Знаки припоминания. Былинки

Почитай духовного отца да Бога – будет тебе повсюду дорога

В голове трудится барабанщик, в душе темень непроглядная и злость разбирает, и настроение под стать самочувствию. Какая тут работа? Только сотрудников с трудовой тропки сбивать. Вот и остался дома после безсонной ночи. А душа-то болит – в омут легче… Позвонил поэтессе знакомой, она верующая не в стихах, на деле, тоже болеет. Вывалил ей болячки свои, на головную боль пожаловался, она все советует приложить святыньку какую-нибудь туда, где не стихает. Долго говорили, а потом она спрашивает: «Ну что прошла голова?» И вправду, полегче стало, еще до того, как я шапочку, освященную на мощах свт. Феофана Затворника, не натянул. Голова прошла, но душа болит. Ночь не спал, а заснуть не могу. «Господи, благослови, чтобы духовник к телефону подошел», - молюсь своей молитвой немощной, и батюшка, действительно, трубку взял. И началось!

- Не могу больше, отче! Благословите после шестидесятилетия оставить газету – все силы из меня вытащила, наградила болезнями, а легче никак не стало. Устал я, отец Иоанн, словно бревна ворочаю…

- Ты сколько, всего 13 лет редакторствуешь? А как мне, старику, приходится, Сашенька? На Ксенюшку Блаженную 400 причастников было, да всегда храм народом полнится. Дома отлеживаюсь, записочки исповедальные прочитываю да за чад своих молюсь. Еще столько же лет благословляю газетой править, а уж потом на покой.

- Батюшка, я вашу молитву чувствую, у меня в том месте, где душа, гореть начинает. Я просыпаюсь и, стараясь не двигаться, чтобы не вспугнуть, начинаю подмаливаться: «Господи, помилуй, Господи, помилуй…». Последний раз ваша молитва меня в три часа ночи разбудила.

Когда креста нести нет мочи,

Когда тоски не побороть,

Мы к небесам возводим очи,

Творя молитву день и ночи,

Чтобы помиловал Господь.

Но если вслед за огорченьем

Нам улыбнется счастье вновь,

Благодарим ли с умиленьем

От всей души, всем помышленьем

Мы Божью милость и любовь?

К.Р.

- Так я тоже не сплю, Сашенька, и воздыхаю о всех вас, детях моих. И крестное знамение в твою сторону посылаю.

- Сильная, дорогой батюшка, у вас молитва. Я как-то рассказал в редакции, что я по вашей молитве чувствую, но, кажется, мне не поверили…

- Не надо бы рассказывать, Сашенька.

- Да вы же знаете, что из меня, как из дырявого ведра, все до капли выливается.

- Ты вот в газетке своей икону Семи отрокам Эфесским напечатал; хорошая это икона, древняя, намоленная. Надо было и молитовку им поставить, и тебе по ней молиться; и кофе не пить, а на ночь - чай с молоком. И четочки взять, а молиться так: «Господи, да не яростию Твоею обличиши мя, ниже гневом Твоим накажеши мя. Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь, исцели мя, Господи, яко смятошеся кости моя…»(Пс.6,3). И причащайся ежевоскресно, благословляю. Удивляюсь твоему неблагоразумию: ты уже немолодой, бобыльки тебе ни к чему, тем более, сам знаешь, Лера твоя болеет…

Хотя я никогда не слышал такого слова, понял, о чем говорил батюшка, но писать на эту тему остерегаюсь… И еще о многом поговорили, а если честно, говорил-то я больше, а батюшка слушал не перебивая. А когда излил все беды и обиды свои, пришло облегчение:

- Терпи, Господь все в заслугу тебе поставит, - утешил утешитель на прощанье. После мамы только батюшка так нежно со мной разговаривает.

Батюшке восемьдесят, ножки болят, сердечко слабое, а ну как оставит он меня один на один с жестоким миром? - думаю я, проявляя слабость, хотя верно знаю: не оставит меня батюшка ни в земной жизни, ни в будущей. Но до чего же хорошо услышать его родной голос, успокоиться под его ласковым любящим взглядом и уже смелее смотреть вперед – до следующего камня на взбитой дороге. Господи! Продли дни его на земле, чтобы успели мы окрепнуть, отрастить пусть немощные крылья и все же стемиться взлететь ввысь, в голубое, под цвет батюшкиных глаз, бездонное небо…

†«Как только человек высказал свою немощь или ошибку духовному отцу, он милостию Божией исцелил и облегчил свою скорбную в искушениях душу». «Духовный руководитель».

С жизнью в жмурки не играю. Сознаю теперь вполне: чашу, полную до края, предстоит испить и мне. Тяжела литая чаша, предназначенный сосуд. Но такая доля наша – легче нам не подают. Не откинешь, не отменишь, не отложишь наперед, и с друзьями не разделишь, потому как в ней не мед. Что ругать судьбу-старуху, распалять напрасно прыть? Набирайся лучше духу, чтоб кровей не посрамить. Пусть потом не взвидишь солнце, не твоя на то вина, что испить ее придется одному. И всю до дна. Виктор Коротаев.