Знаки припоминания. Былинки

Гипертекст Александра Ракова

Как понимать ключевое слово в заголовке, вошедшее в культурологический обиход с появлением интернетовского пространства? Гипертекст – связка, превращающая произведение во фрагмент универсального информационного поля. Новизна гипертекста состоит в его нелинейности. Он не ограничен одной плоскостью. Напластования текста открывают новые горизонты познания. От одной ссылки можно двигаться к другой, и так далее, без конца. Такое движение даёт возможность читателю, вырабатывающему жизневоззрение, оказаться вдруг в неожиданной для себя точке многомерного сетевого пространства.

Открытие сетевой публицистики в отечественной литературе связывают с «Дневником писателя» Ф.М. Достоевского, в котором (вспомним!) появился изумительный рассказ «Мальчик у Христа на ёлке». Оригинальная форма издания писательского дневника, публицистического и одновременно пронзительно личного, публикация в нём не только своих мыслей, но и обширных откликов читательской аудитории, вольность стиля – едва ли не важнейший атрибут сетевой прозы, – эти и другие формальные открытия Достоевского обогащают практику русского Интернета. Это бесспорно.  Как и то, что Фёдор Михайлович в построении «Дневника писателя» использовал так называемый анфиладный принцип, генетически свойственный древнерусской письменной литературе. Окончание огромных сочинений в ней – от агиографий до хожений – как бы отодвигается, продолжаясь дополнительными записями о новых событиях и размышлениях. Древнерусский гипертекст обширен, как православие. Дневниковые же заметки Достоевского с их спонтанностью, многослойностью и чётко выверенным ассоциативным рядом размышлений действительно предвосхитили гипертекстуальные лабиринты сети Интернет, состоящие из периодически пополняющихся веб-страничек, потенциальной аудиторией которых является весь мир, превратившийся в глобальную деревню.

В этих лабиринтах достойное место уже четырнадцатый год занимают тексты газеты «Православный Санкт-Петербург» и его дочерних изданий «Соборная весть», «Горница», «Правило веры» и «Чадушки», главным редактором и создателем которых является автор представляемой мной книги «Знаки припоминания» Александр Григорьевич Раков. Свои тексты он публикует в газете под рубрикой «Заметки редактора». Публикует не как черновики, а как светоносные, подчас интимные откровения. Они востребованы и формируют читателя, хотя православное писательство Александр Раков определяет как минное поле: «и сам можешь подорваться, и других сделать духовными калеками». Об этой опаске речь впереди. Пока же ради читателей авторы «Православного Санкт-Петербурга», подобно герою пантелеевского рассказа «Честное слово», обязаны стоять насмерть на своих постах: «Пока не придёт разводящий со сменой».

            Так понимает и осознаёт своё поприще Александр Раков, усвоивший, видимо, совет Н.В. Гоголя: «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку». А у писателя и газетчика, как и у духовенства, два законных поприща: исповедь и проповедь.

Что же поддерживает автора на этом минном поле? Александр Раков отвечает: «Тихая-тихая любовь Бога теплит моё сердце и никогда не покидает его. И когда я погружаюсь в неё, я чувствую, что Господь совсем рядом, только протяни руку». Вслед за гоголевским откровением в «Завещании» он вполне осознанно, не без мучительности сознаёт, что «долг писателя – не одно доставленье приятного занятья уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям». Эти гоголевские слова применительно к своим обширным гипертекстам о судьбах России (типичным из них явился «Архипелаг ГУЛаг», так и не прочитанный в России) любит цитировать Александр Исаевич Солженицын.

Вот на какие, казалось бы, отвлечённые суждения подвигла меня рукопись «Знаков припоминания», стилю которой свойственна правдивость и совестливость – главные писательские достоинства. Достойная прочтения книга в России воспринималась и воспринимается как сакральный предмет, который содержит в себе тайну мира или её отголосок. Особой стороной русской книги, со времён её рукописного бытия, является взыскуемая со страниц нравственная сила и осознанная её создателями ответственность перед читателем и перед Богом. От православного книгописания с древности три блага извлекалось: «первое – от своих трудов питаешься, второе – праздного беса изгоняешь, третье – с Богом беседовать научишься».

