Знаки припоминания. Былинки

«Книги имеют свою судьбу»

И чего только не углядишь на питерских гулящих улицах! Ярким апрельским днем по шестой пешеходной линии Васильевского чинно прогуливается народ, радуясь солнышку, теплу, праздникам и предстоящему лету. Ничто не нарушало бы эту идиллическую картину, если бы не странное поведение внешне солидного, трезвого мужчины предпенсионного возраста в кожаном пиджаке, с непривычным выражением радости на круглом седобородом лице. Согласитесь, такое сейчас увидишь нечасто. К тому же он, размахивая огромным портфелем, издает фальшивые звуки, считая их за исполнение песни из кинофильма «Дети капитана Гранта», которую нынешнее поколение уже не знает. Но, видно, певца это обстоятельство не смущает, и неверный голос выводит задиристо-громко:

А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,

Веселый ветер, веселый ветер!

Моря и горы ты обшарил все на свете

И все на свете песенки слыхал…

Кто привык за победу бороться,

С нами вместе пускай запоет:

Кто весел – тот смеется,

Кто хочет – тот добьется,

Кто ищет – тот всегда найдет!..

Василий Лебедев-Кумач

А почему люди не поют вместе со мной? – удивляется мужчина, начиная петь заново: остальные слова за давностью лет он успел забыть.

- Люди! У меня книжка вышла! – хочется крикнуть ему, но теперь не принято делиться с прохожими своей радостью. Вот если у него случится инфаркт, вокруг лежащего мгновенно образуется сочувствующая толпа и какой-нибудь доброхот уже протягивал бы ему таблетку валидола.

Одиночество в толпе

Толпа бежала – человек лежал. Толпа роняла: «Пьянь». И мимо, мимо… А человек от астмы умирал, и смерть глаза, усердствуя, стеклила. А человек прожил – ни капли в рот ни коньяку, ни водки, ни портвейна. Беда взяла, однако, в оборот, в полвека путь ему земной отмерив. О равнодушья, черствости напалм! На нас ты рухнул огненною тучей. Лежащий – трезв. Пьяна была толпа своим, пока еще, благополучьем.

Один из нас лежал. В немой мольбе. Для всех чужой. Без имени. Без отчества. Страшнее одиночества в толпе нет на земле, пожалуй, одиночества. Виктор Малынщук.

 А то – книжка… Мужчина присаживается на скамейку, вынимает из портфеля средней толщины книгу и медленно шевеля губами, читает: «Александр Раков. Былинки. У раскрытого окна». Потом долго рассматривает нарисованный на обложке вид из окна - сельскую дорогу, лужу, изгородь для скота, уходящие вдаль копна сена и деревянную церквушку вдали. Красота! Потом раскрывает ее и с видимым наслаждением вбирает в себя запах свежей типографской краски. Потом очень медленно начинает перелистывать страницы; это уже не чтение – это строгая ревизия, тут мимо и муха не пролетит. Качество печати? – Отменное. Шрифт – замечательный. Фотографии – прекрасные. Содержание?  Писатель задумывается…

Какая-то на сердце смута,

а вот отчего, не пойму…

Как будто ты нужен кому-то,

да вот неизвестно – кому…

Какая-то на сердце тяжесть,

но я не пойму – отчего?

Как будто из пропасти тянешь,

да только совсем не того.

Но вот наступает минута,

внезапной догадкой слепя:

ты нужен себе, не кому-то,

и вытянуть хочешь себя.

И благодарение Богу,

что совесть покуда жива,

что бить начинаешь тревогу,

о ком-то подумав сперва!

Инна Кашежева

Мужчина предпенсионного возраста кладет книгу в портфель, но спохватывается и стремительно вынимает наружу. Фу-у! Слава Богу, и список поэтов на нужном месте. Ему так хочется поделиться с кем-то, что писатель подходит к двум собирающим милостыню бомжам и, выгребая из кармана мелочь, говорит: «А у меня книга вышла». «Поздравляем», - равнодушно отвечают они, подсчитывая монетки на нечто нужное.

Писатель опять хотел было запеть невыветрившиеся обрывки другой песни: «Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная…», но что-то уже сломалось внутри, глаза потухли, петь расхотелось, и он, приноровившись к ритму праздной толпы, затушив в себе радость, с постно-чинным лицом держа толстый портфель, споро направляется в сторону метро…

Кто весел – тот смеется, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет!.. – по инерции затихая, бьются строчки под стук сердца…

Летописец

Вея чистую быль от нелепиц, проходя между бездн и высот, летописец-старик, страстотерпец, страшный крест свой по жизни несет… Так кого-то забили в железа, кто-то спущен был с башни в проем, тот преставился «иже зареза» брата в Гжатском уезде своем. Очи скорбные, жидкие пряди. От дворовых свободен работ, только правды единственной ради он скребет, и скребет, и скребет… Что послы возвратились из Рима и кто пытан на днях колесом… Будто так уж необходимо нам об этом узнать обо всем! За бойницей гудят христиане. Им плевать, если глубже, на дно опускаясь в ночном океане, будет прошлое погребено. Лишь один он, исполненный страхом, слыша в сердце неведомый глас, все скребет… «Аз смиренно писахом» не смыкает вдавившихся глаз. Не какой-то бумагомарака!.. Он далеким потомкам под нос света горсточку, вырвав из мрака, на дрожащей ладони поднес. Мелочь былей, что нету дороже, словно бусинки нижет на нить и трепещет от ужаса: «Боже, о, не дай ни одной обронить!» Быть нельзя и худей и забытей, но как змий-искуситель умен: «Что он значит, твой мир без событий, без характеров, дат и имен?» Евгений Винокуров.

*Афоризм из стихотворного трактата римского грамматика Теренциана Мавра (III в.н.э.). Часто цитируется по-латыни: “Habent sua fata libelli”. Но это – неполная цитата. У Теренциана сказано: «Книги имеют свою судьбу, смотря по тому, как их принимает читатель».