О жизнь, нечаянная радость

«ПОДНИМАЮСЬ ПО СТУПЕНЬКАМ НА ОТЦОВСКОЕ КРЫЛЬЦО»
Эта «былинка» задумана как продолжение предыдущей, но нет поэта, который, написав первую строчку, ведает, чем закончится стихотворение.
Вопрос ставлю прямо: чего бы я хотел от жизни, если бы появилась возможность изменить всё?
Думается так: родился бы в настоящей православной семье в небольшом городке, крещён во младенчестве, родители из средней интеллигенции, учителя или врачи, или просто порядочные люди. Детство провёл на природе, знал бы названия всех птиц, деревьев и трав, любил бы и жалел всё живое, никого бы не мучил, не убивал. Меня вчера собака пожалела, зализывая ранку на руке, и что-то очень важное хотела сказать мне на собачьем языке. Обычная бездомная бродяга — в глазах ни искры жадного огня. Кусочек хлеба съела, бедолага, достоинство природное храня. Ни хитрости, ни рабского вилянья, как у других, изнеженных в тепле. Мне стало стыдно вдруг за подаянье. Мы равны с ней на матери-земле. Прозрение, иль светлая минута, иль памяти зеркальная слеза? Ах, нищенка, бездомница, откуда твои такие чистые глаза? Я помню их, почти что человечьи, я где-то их не раз уже встречал. С природою таинственные встречи я с детства за собою замечал. Я чувствую всё чаще год от года, тревожась о деяниях живых: к нам шлёт послов творящая природа в земных и вечных образах своих. За тем, как мы величием болеем, природа смотрит в миллионы глаз. Нам кажется, что мы её жалеем, а может быть, она жалеет нас?! (Виктор Дронников, г. Орёл).
Читал бы то, что давали родители, ходил бы с ними по праздникам в церковь; с прилежанием обучался бы крестьянскому ремеслу. Воспитывали быменя примером, не назиданием, и я усвоил бы много от своих родителей. В ночь, беззвёздную, как бездна, снова вспомнил об отце… Долго с ним перед отъездом просидели на крыльце. Был ещё он вроде в силе, мирно трубочку курил. Говорили, говорили… Больше я всё говорил. Мне б тогда припасть сердечно: Батя, мол, благослови! Ну, а я ему про вечность, про учёности свои. Меж речами златоуста уловив, однако, брешь, он сказал мне грустно-грустно: — Ты, сынок, побольше ешь. А не то, — добавил хмуро, прядь седую теребя, — эта самая культура паром выйдет из тебя… Вот молол я — вспомнить стыдно! — больно метят нас года. Он-то жил, хоть и не сытно, — не бахвалясь никогда. Ставил срубы — глянуть любо! Бога попусту не клял. Сколько помню, словом грубым никого не оскорблял. И, воспитывая сына, сам поднявшись из заплат, не жалел он керосина и других каких затрат. Так и жил — не для парада, а для жизни в трудный век, потому что он взаправду был культурный человек… Ночь намыла деревеньку, затуманила лицо… Поднимаюсь по ступенькам на отцовское крыльцо (Михаил Асламов).
Закончив школу, поступил бы в вуз на специальность, нужную городскому люду, и весь отдавался бы работе. О куреве, водке и речи нет. Женился бы на красавице, родилось бы двое деток — мальчик и девочка, в которых мы души бы не чаяли. Но сначала — сын. Сын мой голубоглазый! Тебе по утрам не спится. Смотришь из колыбели в распахнутое окно. Слушаешь, как на ветке тонко поёт синица. Хочешь достать росинки трепетное зерно. Сын мой голубоглазый! Мир-то какой открытый! С радостью, болью, ложью — вот он перед тобой! В этом суровом мире клёны росой умыты, в нём каждая капля — счастье, в нём каждое слово — бой! (Анатолий Жигулин, †2000). Семейный достаток — средний, восполнялся бы семейным счастьем и удовольствием от работы. Невзгоды переживали бы вместе, терпением и молитвой, а когда дети подросли бы, а мы бы постарели, они бы с любовью ухаживали за нами до глубокой старости и за нашими могилками — после. Их дети повторили бы судьбу родителей. Вот вкратце и всё.