«Знаки припоминания», по моему мнению, наилучшее из названий книг Александра Ракова в обретённом им жанре былинок. Представляю, насколько трудно было отстаивать автору этот термин, отсутствующий даже в «Толковом словаре» В.И. Даля. Язык русский словами бывалка, бывальщина, былина, быль охватил «рассказ не вымышленный, а правдивый; вымысел, но сбыточный, несказочный». Слово былинки, выстраданное Александром Раковым, не просто продолжает этот ряд, но обновляет его кардинально. Тема былинок – смысл человеческой жизни, а сюжет – история человеческой души в наши дни. Им свойственен лаконизм повествования, мягкость и зыбкость структуры, отсутствие строго определяемых границ. Повторяющиеся элементы гипертекста – из прочитанных стихотворений, высказываний святых отцов и святителей, из читательских писем – напоминают известное в тысячелетней истории нашей литературы плетение словес – орнамент, близкий к орнаменту рукописных заставок древнерусских книг, так называемой «плетёнке», известной ещё с тех времён, когда Церковь была главным заказчиком и организатором книгопроизводства на Руси. Обилие стихотворений не подавляет читателя: письменное стихотворство появилось у нас сравнительно поздно, только в середине XVII века, и освоено недостаточно. Александр Раков, по собственному признанию, неравнодушен к поэзии, которая по определению есть чистая исповедь души. Как составитель, он тонко разборчив, но его былинки притягивают творения сюжетной поэзии мыслей, более доступные, чем строки поэзии звуков, определяющие творчество как гром в себе (термин В. Сосноры). Первые незавиднее, зато выигрывают своим содержанием и развивают читательский вкус. 

«Мысли православного человека, – свидетельствует одна из читательниц былинок, – напоминают о том, как должно жить. Общение с православным человеком в любом случае располагает к серьёзным размышлениям». Соглашаюсь: былинки Александра Ракова, в которых автор приоткрывает тайники своей души, располагают к серьёзнейшим размышлениям. И вызывают доверие, поскольку автор не призывает, а сам старается жить по законам православной чести, не путая свет и тьму, исповедуя такие жизненно необходимые понятия, как порядочность, благородство, стыд. Дорогого стоят в глазах иных специалистов по православию такое, к примеру, откровение писателя: «долго не понимал высоты подвига новомучеников». Или: «Великий пост провёл плохо, недостойно».

Александру Ракову не просто нравится повседневная русская жизнь, она вызывает его пристальный интерес. Не останутся безответными многие наблюдения, думание автора: «Невский проспект стал чужим», «с футболом перебарщивают», «не строят снеговиков, и горок ледяных самодельных нет больше. И снежных крепостей. А без снеговика какая зима!».

Автор не захлёбывается жизнью, он – в ней: «Редакцию газеты с полным основанием можно назвать «домом печали»: идут и идут люди со своими бедами, шлют письма – исповеди, просят помолиться, передать записочку старцу или прислать денег». От письма безутешного не уклонишься, а у писателя появляется плач одной женщины по двум нерождённым детям. А кого не тронет своей горечью авторский вывод: «Как-то незаметно ушло, выветрилось из повседневья бывшее нормой достойное умение жить по-людски и умирать по-Божьи»?!.

Как жизнь прожить? – всегда мучительный вопрос для России, в которой непрерывно воспроизводятся основные в истории человеческой мысли формулы, концентрирующие в себе целые мировоззренческие миры. «Да будет воля Твоя на земле, как на небе» – это молитва о возможном. «Нужно жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех» – правило русского мыслителя Н.Ф. Фёдорова. Для этой цели все должны стать познающими и всё – предметом познания. В том числе, родная история как исследование уходящего вглубь веков родства по предкам, восстановление их жизни и деяний, для начала – в мысли.

Вот к каким параллелям привело меня чтение новой книги былинок Александра Григорьевича Ракова, в которой не забыты ни корни, ни ветви его рода, ни аксиомы православной веры, ни переживания за близких.

