Знаки припоминания. Былинки

«Не засоряйте речь! Не засоряйте жизнь!..»

Ненавижу людей, ругающихся матом! В армии ни одно приказание, ни одна разборка командирская без матерщины не обходилась, да и в солдатской курилке мат-перемат вместе с табачным дымом клубился. Ругались и генералы, и прапорщики, и первогодки - словом, все ругались.

Неприкаянно, но чинно

на страницы и кино

вылезает матерщина,

словно газ, покинув дно.

И как будто все в порядке,

ибо знали те слова

даже малые ребятки,

в мир шагнувшие едва.

И как будто все, как было,

только в воздухе страны

стало больше смака, пыла,

ядовитой белены.

Жизнь снаружи не плохая –

иностранное едим!

Просто – не благоухаем,

а мутнеем и смердим.

Глеб Горбовский, СПб

Идет по улице пара юнцов – через слово непристойность, да с вызовом, чтобы услышали. А если никак нельзя прямо выругаться, то и без перевода  несъедобное слово «блин» понятно звучит в каждой фразе. И девчонки, и подростки сопливые за примером старших товарищей тянутся: матом ругаться – круто! Взрослых не замечают, да и взрослые уже не рискнут от греха подальше замечания делать. Теперь «нелитературные выражения» преодолели барьер, грязными ручьями вливаясь в кино, театр, на страницы книг и журналов.

От скверных слов из скверных уст

Земля становится безплодна!

Но вот служители искусств

Внушают: «Модно и народно».

И непечатные слова

Печатают в «изящной» прессе –

И не растет уже трава

И сохнут елки в темном лесе.

И оскорбленный детский слух

Гноится мерзкими словами,

Питается нечистый дух

В таком нечестии и сраме.

И воспевается порок

На унижении святого.

Есть Слово – Бог. И в слове – Бог

Есть антибог. И антислово.

Так не поганьте же уста,

Ведь речь, как Русь, как мать – свята.

Нина Карташева

Когда я в 1965 году заканчивал 11-й класс, мой однокашник выругался в подвале, где мы покуривали по переменам. Случайно услышавшая ругательство  уборщица побежала к директору, - и выпускник получил в аттестате четверку по поведению. А это значило, что ни в один институт ему ни ногой.

У дедушки самым страшным словом было «дрянь», и то редко. Отец матом не ругался, хотя характер был еще тот; выплескивал жене что-то обидно-резкое, но матерных слов не употреблял. Да и нечасто это случалось – любил он маму до умопомрачения и пронес свою любовь до конца дней. Так что я «ума-разума» на улице набирался, на работе, в армии. Но с годами бесовскую страсть поборол. Да, видно, не до конца: то в редакции, не совладав с эмоциями, выстрелю поганой фразой, то вчера знакомого обозвал почем зря. И вправду, становилось на душе легче; но я-то знаю бесовский механизм: он не зря трудился-подзуживал, злость помогал копить, чувство ненависти будил, а она и вылилась в односекундье матерными помоями. Выругался – полегчало. Тогда лукавый на время отходит в сторонку, закрепляя навык… Не зря в народе говорят: «Посеешь поступок - пожнешь привычку, посеешь привычку - пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу». Наверное, не один бес вокруг ругателя крутится: где мат, там и пьянь, и блуд, и всякие делишки грязные…

А ночью снится мне кошмарный сон: во рту шевелится мерзкая мышь, а выплюнуть ее я никак не могу. Тут и духовника совета не надо: Господь предупредил, а там сам решай… Страшно, что грязные слова мгновенно появляются в голове, а язык, как пушка, отраву уже в лицо человеку швыряет; не уследишь, не ухватишь. Надо самообладанием владеть, но больно трудна эта наука:

†«Великое приобретение, если сдерживаешь слово, готовое разразиться, когда со вне ударяют в твое сердце. Укрощая слово,ты укрощаешь и волнение гнева и, хотя не без труда, укротишь его. Если не дашь свободы языку, когда он кичится и приходит в дикую ярость, но держишь его в узде, то отвратишь обиду». Свт.Григорий Богослов.

Петр I незаконнорожденных записывал в художники. Думаю, матерщинников император без колебаний определял бы в дворники и отхожие места чистить – вон сколько грязи на Руси за века скопилось, не разгрести…

Молодежный слэнг обретает сторонников. Появилось множество словарей: без них, пожалуй, и не поймешь, в чем смысл: «С прайсом глухо. Не на что чаю попить. Аскать идти стремно, кругом менты. С впиской вообще полный облом. Весь пипл бесфлэтовый – придется до утра в парадняках тусоваться. До того гляди свинтят да обхайрают в ментовке… Да что говорить, и стремно, и сыро, и некому руку подать…?» Все поняли?

Я знаю, что дарю. Я помню, что беречь. Я детям говорю: - Не засоряйте речь! Отбудет во вчера, в безплотность прошлых снов потешная пора словечек, а не слов. Не вечен произвол твой, скверный ученик! Уже в тебе глагол карающий возник. Он медленно слетит с высот, где даль чиста, язык отяготит и освятит уста… Наивный монолог! Беседует со мной мой собственный сынок – как будто бы больной. Как будто бы чужак, презрев не свой закон, поранил о наждак наш общий лексикон. Смешные петушки! Задору – на века, и так невелики все эти «на фига!». И там, где юный сквер, и в собственном дому – средоточенье скверн, патлатое «му-му». Ругайся или плачь, не опровергнут страх, не укрощен палач в коротеньких штанах. Он к нежным просьбам глух, и все же там, внутри, в нем тоже – строгий дух рождения зари. И не один лишь тот императивный глас, которым день зовет к благоразумью нас, - внушает каждый штрих родной земли и лиц, поля с простором их, леса с народом птиц, все, чем не пренебречь, каким ни окажись: - Не засоряйте речь! Не засоряйте жизнь!.. Римма Казакова