Гони, старик, свою лошадку! Былинки

«ЛЕТО МОЁ ДОЛГОЖДАННОЕ»
На даче событие: рядом с баней берёзовый пень обсыпали россыпи крохотных опят, похожих на жёлтые бусинки. Чтобы не затоптать ненароком, огородил их жизненное пространство колышками, а тёща по будням зорко оглядывает плантацию, дабы в самое время отправить чудо природы на сковородку. Да беда с ней: «Руки работы просят, а сил нет», - жалуется 80-летняя тёща Валентина Михайловна, каждую щепотку дачной землю пропустившая через эти перетруженные руки:

      КАРТОШКА
Разгорячённые немножко,
На огороде за избой
С утра копали мы картошку
Большою дружною семьёй.

А баба Дуня не копала,
Парализована она –
Картину эту наблюдала,
Печально лёжа у окна.

Ей, труженице, было горько:
Как это так, в пылу страды
Она валяется на койке,
Не заслужив себе еды?

Она канючила, роптала,
И мы, отчаянный народ,
Её на старом одеяле
Перенесли на огород.

И, лёжа на припёке, снова,
Как будто вовсе не больна,
Рукою левою, здоровой
Копала овощи она.
Иван Стремяков, СПб (№5,21)

Второе событие рукотворное: я изменил себе и после мучительного взрыхления лопатой целины, посадил у кельи четыре килограмма «футбольной» травы, вовсе не веря в успех содеянного. Но травка дружно взошла, и я её неровно подстриг новомодной косой-триммером. Получилась крохотная, чуть напоминающая лондонский парк, полянка. Да, пока копал, нашёл клад: целёхонький чугунный горшок под ухват – хоть сразу в печь. Тёща находку не признала: когда сорок лет назад строились, чистое поле было и жильём не пахло. Знать, когда-то и здесь живали люди.

Огородная – благородная
Почва тихая, как музей.
В ней таится судьба народная,
В ней приметы планеты всей.
Поддатою то там звякает?
Не спеши копать – тормозни.
В сей землице товару всякого
Обретёшь ты и в наши дни.
Гвозди кованые гранёные,
Именная гирька-серьга,
Злая звёздочка от «буденовки»,
И чеканки древней деньга,
штык немецкий, подкова шведская,
наконечник рожон-копья,
штоф с орлами, и вдруг – советская
горе-пуговка от белья.
Пуля-дура, века проспавшая,
Крест нательный, как изумруд…
Словно жизни листва опавшая,
В землю-матерь ушедший труд!..
Здесь, над Волховым, возле Ладоги,
На семи ветрах, на буграх
жили смертные, быт свой ладили –
да святится их дивный прах!
Глеб Горбовский, СПб кн.185

Но вернёмся на мою полянку. Теперь мечтаю посадить посередине репейник – уж больно нравятся мне его сердитые цветы: «Не груб, а нежен этот шар, лиловый, медоносный, он синим воздухом дышал, пил утренние росы и отдавал нектар пчеле… В период новолунья он, как огонь, мигал во мгле для бабочки-плясуньи. Листом широким укрывал в дождь муравьёв бригаду. И в мире малом – он не мал, поднялся вольным градом… Михаил Шаповалов.
Стеснительные цветы картофеля тоже люблю:

У низенькой заброшенной сторожки,
Давно уж заколоченной доской,
Простой и розовый цветок картошки
Качается, обрызганный росой.
Анатолий Наумов (№3,167)

В-третьих, наше одностороннее общение с девятимесячной внучкой Оленькой стало давать неожиданные плоды – после безконечного повторения «деда, деда, деда…» и подсовывания своей бородки под её крохотные пальчики со словом «кися, кися, кися…», внучка начала называть папу и маму и брата, как я учил – «ки…». Еще немного моих усилий – и детская речь польётся журчащим ручейком.

ВНУЧКА
Проплыла по небу тучка,
Пролетел двадцатый век.
Есть теперь у деда внучка –
Самый главный человек.
Я хочу, чтоб день был светел,
С неба солнышко лилось,
Чтобы в двадцать первом веке
Детям весело жилось.
Чтобы всё у Оли было
Для уюта и тепла,
Чтобы всех она любила
И красавицей была.
То-то парни рты раскроют
И начнут метать круги,
Как над Мойкою-рекою
Прозвенят её шаги!
Станет молча на колени
Вся округа, влюблена.
Станет в третьем поколенье
Петербурженкой она.
Иван Стремяков, СПб (№5,26)

Оленька начала делать свои первые смешные шажки по земле и, хотя ножки пока путаются, знаю: будет ходить по земле прямо – успею направить!

