Гони, старик, свою лошадку! Былинки

«ВСЮ ВОЙНУ ТЁТЯ КЛАВА СОЛДАТ БЕРЕГЛА»
Я упомянул о здравствующей и поныне «крёстной» Клавдии Васильевне Литвиненко, подруге мамы, знавшей меня с рождения. Почему мама называла её крестной, осталось для меня загадкой, потому что, конечно, сына политработника, да ещё в Австрии, крестить у моих родителях в мыслях не было. Судьба Клавдии Васильевны обычна и одновременно удивительна для своего сжатого, как пружина, века. Сначала я побывал у неё в однокомнатной квартирке в Пушкине, а чуть позже отправил к «крёстной» своего корреспондента Ирину Рубцову и добавил в рассказ стихи. Так общими усилиями родился этот материал.
Восьмого сентября 1941 года упала первая бомба на Невском проспекте. Вокруг Ленинграда замкнулось кольцо блокады.  Старший лейтенант медицинской службы запаса Клавдия Васильевна, ветеран 125-й Красносельской Краснознаменной ордена Кутузова II степени дивизии, с которой она, пройдя боевыми дорогами Германии и Чехословакии, закончила войну в Вене.
- Мое служение фронтовой сестрой началось еще в так долго замалчиваемую финскую войну 1939-40 годов, или, как называли ее мы, – «зимнюю войну». «Русские и финны. Зимняя война. Помнят только льдины, как здесь шла она. Осторожно, мины все еще в лесах. Русские и финны спят на небесах». Финны возмечтали о «Великой Финляндии», пытались присоединить к своим землям часть Карелии. В 1939 году нарушения наших границ не просто участились - это были уже настоящие боевые столкновения. (Справедливости ради должен уточнить, что мы были заинтересованы отодвинуть советско-финскую границу от Ленинграда – она проходила тогда по реке Сестре в 40 км от города – и получить в аренду полуостров Ханко для прикрытия морского входа в Финский залив. – А.Р.). Длилась война недолго - всего полгода, точнее, 104 дня и 4 часа, с 30 ноября 1939 года по 13 марта 1940, но людей погибло немало: время было суровое - морозы сильнейшие, до минус 42. Умирали не только от ран, но из-за переохлаждения или начавшейся на обмороженных участках тела гангрены… Из-за отсутствия боевого опыта наших войск, сильнейших морозов и стойкости противника общая убыль войск за дни войны составила 400 тыс. чел. из армии в 1 млн! Финны потеряли 100 тыс. солдат из 500 тысяч. Большие потери наша армия понесла из-за снайперов-кукушек.

           УВАЖЕНИЕ
Я в архивах войны среди ржавых бумаг
Раскопала приказ, лаконичный, как мина:
Обучайся у наших искусству атак,
На войне одинокой обучайся у финна.

Сорок третий. В боях обносившись до дыр,
Занимала Карельский морская пехота.
За собою прочёсывать лес командир
Зимним полднем повёл офицерскую роту.

У любого – намётанный снайперский глаз,
Различит, если нужно, даже белку на ели.
Но попадали пять наступающих враз
У какого-то гада на быстром прицеле.

Даже самым безстрашным не хватит души,
Оборвав наступленье, залечь в обороне,
Убедившись, что роту твою потрошит
Одинокая ярость, засевшая в кроне.

Офицеры, собравшись в железный кулак,
Поминая прабабок за милую душу,
Провели этак с добрый десяток атак,
Чтоб свалить эту птицу из породы кукушек.

Был уверен любой, что без промаха бил,
И корёжились ворохи веток опавших,
Но который засел там, всё садил и садил,
Всё дробил и дробил черепа наступавших.

А когда на багряный утоптанный снег
Сволокли его за ноги с огнедышащей кроны,
Потянулся к ножу решето-человек,
До единого все расстрелявший патроны.

