О жизнь, нечаянная радость

«ДВА ВОЛКА ШЛИ ИЗ ДИКИХ МЕСТ…»
…Он услышал за своей спиной какое-то сопение — не то вздох, не то кашель. Очень медленно, преодолевая крайнюю слабость и оцепенение, он повернулся на другой бок и увидел серую голову волка. Уши не торчали кверху, глаза помутнели и налились кровью, голова безсильно понурилась. Волк, верно, был болен: он всё время чихал и кашлял.
Ночью он всё время слышал кашель больного волка, а иногда крики оленят. Вокруг была жизнь, но жизнь, полная сил и здоровья, а он понимал, что больной волк тащится по следам больного человека в надежде, что этот человек умрёт первым. Утром, открыв глаза, он увидел, что волк смотрит на него тоскливо и жадно…
Взошло яркое солнце, и всё утро путник, спотыкаясь и падая, шёл к кораблю на блистающем море… В этот день он сократил на три мили расстояние между собой и кораблём, а на следующий день — на две мили; теперь он полз на четвереньках. К концу пятого дня до корабля всё ещё оставалось миль семь, а он теперь не мог пройти и мили в день, и по его следам всё так же тащился больной волк, кашляя и чихая. Колени человека были содраны до живого мяса, и ступни тоже, красный след тянулся за ним по мху и камням. Оглянувшись как-то, он увидел, что волк с жадностью лижет этот кровавый след, и ясно представил себе, каков будет его конец, если он не убьёт волка. И тогда началась самая жестокая борьба, какая только бывает в жизни: больной человек на четвереньках и больной волк, ковылявший за ним, — оба они, полумёртвые, тащились через пустыню, подстерегая друг друга.
…Волк был терпелив, но человек был терпелив не меньше. Человек ждал. Клыки слегка сдавили его руку, потом давление стало сильнее — волк из последних сил старался вонзить зубы в добычу, которую так долго подстерегал. Но и человек ждал долго, и его искусанная рука сжала волчью челюсть… Ещё пять минут, и человек придавил волка всей своей тяжестью. Его рукам не хватало силы, чтобы задушить волка, но человек прижался лицом к волчьей шее, и рот его был полон шерсти. Прошло полчаса, и человек почувствовал, что в горло ему сочится тёплая струйка…
На китобойном судне «Бедфорд» заметили какое-то странное существо на берегу. Оно ползло к морю, едва передвигаясь по песку. Оно ничего не слышало, ничего не понимало и корчилось на песке, словно гигантский червяк. Ему почти не удавалось продвинуться вперёд, но оно не отступало и, корчась и извиваясь, продвигалось вперёд шагов на двадцать в час.
Через три недели, лёжа на койке китобойного судна, человек со слезами рассказывал, кто он такой и что ему пришлось вынести (Джек Лондон. «Любовь к жизни»).

БОЛЬНОЙ ВОЛК
Два волка шли из диких мест в просторе зимней тьмы. Один — из дебрей леса шёл, второй — шёл из тюрьмы. Был первый стар, костляв и зол; другой был молод, но давно захлопнулось, гремя, его души окно и запустенье в ней сжилось с щемящею тоской о том, что грозный этот мир, неясный мир — покой. Бродяга грезил у костра; он болен был — и вот в тьме слышен жалкий, долгий вой, глухой, как сов полёт. То зверь больной, отживший волк, преодолев испуг, пришёл на страшный блеск огня, из тьмы явившись вдруг. Вся в пене пасть его была, дрожал он и прилёг, и вновь подняться бы не смог. Одним несчастьем сведены, ещё вчера враги, здесь человек и волк сплели усталые шаги; и человек, вздохнув, сказал: «Волк! Место есть двоим; ты, как и я, теперь один, вдали от шумных свор; там — дело жизни, что плетёт безумный свой узор; но мы, в молчанье одичав, без зависти глядим на груды кровель, где из труб уютный всходит дым, где на стене висит ружьё и зорок жёсткий глаз, за каждым, мимо кто идёт, следя в полночный час.
Что взволновало вдруг тебя? О чём, скорбя, завыл? О том ли, как в дали веков собакой доброй был; как у хозяйских ног лежал, приласканный слегка; мужская гладила тебя и женская рука; а ты, залаяв, морщил нос, тем отражая смех, и вновь на улицу бежал, обнюхивая всех и тайным, внутренним чутьём угадывая злых, — кто с камнем, бранью подойдёт — определял ты вмиг; и тесный круг людской семьи считал тебя своим, а ты — всю жизнь и весь покой за это отдал им…
Старик! Рассвет упал давно в замёрзшие поля. Ты умираешь, но и я опять пойду, боля, и, может быть второй ночлег мой успокоит труп вдали, приятель, от тебя и от людских халуп… Довольно вздохов. Жизнь темна. Как ты — я принял яд; он называется: «Молчи… Возврата нет назад».
К утру волк умер. Крупный снег валил из белых туч. Неясны были дикий лес и склоны горных круч. Бродяга встал; затем опять на миг склонясь в сугроб, он волка труп поцеловал, как человека, — в лоб (Александр Грин, журнал «Пламя», 1919, № 64).

Пояснение архимандрита Амвросия (Юрасова): Смерть не для каждого человека страшна. Страшна она лишь для того, кто не знал Бога. Если человек всецело посвятил себя служению Богу, служению ближнему, творил только добро, терпел много зла и не платил за зло злом, старался жить со всеми в мире, для него «смерть — приобретение», он её будет ждать, чтобы соединиться с Богом… Смерть — это сон, поэтому и называют ушедших людей «усопшие», то есть на время уснувшие: человек ложится спать, а утром встаёт, начинается новая жизнь.
Интересна жизнь с Богом! Человек никогда не бывает одинок, не бывает брошен «на произвол судьбы», оставлен, а если он достиг святости, то он легко найдёт общий язык даже с волком, а уж тем более сам никогда не будет волком среди людей.