|
Знаки припоминания. Былинки
«Что
хвалишься злодейством, сильный?»
(Пс.51,1)
Черепаха на базаре Хаконате на прилавке обезсиленно лежит.
Рядом высятся распиленные латы, мошкара над окровавленной
жужжит. Миловидная хозяюшка степенно выбирает помясистее
кусок: «Отрубите мне, прошу, за пол-иены этот окорок или вот
этот бок». И пока мясник над ухом у калеки смачно крякает,
топориком рубя, черепаха только суживает веки, только
втягивает голову в себя. Отработавши конечности до паха,
принимается торговец за живот, но глядит, не умирает
черепаха… Возмутительно живучая – живет! Здесь, читатель мой,
кончается сюжет. Никакого поучения тут нет. Но, конечно же,
я не был бы поэтом, если б мысль моя закончилась на этом.
Илья Сельвинский.
Придется уже мне расставить все точки над
i.
Сказав в предыдущей «былинке» «А звери пощады не просят»
слово в защиту животных, способных в какой-то мере
защищаться от человека, – когтями, копытами, мышцами,
устрашающим рыком, писком, ногами и смекалкой, не могу не
возвысить голос в защиту тварей безсловесных – земноводных ,водоплавающих,
рыб и им подобным. Человека ничем не пронять: идет рыба по
зову природы на нерест – сама, глупая, в руки просится,
ничего не боится, не прячется: ей потомство оставить надо,
да не где-нибудь, а там, где тысячелетиями их предки метали
икру. Глупая рыба!
Нерест
Обещая вечное прощенье,
Отпуская робкой жизни
грех,
Разрывает жаберные щели
Зов родимых позабытых рек.
И прощай, мучительность
простора!
И чего еще жалеть-гадать?!
И вскипают воды от напора
Понявших иную благодать.
Тут не в счастье дело –
есть ли, нет ли? –
Только цель! И если к ней
готов –
Нипочем капроновые петли
И свирепый гул стальных
винтов.
Даже холод черных тайн
бездонных
И гроза губительных
примет
Нипочем – для странников
бездомных,
Вдруг обретших новой
жизни свет.
Тут не в счастье дело и
не в горе –
Понял я изнанкою души:
У меня порою тоже в горле,
Что-то вдруг напомнив,
запершит.
Спотыкаясь в неземном
верлибре,
Вдруг рыдает в ясном небе
гром, -
И ничуть не легче мне,
чем рыбе,
К нересту летящей
напролом.
Юрий Логинов
Стих
неплохой, слов нет, но вот сравнивать свою судьбу-кручину с
несчастной беременной рыбой, которой деньги ради живой и
«непраздной» вспарывают живот и бросают умирать в реку,
жестоко. Их и убивать-то сподручнее – не кричат от ужаса с
распоротым брюхом, не хрипят от вонзенного в глотку крючка,
не откусят палец палачу-мучителю, а будут лишь скорбно
извиваться на прочной нейлоновой леске, молча раскрывать
рот и заглатывать жабрами губительный воздух, вяло
агонизируя. У поэта, натуры тонкой, вон иногда от
воспоминаний в горле першит, но попершит и перестанет.
Стих-то он все равно напечатал.
Логика
человека проста до примитива: раз рыбы молчат – значит
ничего не чувствуют; рыбы – это подвижные деревяшки из
плоти, на уху приспособленные; да если и страдают,
человеку-то что?
Но рыба
чувствует боль, рыба способна страдать. Ученые ставят это
слово в кавычки, но я не вижу никакой разницы между
страданием и «страданием». Наукообразным языком это звучит
так: «Исследование показывает, что у форели есть нервы,
которые реагируют на боль, а при болевом воздействии у
форели возникают такие изменения в поведении, которые
следует ассоциировать с дискомфортом и ощущуением боли у
«высокоорганизованных животных», - отметил ученый Пенни
Хокинс из института
Roslin
nод
Эдинбургом. – Нужно признать, что все позвоночные
способны чувствовать боль» (Выд. мое – А.Р.).
Мне
этого вполне достаточно; да я и без ученых исследований
знаю, что и мурашам больно, когда им на ногу наступишь, и
надоевшей мухе-калеке с оторванным крылом ой как несладко
умирать…
Способны ли рыбы к состраданию, сомнительно, но человека без
этого качества и человеком называть нельзя…
Баллада о белуге
Низовка свистит, да мотор тарахтит, колхозная
байда по волнам летит, вдоль борта ее наготове сидит,
нахмуривши брови, бригада. – Бросайте! – товарищам крикнул
старшой, огонь самокруток погас за кормой, и невод пошел по
кольцу над водой, змеясь и легко, и покато… Три раза бросали
– три раза – чехонь да мелкий синец, как нарочно, с ладонь…
И вдруг по сердцам всей бригады – огонь: - Ребята! Да это ж
– белуга! Лежала в сетях как большое бревно, едва шевелилась
от тяжести, но икрою набитое брюхо давно лоснилось,
пузырилось туго…
- Не
брать! – заявил, как отрезал, старшой.
- Да
что ты! – взмолился рыбак молодой, и все зашумели. Уже над
водой вся туша как есть появилась.
- Не
брать! – у старшого зверели глаза, да только добытчикам не
доказать, не смог он канат от кормы отвязать – за байдою
сеть распрямилась… Белуга взвилась над волною крутой. –
Родимая, что ж ты! – вскричали. – Постой!.. Но море ответило
им глубиной, навек поглотивши белугу.
-
Уплыл ваш, ребята, желанный балык, - старшой у кормы головою
поник. Сказали ему: - А ты славный старик! Спасибо тебе за
науку! Геннадий
Сухорученко.
И
последнее. Животные хоть кричат и сопротивляются, рыбы перед
мучительной смертью беззвучно раскрывают рты, а травы,
цветы, растения, деревья в лесах? Молча принимают они удары
топора или ножа по телу, пока не перерубит им жилы не
знающее жалости железо… Все безсмысленно и плохо с точки
зрения травы, жизнь ее достойна вздоха и печального «увы».
Жгут ее, и рвут, и топчут, и покоя не дают, поострей косу
наточат – и давай крушить уют, насекомую обитель, столь
любимую жучком… Не губи траву, воитель, лучше ляг в нее
ничком. На тебя здесь зла не держат и тебе не отомстят…
Пощекочут и понежат, на ушко прошелестят. Лариса Миллер.
Растения заговорили!
Нашли предсмертные слова.
И трепетала, словно
крылья,
Их запыленная листва.
Мы их без надобности
рвали,
Бросали сорванный букет –
Без сожаленья убивали
На протяженье сотен лет.
И вот они заговорили,
И, задыхаясь и крича,
От ядовитой желтой пыли,
Сапог, колес и кирпича.
И в речи, бурной и
невнятной,
Как клокотание в груди,
Звучало ясно и понятно
Одно лишь слово – пощади!
Николай Карпов |