Но как раз отвалилась рука от ножа,
И застыли зрачки, навсегда угрожая.
И тогда командир отвернулся, дрожа,
И зажмурил глаза, и сказал: - Уважаю…

Что ж, война есть война, да и память о ней
Не всегда укрощается пактами дружбы,
Но с войны, как с горы, нам да будет видней
С кем и как выяснять отношения нужно.
Наталья Грудинина, СПб

Уже много лет спустя, когда отгремели бои Великой Отечественной, мы - участники Русско-финской войны - часто встречались в Каменке и в Зеленогорске. Приезжали и финны… посмотреть на могилы павших родных. Плакали, глядя, что могилы ухожены, - мы ведь возлагали цветы не только нашим солдатам, но и финнам. Побежденный враг не вызывал злости… Ветеран в морщинах-ранах, сединами убелён, вспоминал, как утром рано, окопавшись средь бурьяна, встретил взвод огнём кинжальным финский женский батальон. Бил свинец деревья, травы, кучевые облака… На войне грубеют нравы, и не дрогнула рука. А потом смотреть ходили: лет по двадцать, двадцать пять, выбит глаз – прицельно били, окровавленная прядь… И в прорехе пулевой виден лифчик голубой, голубой, как это небо над пробитой головой… Отшумело столько лет! Ветеран и стар, и сед… Но рассказывает, тянет из войны кровавый след… Владимир Козлов. Теперь надо прямо сказать, что ту, маленькую советско-финскую войну, мы победоносно проиграли.

Ни юбилеев, ни медалей
У довоенной той войны,
Лежат в карельских снежных далях
России славные сыны,
На линии угрюмых дотов,
В краю озёрных, чистых снов…
Теперь их редко вспомнит кто-то,
Да и не нужно лишних слов.
И суетно твердить не надо,
Что заслонила всех тогда,
Общевселенская громада, -
Другой войны взошла звезда.
Война с судьбою неудачной,
О, как же ей не повезло!
История несётся дальше,
Что было тёмным, то – светло.
Какие дни, какие парни!
Мороз и кровь – огонь живой,
А нынче финскую кампанию
Зовут локальною войной.
Но это было, это было,
Война – и падал человек,
Другой стране б её хватило
Не меньше, чем на целый век.
Оплакивать забвенье рано,
Всегда жива Отчизна-мать,
Но шрамы от тяжёлой раны
Рукой не надо закрывать.
Лев Котюков, р.1947

…Вечером 21 июня 1941 года Клавдия с женихом Виктором возвращались из театра. Долго не могли расстаться, стояли на крыльце общежития, где жила Клава, мечтали, как поженятся, как проведут медовый месяц на Украине, откуда Виктор был родом. А на следующий день началась война… Они поженились, но вскоре Виктор - морской офицер - ушел на флот и погиб – их корабль подорвался на мине. А Клавдия оказалась в осажденном городе.
       
        НА ДНЕ
Лежит моряк на дне песчаном,
Во тьме зелёно-голубой.
Над разъярённым океаном
Отгромыхал короткий бой.
Осколком лёгкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза у мёртвого открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мёртвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.
Алексей Лебедев

- Все тяжелые работы легли на плечи молодых, еще не успевших похудеть до состояния дистрофии. Помимо обязанностей медсестры, мы косили траву, пилили дрова, добывали уголь, носили воду, поскольку водопровод замерз. Когда кончилось топливо, в том числе мебель и паркетные полы, делали вылазки в Старую Деревню, разбирали деревянные дома. Но, замерзая, мы не посмели спилить ни одно деревце в Летнем саду. Это было свято. Иду в темноте, вдоль воронок, прожекторы щупают небо. Прохожие. Плачет ребёнок и просит у матери хлеба. А мать надорвалась от ноши и вязнет в сугробах и ямах. – Не плачь, потерпи, мой хороший, и что-то бормочет о граммах. Их лиц я во мраке не вижу, подслушала горе вслепую. Но к сердцу придвинулась ближе осада, в которой живу я. Наталья Крандиевская-Толстая †1963.
- Жили мы в казарме, где батареи замерзли и полопались, на них наросли бугорки льда. Спали в шапках-ушанках, рукавицах, пальто, но холод был такой, что сон бежал прочь. Моя кровать стояла у стены, на которой намерзал иней от моего дыхания. Вот я лежу, бывало, потом сниму рукавицу и проведу по стене рукой, так на инее дуга остается, будто снежная радуга. А руку в рукавицу спрячу, и кажется, что теплей становится. С каждым днем слой инея становился все толще… Холодно было и в операционных палатах, даже пузырьки с лекарствами лопались. Но в операционной рукавицы не наденешь, и кожа у сестричек на руках трескалась, появлялись язвочки.

