Знаки припоминания. Былинки

Ты меня до сих пор не забыла

 Все отняла ты у меня и все дала ты мне, газета! Даже последние дни на земле я отдал тебе, а не умирающей маме. Ты захватила все мое существо, подчинила себе всю мою жизнь, и нет мгновения, когда я не думаю о тебе – в двойной листок кондопожской бумаги шириной 59,4 сантиметра уместилась вся моя суть.

РАЙОННАЯ ГАЗЕТА

Люблю районную газету,

Грущу, случается, по ней.

Там есть немного про планету

И много про моих друзей.

Она пропахла не случайно,

Как и советовал райком,

Конторой СМУ, шоферской чайной,

Землей, зерном и молоком.

Но, век воюя со стихами,

Вдруг напечатает в тоске

Шедевр с луной и петухами,

Поскольку критики – в Москве.

Я помню, как в краях знакомых

Мелькала, отслужив, она

Кульками в наших гастрономах

И голубями из окна.

А мне поверить очень важно,

Что этот экземпляр иль тот

Как бы корабликом бумажным

К потомкам дальним доплывет.

И пусть им наша жизнь приснится,

И пусть,хотя б на полчаса,

Они запомнят наши лица,

Расслышат наши голоса.

Николай Дмитриев

… Таким же хмурым ноябрьским утром пять лет назад позвонила в редакцию мамина соседка: в телефоне короткие гудки, ключом дверь не открыть.Примчались мы быстро, благо редакция тогда находилась неподалеку. Когда я стал бить кулаком в дверь, из квартиры раздался удивительно спокойный мамин голос: «Ломайте дверь! Я не могу встать». Я сбегал за рабочими с ближайшей стройки, они ломом открыли дверь. Мама лежала на холодном полу в ночной рубашке, телефонная трубка крутилась на проводе, дверной замок был зафиксирован защелкой. «Я надеялась только на тебя, Саша». Не смерти боялась старуха – боялась, что заперта дверь. И сердце с задержками глухо толкало: ну встань же, проверь. Умрешь – и никто не заглянет, и мимо пройдет почтальон. И знала: не сможет, не встанет, лишь вскрикнет. Как слаб ее стон… И вслед за оборванным стоном из тела рванулась душа. Не зная – куда ей, над домом помедлила, нервно кружа, над жутким сплетеньем во мраке проспектов, проулков, дворов, где яро хрипели собаки, пугаясь незримых воров, где с грустью поэты взирали на всплески созвездий в ночи и злились – светать не пора ли – устав на дежурстве, врачи. И трижды светало, и гласно над смертью злорадствовал гимн. И слепо окошко не гасло, лишь свет становился другим. Душа с содроганьем глядела, беззвучно прижавшись к стеклу, на желтое щуплое тело, что скорчилось в дальнем углу, на скопище склянок и марли, на старый надежный запор, с мольбой: чтобы двери взломали – хоть кто! Пусть убийца и вор… Александр Тюкаев. Мама не плакала, не жаловалась, хотя до сих пор я не знаю, сколько часов пролежала она без людей, без воды и питья? Мама хотела в туалет, но ноги не слушались, мы довели ее до двери и остановились в нерешительности: как поступить дальше? Но мама, как всегда, сама нашла выход: «Сынок, поезжай, у тебя дела, я теперь справлюсь сама». И я уехал до вечера делать газету, и только с осенней темнотой вернулся назад со знакомым врачом.

Мама опять лежала на полу, голова судорогой была откинута назад. «Менингит, в таком возрасте неизлечим», - мгновенно поставил диагноз полковник, и мы, уложив маму в постель, разъехались по домам. Вот чего не могу я простить себе и через пять лет! Надо было еще утром остаться, вызвать скорую, а вдруг все повернулось бы по-другому? Но только на следующий день началось мамино мытарство по больницам, которое завершилось уже ночью отдельным боксом в больнице им.Боткина. Еще 67 долгих дней и ночей мы вместе боролись за жизнь – а мама очень хотела жить! – но против Бога не пойдешь.

Вы спросите: а для чего ты ворошишь старое? Ворошу, потому что совесть не дает покоя. Мог я оставить газету хотя бы ради мамы – на время? Без проблем. Тогда почему уезжал и возвращался, вместо того, чтобы, отбросив стыд, быть рядом с близким человеком? И все безконечные два месяца разрывался я между больницей и редакцией, а надо было находиться при маме неотступно, хотя ее и опекала сиделка, сына-то она не заменит. Как расстраивалась мама, когда я приходил во время ее сна! «Сынок, ну почему ты меня не разбудил? Я так соскучилась по тебе», - говорила она, когда узнавала меня. Нет, я никогда не забуду этих тревожных дней. А исправить ничего нельзя. И совесть будет саднить до конца дней. А сколько я причинил маме зла за всю ее жизнь, лучше не вспоминать… Но после твоего ухода, мама, ты стала мне такой близкой, я так понял тебя, как не смог понять рядом. Даже там ты безпокоишься обо мне, но об этом я писать не стану. До скорой встречи, мама, папа, бабушки и все-все мои близкие. Недалек и мой час…

В этот ласковый, солнечный день,

переполнена вешнею силой,

расцвела за окошком сирень,

та, что мама моя посадила.

Мамы нет уже столько лет!

А сирень распустилась – как чудо!

Словно сыну родному привет

мама шлет издалека, оттуда…

Ясным светом сияют цветы,

словно взгляд – материнской любовью.

Ты прости меня, мама, прости,

что я виделся редко с тобою,

что не очень я ласковым был,

и давно не бывал у могилы,

что тебя я почти позабыл…

Ты меня до сих пор не забыла.

И прощая любую вину,

и готовая встать на колени,

к моему прислонившись окну,

гладишь стекла ветвями сирени.

Александр Жуков