Многомерный гипертекст в отечественной литературе, как мы уже уточнили, не новинка. За Достоевским по пути дневниковой исповеди воспоследовал живой В.В. Розанов, выстрадавший «жанр безответственной и откровенной болтовни на любые темы (от поноса у младшей дочки до принципиальной вредности монашества)». Такую нелестную характеристику, подобную оплеухе, русский мыслитель получил в дни своего недавнего юбилея (150 лет со дня рождения!) от критика «Московских новостей». Розанову, конечно же, были свойственны и страстные увлечения, и досада, и гнев, но в своих уединённых исповедях он не мог видеть Россию проигранной, разобщённой, оказавшейся вне истории и православной эстетики: планета сбросила тысячелетнее царство с себя легко, «буквально, Бог плюнул и задул свечку». Розанов виноватил литературу эпохи модерна: «мерзость безстыдства и наглости». Не внушила литература, по Розанову, выучить народ гвоздь выковать, серп исполнить, косу для косьбы сделать, а царь взял и отрёкся от такого подлого народа. Почему Русь слиняла в два дня? Никто вернее Розанова не высветил эту историю. Он считал, что знаменитый мартовский приказ № 1, разрушивший многомиллионную российскую армию, был заготовлен в Берлине. «Берлин вообще очень хорошо изучил русскую литературу. Он ничего не сделал иного, как выжал из неё сок. Он отбросил целебное в ней, чарующее, нежное. От ароматов и благоуханий он отделил ту каплю желчи, которая несомненно содержалась в ней. И в нужную минуту поднёс её России… Россия выпила и умерла».

Столь подробная остановка на текстах В.В. Розанова вызвана тем обстоятельством, что именно в том же литературном русле, но без экзальтации и парадоксов, рождаются в переломное для народа время и книги  Александра Ракова, которые, по оценке Владимира Крупина, «остро необходимы сегодня для ориентации в теперешней обстановке нашествия на Россию чужебесия».

За исповедальной прозой Розанова в манере гипертекста последовал многотомный и весьма осторожный «Дневник» М.М. Пришвина. Позже – «Трава-мурава» Фёдора Абрамова, «Мгновения» Юрия Бондарева, «Камешки на ладони» Владимира Солоухина, «Затеси» Виктора Астафьева, «Крохотки» Александра Солженицына. В этой замечательной плеяде не затеряются и освоят надлежащее пространство в читательском сознании былинки Александра Ракова – чистая исповедь души редкостного человека, освобождающегося от вины и греха чистосердечием и теплотой молитвы. Русская литература в лучших своих образцах по преимуществу – прозрение и молитва.

И, наконец, об опаске подорваться, и других сделать духовными калеками. Драматург Эдвард Радзинский недавно рассказал, что митрополит Антоний Сурожский в Лондоне прочитал ему басню И.А. Крылова «Сочинитель и Разбойник». Герои басни «в жилище мрачное теней / На суд предстали пред судей / В один и тот же час». Но когда под Разбойником погас костёр, то под Сочинителем, который «не думал быть Разбойника грешней»,  адов огонь не унимался и становился всё злей. Мораль такова: «по лютости своей и злости / Разбойник вреден был, / Пока лишь жил». Писателю же, который «величал безверье просвещеньем, / В приманчивый, в прелестный вид облёк / И страсти и порок», и посмел хулой вооружиться на богов, гневная Мегера, захлопнув котёл крышкой, указала как бы в сторону России: «И вон опоена твоим ученьем, / Там целая страна / Полна / Убийствами и грабежами, / Раздорами и мятежами / И до погибели доведена тобой! / Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!».

Одно ясно: пишущему человеку следует честно обращаться со словом – даром Божиим и приводить в стройность собственную душу. А как же иначе?

Александр Раков этими свойствами наделён. Более того. Одна из заключительных глав-былинок повествует о том, как ему со второй попытки удалось добраться до скромной могилы великого старца на лондонском кладбище: «Мы прочитали заупокойную молитву, приложились к кресту и по длинной липовой аллее отправились в обратный путь. На душе было хорошо. Появилась надежда, что труды митрополита Антония на английской земле не пропадут даром».

Судя по упомянутой и весьма поучительной для сочинителей-постмодернистов басне, митрополит Антоний болел душой за Россию, за нашу духовную участь. Он понимал, что писательство – служение, постриг, а не блуд или бред. Осознаёт это в полной мере и Александр Раков, ратующий за возврат России в лоно православной культуры.

Юрий Помпеев, профессор, доктор культурологии, член Союза писателей России.