Окован стужей госпиталь военный.
Рассветный, сизый, мертвенный мороз
Нет-нет и звякнет утварью безценной –
Пробиркой льда на пальчиках берёз.
Новелла Матвеева

С девчонками мы сразу условились, что говорить можно обо всем, но о еде - ни-ни! Да только кто-нибудь нет-нет да и вздохнет: «А помните, какие вкусные пирожные были до войны?» Паек получали мизерный - 125 граммов хлеба, неизвестно из чего испеченного, и сухарь. Но, Господи Боже мой, что это был за сухарь! - настоящий, из ржаной муки. Никогда в жизни не ела потом ничего более вкусного. Мы понимали, что получая фронтовой паек, еще неплохо живем, гражданское население имело и того меньше.

Ленинград в декабре, Ленинград в декабре!
О, как ставенки стонут на тёмной заре,
как угрюмо твоё ледяное жильё,
как изглодано голодом тело твоё…
Ольга Берггольц †1975

А я, отвернувшись к стене, вспоминала хлебосольную Сибирь, где прошло мое детство. Жили мы в большом селе, на 600 дворов, под Барнаулом. Сказочный край - на реке какая только живность не паслась - гуси, утки, в грязевых ямах упитанные свиньи нежились. В каждом дворе - коровы, овцы, курочки. Сибиряки народ крепкий, зажиточный. А какой был хлеб из пшеницы синеколоски! Нажмешь ладонью на каравай, он аж до столешницы ужмется, а отпустишь, вновь выпрямляется - пышный, духмяный. Удивителен запах хлеба! Этот запах нам с детства знаком. Пахнет хлеб и степью, и небом, и травой, и парным молоком. Ах, как вкусен хлеб! До чего же и душист он и пышен, как пух. Лишь пресытившийся не может до конца оценить хлебный дух. Владимир Гришин. А шанежки, а пельмени!.. На другом берегу татарское поселение было. Мы с татарчатами играли вместе. А летом собирали кандык - растение, похожее на луковку с зеленым перышком. Намоем в реке и едим.
Все это вспоминалось мне в блокадную зиму, когда из витаминов нам доступна была только хвоя ели и сосны, за которой ходили мы на Кировские острова. Хвою охапками сдавали в аптеку, где из нее делали «эликсир жизни» - зеленовато-мутный настой, бывший в ту страшную зиму единственным доступным нам источником витаминов, спасавший от цинги, которая косила людей наравне с голодом. Раны у цинготных солдатиков не срастались - разваливались. Мы поили настоем раненых и пили сами.

     СЕСТРА
Медицинская сестра,
Милосердная сестрица,
При дороге у костра
Дай, пожалуйста, напиться.

Кто придумал так назвать,
Так позвать, зайдясь от боли,
Не жену, не дочь, не мать,
А сестру в широком поле?
Константин Ваншенкин †2003

