась монастырская свобода. И бегут назад, в привычный мир. Они варились в интернате в своём соку — сиротский сброд… Их монастырь, спасенья ради, взял на прокорм! но сей народ весьма шумлив, шкодлив, отчаян — мучитель кошек, хват конфет!.. Они без п р о ш л о г о скучают… В смиренье — им спасенья нет. Трещит их келья и трясётся, как бы расшатанный вагон… И вот им отповедь даётся: от мест святых убраться вон! Они вещички собирают: кто — рюкзачок, кто грусть-печаль. Им до обещанного рая ещё изрядно топать вдаль… Сквозит сиротская улыбка в пристанционных попыхах… А в е ч н о с т ь призрачна и зыбка: как небо в серых облаках. Глеб Горбовский, СПб.
Они умирают от голода, болезней, ран и отчаяния. Вырваться назад невозможно, а ниже уже некуда.

Попрошайки преддонья вокзального,
Как же вас обласкать, обогреть?
Вы из детства не нашего дальнего
По-собачьи привыкли смотреть.

Или пнуть, или бросить краюху,
Чтобы совесть умирить в себе?..
И скорее умчать что есть духу,
В свой мирок с пирогами в избе.

Мимо детства, в грязи проходящего,
Рядом с нами, — мы прём далеки…
Я и сам отстраняюсь всё чаще
От протянутой в душу руки.

Зауголышы, отроки милые!
Вас не всех зачинали спьяна.
От Чубайсов лопатами, вилами
Защитить вас не в силах страна.

От Камчатки до хлебного Витебска
Вас всё больше на смертном пути.
Как тут верить посулам правительства,
Обещающим детство спасти?
Василий Забелло, Иркутск

Так мы и сосуществуем в двух параллельных мирах, и вместе нам не бывать. Разве что если сам сойдёшь с круга и будешь переброшен в презираемый тобой мир. Ах, с вами этого не случится? У вас сильная воля и отличная работа? Денежки про запас? Тогда конечно, только, ради Бога, не зарекайтесь. И подавайте копеечку пьяному, заскорузлому от грязи человеку, мальчишке ободранному, которым повезло меньше, чем вам… Кто знает…

     БЕЗПРИЗОРНИК
Сидит посредине России
На жутком её сквозняке,
И царское имя «Василий»
Синеет на детской руке.

Пылает, горит костерочек,
Трещат, будто в печке, дрова,
А чуть в стороне, среди кочек
Кошачья лежит голова.

Гляжу я большими глазами,
А он: «Дядя, хочешь мяска?»
И я подавился слезами,
Которым не верит Москва.
Николай Зиновьев, Краснодар

Ну почему нам не сделать так, как делают в Париже, — пускают бездомных ночевать в метро? Обойдёмся и без духов после их ночёвки — не баре, зато сколько людей смогло бы спастись в ненастье, избежать ампутации пальцев, рук, ног…

Два рыбака по ночной реке
шли на одном плоту.
Первый курил, а второй в тоске
сплёвывал в темноту.

Вспыхнули плоские фонари,
вызолотив лоскут
мыса. И первый сказал: «Смотри,
как берега текут».

Важно второй, перед тем как лечь,
выдавил: «Ерунда!»
Суша, глупец, не способна течь.
Это течёт вода».

Плавно подрагивал от толчков
плот, огибая мыс.
В каждом из дремлющих рыбаков
билась рыбёшка-мысль.

Но, шевеля голубой осот
и золотой тростник,
Главный Ловец с высоты высот
сонно глядел на них,

предусмотрев, на каком витке
крепкую сеть порвут
те, что висят на Его крючке,
думая, что плывут.
Ирина Евса, Харьков

До сих пор — а прошло лет пять — перед глазами сюжет «безстрашного НТВ»: милиция собрала зимой бомжей с вокзалов Москвы и в открытых грузовиках выбросила прямо на свалку. Те, которые не замёрзли сразу, стали ползти в сторону столицы. Их давили машины, отличные рессоры чуть вздрагивали от убийства, а бомжи с невероятным упорством возвращались ползком в Москву: если доберутся — ещё, может, и поживут. Много их осталось мокрыми пятнами на ледяной дороге. А оператор НТВ всё снимал, всё снимал полумёртвых, но шевелящихся, словно плывущих, людей. Дай Бог, чтобы кто-то из них достиг вожделенного вокзального тепла… А как их хоронят? Однажды я видел замёрзшего на зимней скамейке бездомного. Стоял милиционер, а тётя в белом халате поливала бомжа раствором хлорки. В одеяле — грязном, засаленном, старом — выносят труп человека в подъезде заплёванном. То, что почти только что — дышало, с живыми ещё — безпомощными — руками. И никаких венков, никакого гроба, никакой суеты вокруг неподвижного тела — молча и деловито — в чёрной работе — выносят — черновик ли исписанный иль чистовик белый. И НИЩЕТА. И ни Бога в подъезде, ни чёрта, ни общего траура — так и Христа хоронили! — Молча и деловито, на месте казни, заворачивали — безпомощного — в покрывало. И никого вокруг. Ни учеников, ни Отче, — лишь отречения чаша испита до капли. И палачи шагами меряют землю — замусоренную — на месте распятья. И никто не ждал, что Христос — воскреснет. Чуда не ждали, как и сейчас — в одеяле молча проносят тело на свалку жизни, и не знают, что человек — как Христос — воскреснет. Алёна Воробьёва, Липецк.