Жизнь – это всё-таки не ад,
Хоть и трясёт по кочкам.
Теперь я светлой внучке рад,
Её шажочкам.

Теперь я светлой внучке рад,
Её улыбке.
Я счастлив, упоён, крылат!
Я сам – как в зыбке.

Как бы не ведая утрат,
Надежды строю…
Жизнь всё-таки не ад,
А рай – порою.
Геннадий Иванов (№5,77)

И еще новость: именно на даче я изобрёл способ лечения застарелого радикулита: тяжеленной кувалдой до устали разбиваю на куски отслужившие свой век железобетонные опоры, дабы впоследствии использовать их для ремонта деревенской дороги.
И вообще, до меня вдруг дошло, что дача – не считая кладбища – есть моё последнее пристанище на бренной земле. Поэтому я и стал принимать деятельное участие в благоукрашении нашего кусочка приладожской земли; моё отношение к работягам-дачникам в корне изменилось.
Здесь удивительно тихо, а ночной лай собак уже не раздражает меня, и поселившиеся в скворечнике быстролётные стрижи вывели потомство, которое время от времени высовывает из круглого отверстия головку, клича родителей. Долго стою в ожидании, но момента появления «нашего» стрижа уловить никак не могу – столь стремителен его полёт, столь точно он попадает домой, в скворечню, чтобы через секунду вылететь за новой едой для младенцев.

        ЛАСТОЧКА
То под облако, а то низко, низко
над землёю проходит она…
Я-то знаю всю меру риска:
мне была высота дана!
Ну так что же теперь я стою,
коль не был, когда надо, смел?..
и счастливою высотою
я воспользоваться не сумел?..
Я стою себе, тих и кроток:
«Что же, прошлого не вороши!»
И смотрю, задрав подбородок,
на безумные виражи.
Евгений Винокуров †1993

Второй заинтересованный наблюдатель – Дымок, теперь тоже приноровился не моргая вожделенно есть ярко-зелёными глазами  скворечник. Гляди у меня, разбойник эдакий!
Райская жизнь на приволье сделала его пушистым и сильным, вокруг головы выросла серая грива, делая его похожим на миниатюрного льва, и он уже не ползает по-пластунски меж грядок, опасаясь всего. Теперь его поднятый, словно труба корабля, хвост гордо мелькает то тут, то там из цветов и травы – берегись, мелкота!  Как-то утром я нашёл в саду задушенного им крота. Какой подвал? о чём вы? – говорит весь его вид, а барские замашки заставляют сомневаться в его низком происхождении. По ночам шастает по окрестностям, возвращаясь под утро, заходит в дом поесть, но спит на улице под кустом.
Зато его друг по несчастью, Малыш №3 (теперь Котя), может день деньской проспать в ногах у тёщи на диване-качалке; свежий воздух, ладожская рыбка, отсутствие врагов сделали его ещё толще.

Ещё хорошая новость: на повзрослевшем кедре совсем рядом с домом поселилась белочка, да еще с семейством; нас она не боится и совершает невероятные прыжки с дерева прямо на сосну за забором. Привезу-ка ей кедровых орешков, которые мне всё равно не разгрызть – всё польза будет.
Внук Кирилл мастерит из сподручного материала личную хижину, Дымок яростно отмывает шкурку после моих ласк, а мне давно пора начинать красить сарай под цвет южного загара. Тоже, доложу вам, нешуточное дело…

Лето моё долгожданное,
птицы лесные поют,
время безмерно желанное,
сердца любимый приют.

Смотришь на небо – и хочется
жить, никуда не спеша,
в травах июльских ворочаться,
воздухом сладким дыша.

Господи, что ж мы наделали
с жизнью, с природой, с собой!
Красными были и белыми
под золотой высотой…

Мало казалось нам радости
озера, леса, реки…
Хватит на всех этой малости,
чёрным делам вопреки.

Солнце в пруду отражается,
сокол над полем кружит,
тихо деревья качаются,
тихо листва шелестит…

Утро отрадно-прохладное
свежестью дышит в окно.
Лето моё ненаглядное
взгляд веселит, как вино…
Валерий Хатюшин