Однажды, отдежурив в операционной, мы, несколько сестричек, отправились за хвоей. Смотрим, посреди улицы саночки, на них женщина в обнимку с ребенком. «Чего сидят? - думаю. - Холод лютый, замерзнут». Подошли ближе - а они уж мертвые… Постояли мы, помолчали и дальше пошли. Даже в морг не могли их отвезти, надо было беречь силы, чтобы в госпиталь вернуться да за ранеными ухаживать. Мы сами уж были тогда на грани дистрофии. Да и какой морг? Трупы складывались прямо во дворах…  Госпиталь, который сначала базировался в одном из корпусов Александро-Невской Лавры, должны были эвакуировать. Узнав об этом, я отпросилась у начальства съездить в Петергоф к родным - проститься. Погостить не удалось, немцы уже подходили к Петергофу, участились обстрелы. Тетя Валя и говорит: «Беги, электрички скоро, наверное, перестанут ходить». Я уехала. Спустя много времени из письма тети Вали узнала, что это действительно была последняя электричка. Задержись я немного - и попала бы в оккупацию. Но Господь вывел. Вернувшись в Ленинград, увидела, что госпитальный эшелон разгружают. Начальник госпиталя сказал: «Все. Никуда не едем. Блокада…»
Впрочем, у меня был шанс избежать блокады. Дело в том, что часть нашего госпиталя позднее, в январе 1941 года, переправили через Ладогу. Метель была страшная… мы не знали, куда направляемся. Только попав на станцию Казаки, а потом на разъезд Турдэй, поняли, что движемся в направлении Орлово-Курской дуги. Туда стекались эшелоны с солдатами, техникой, медчасти… А немцы не дремали - каждый день со свойственной немцам педантичностью они прилетали в одно и то же время и бомбили, не разбирая, военный это эшелон или санитарный. Мы раскусили их тактику и за час до налета прятались в складках земли - в овраги, ямы, балки. У немцев так и не хватило ума изменить часы бомбежек, и потери у нас были небольшие. Потом меня отправили в Ленинград по срочному делу. Здесь я получила приказ оставаться в городе и заняла пост старшей операционной сестры в медсанбате 125-й дивизии на 5-й Красноармейской улице. «Медсанбат… так знакомо для многих солдат. Был землёю и домом для неё медсанбат. Всю войну тётя Клава войною жила. Всю войну тётя Клава солдат берегла». Владимир Фирсов, р.1937.

С этой дивизией я и была до конца войны. 15 января 1944 года началось наступление наших войск, 27 января блокада была снята. Начался наш путь на Запад. Первыми освобожденными от немцев землями, куда вступила наша дивизия, была территория вокруг нынешнего нового аэропорта. Мы зашли в немецкие землянки: хотелось потрогать все руками, чтобы физически ощутить освобожденную от захватчиков родную землю. Потом вошли в Красное Село. Тогда-то 125-й стрелковой дивизии и было присвоено звание Красносельской. Около Нарвы мы задержались, немцы засели в болотах, и выкурить их оттуда было не просто. Санчасть была устроена на сваях, раненых доставляли по бревенчатому настилу. Но как только мы взяли Нарву, наше продвижение пошло убыстренным темпом. Путь лежал на Берлин, когда получили приказ идти в Чехословакию, где в Судетах немцы отчаянно сопротивлялись - не могли смириться, что русские побеждают. В Чехословакии нас застала весть о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Но нас еще долго не расформировывали.

Здесь я второй раз вышла замуж и уехала в Баден, пригород Вены, столицы Австрии, по месту службы мужа Ивана.
- У вас за плечами - две войны, кровь, стоны раненых, смерть… А сами вы не были ранены?
- Ни одной царапины… Бог миловал. Но не выходит из головы один случай. Как-то во время бомбежки бежали мы с глазным доктором в госпиталь. Путь неблизкий - от проспекта Добролюбова на Ждановку, 13. Передвигаться во время обстрелов было запрещено, но нас ждали раненые. Прибежали. Врач влетела во двор, а меня задержала девушка-постовая, что-то спросила. В это время снаряд буквально прошил все четыре этажа госпиталя и разорвался во дворе. Когда облако пыли рассеялось, мы увидели, что докторшу убило наповал… А меня Господь сохранил. Сейчас как проезжаю мимо здания бывшего госпиталя - кланяюсь.

Пылают огни на Ростральных колоннах,
И тени встают средь немых колоннад.
И кровь на простреленных красных знамёнах
Горит негасимо, родной Ленинград!