Шаг собьёт, остановит ли вдох,
На губах обезцветит ли слово —
Всякий раз посещает врасплох
Вероятность иного.
Что могло бы — не превозмогло,
Что сбывалось, да случай не выпал.
Что себе или миру назло
Не сумел или просто не выбрал.
Но с течением горькой воды,
С убыванием света дневного
Отольётся в себя, как во льды,
До зеркальной дойдёт густоты
Невозможность иного.

И откроешь, как тайну тщеты:
Где царил ты факиром на час,
Ну а где усмехалось в заботе

То, что делает выбор за нас,
Даже чаще за нас, а не против.
Владимир Вишневский

Главное: слушаться родителей и духовного отца; решения принимать «с пожданием», с холодной головой и горячим сердцем; любить и жалеть других… Он не спит, сутулясь, до рассвета. Лоб наморщил из последних сил!.. Ищет он ошибку, ту, что где-то он когда-то в жизни допустил. Голова большая седовата, прошлое он вертит так и сяк… Где тому причина, что когда-то жизнь пошла вдруг наперекосяк… Промелькнула горькая улыбка: был причиной бедствия пустяк!.. Надо было — вот она, ошибка! — поступить не этак, а вот так… (Евгений Винокуров, †1993).
И самое главное: есть в жизни моменты, от которых целиком зависит будущее. Господь непременно подскажет, по какому пути идти. Учитесь распознавать Божьи знаки: не поймёте или не прислушайтесь к ним — назад дороги не будет…
Пояснение архимандрита Амвросия (Юрасова): А если бы я родился не в религиозной семье, что бы было?
Мать была безграмотная, но трижды Евангелие с посланиями прочла по буквам («Г—о—с—п-о—дь с-к-а-з-а-л»), но вера была крепкая и рассуждение было. В то время много обновленцев появилось, а тут как раз храм открыли, но неизвестно, благодать то ли есть, то ли нет. Она первый раз пошла, принесла святой воды, всё в землянке окропила, и крысы пропали, только одну нашли — она в ведро с водой попала. Все ушли, и мать сказала: «Вера истинная, православная». И нас, детей, стала водить в церковь. Средств не было, чтобы принять крещение, но иеромонах Пимен, святой жизни, прозорливый, безплатно крестил. Если бы мать не воспитала в православном духе, может быть, ребёнка научили бы курить, пить, воровать, а может, по молитвам дедушек и бабушек, и нет.
В детстве хотелось играть, игрушек нет, кроме ножа, который сам сделал, зимой обуви нет, одежды нет, я этим ножом что-нибудь из дерева сделаю или втыкаю его в дверь на расстоянии: дверь вся изрешечена была, — вот и все занятия. Книгу почитать — света нет; была керосинка, всё равно сидели без света — керосина нет.
Даже летом мячика не было. Пришёл к соседке, у них под клеёнкой три рубля было, эти три рубля взял и купил мячик с дыркой, старый, с рук. Быстро узнали, кто сделал. Боялся в землянку зайти, весь вечер за углом простоял, стыдно было. Мать вышла, забрала меня. Осталось в памяти: чужое брать нельзя. Летом проходил мимо стадиона: там ребята в мяч играли, — и так мне захотелось играть! У нас около печки были нары, на нарах тряпки лежали — укрываться нечем было, и вот во сне вижу: летит мяч, я разбежался и ногой в мяч! Ударил ногой об угол печки, и было много слёз.
Зимой трудно было попасть в храм: не было одежды, обуви, — а летом каждое воскресенье в церковь ходил. Однажды на Рождество Христово я сидел на хорах, и такое прекрасное было песнопение, такая радость на душе, что я дал Богу обещание: что бы со мной ни случилось в жизни, что бы ни происходило, помнить, что Бог есть, есть радость духовная.
Люди приходят к Богу по милости Божией, по молитвам родителей и прародителей, а Господь все учитывает. Моя мать без отца много страдала, в голод выкормить и вырастить семерых детей непросто. Господь это знал и везде помогал, до сегодняшнего дня помогает. Господь так определил, что самый младший из всех детей — из грязи да в князи, из Сибири все переехали поближе к Сергиевой Лавре, не только наше семейство, — переехали более 100 верующих семей, все окормлялись в Сергиевой Лавре. По милости Божией старшая сестра, старший брат и мама закончили жизнь в монашестве. Со смертью матери все повернулись лицом к Богу, хотя они и раньше Бога признавали, — стали чаще в церковь ходить, посты соблюдать, молиться.