И больше не будет блокадного хлеба,
И ран – ни осколочных, ни ножевых.
Все окна, все камни ликуют: Победа!

И тысячи мёртвых глядят на живых.
Николай Рачков, СПб

- Клавдия Васильевна, рассказывая о тех страшных годах, вы часто благодарите Бога за то, что выжили, что Он спас вас. Но ведь вы были коммунистом… и одновременно верили в Бога?
- Не вижу никакого противоречия. Конечно, я верила в Господа, я ведь из верующей семьи, крещена была в детстве. А в селе, где прошло мое детство, была церковь, и я ходила на службы, а с подружками часто бегали смотреть венчания… Русский человек не может быть неверующим. Даже если он не носит крест и не ходит в храм, он все равно в глубине души верит в Бога. А в партию я вступила из патриотических соображений. Для меня понятия «коммунист» и «патриот» означали тогда одно и то же. Партия учила, что коммунист должен беззаветно любить Родину, защищать ее до последней капли крови, до последнего вздоха, всегда быть впереди, показывая пример остальным. И я встала в ряды этих людей.
- Сейчас многие молодые люди говорят: «Да лучше бы мы проиграли войну немцам. Тогда жили бы сейчас богато, как они».
- Глупости говорят. Кто настолько задурил им головы? Неужели не знают, что русская нация была обречена на уничтожение, что Гитлер планировал оставить в живых ровно столько русских, сколько надо было для работы на шахтах, рудниках, заводах, фабриках?.. Эти наивные юнцы даже не понимают, что их дедам, отцам и матерям была уготована участь рабов, которые и рожали бы только рабов. А быть может, они не родились бы вообще, если бы их бабушки и дедушки оказались в числе убитых. А у нас тогда даже мысли не было, что мы можем проиграть, что враг будет топтать русскую землю. Мы свято верили, мы знали, что победим.

ВОПРОС И ОТВЕТ
Вопросы задавали
Те, кто не видел бед:
- За что вы воевали?
- За вас! – был мой ответ.

Пусть вас минуют беды,
Кровавый смертный час.
Но не было б Победы,
То не было б и вас.

Мне сны взрывает дрожью
Минувшая война.
Победа злобной ложью
Теперь очернена.
Надежда Полякова †2007

А на вопрос есть ли у нее боевые награды, Клавдия Васильевна, застеснявшись, ответила кратко: «Ну, конечно, есть. Орден Красной Звезды, орден Великой Отечественной войны и медали…» Потом улыбнулась и добавила: «А последняя награда пришла года три назад. Меня вдруг вызвали в военкомат в Пушкин и объявили, что мне (в 86 лет!) присвоено звание старшего лейтенанта медицинской службы запаса. Так что я все еще в строю».

Ушло поколение «надо»,
Пришло поколение «дай»…
О бедный измученный край,
За что тебе эта награда?
Все также полоска не сжата,
И грустная дума томит:
За что вы погибли, солдаты,
И что нам еще предстоит?
Михаил Аникин, СПб

Недавно я звонил Клавдии Васильевне, чтобы договориться о передаче последней книги «былинок». Она переехала в город жить к младшему сыну Вите – одной стало невмоготу, на хворобы не жалуется, но всё вспоминает своего старшенького. С Володей случилась трагедия: он умирал от врождённого порока сердца. Но судьба была милостива к нему – он попал в группу больных для пересадки сердца в Москве. И операция прошла успешно – не было отторжения, Володя восстановил здоровье, успешно трудился в фирме, растил дочку, но через 11 лет нелепо погиб в автомобильной катастрофе. Когда я рассказал духовнику эту историю, он только и произнёс: «От воли Божией не уйдёшь». Но матери забыть сына невозможно: «Было время – подушка каменела в слезах. А теперь – ни слезинки в потухших глазах». Владимир Фирсов. Впрочем, глаза Клавдии Васильевны по-прежнему излучают тепло и любовь к жизни. Она по-прежнему на посту и неустанно молится за всех – живых и усопших, и я почему-то думаю, что её молитву слышит Господь.