На милость дня. Былинки

Он всю ночь корпел угрюмо, кулаками тер виски, думал, думал и придумал две зачеркнутых строки. Кирилл Ковальджи.

 У большинства поэтов и писателей одна судьба — небытие. За редким исключением.

Безвестность — это не безславье.

Безвестен лютик полевой,

Всем золотеющим во здравье,

А иногда — за упокой.

Безвестно множество селений

Для ослепительных столиц.

Безвестны кустики сиреней

У непрославленных криниц.

Безвестен врач, в размыве стужи

Идущий заполночь по льду…

А вот безславье — это хуже.

Оно, как слава. На виду.

Владимир Соколов

В библиотеке для работы над «Былинками» беру книги пачками. Кое-кого из поэтов даже знаю лично. Написали по двадцать-тридцать поэтических книг, а сейчас я ножиком разъединяю неразрезанные страницы. И разговор идет не о слабых поэтах, я говорю о стихотворцах, чьи стихи действительно несут в себе аромат поэзии. Еще недавно они были на волне популярности, их книжки издавались и переиздавались, на телевидение приглашали, писали рецензии, присуждали литературные премии, и они были счастливы — оценили, услышали!

МЯТЛЕВ

Остаться можно в памяти людской

Не циклами стихов и не томами прозы,

А лишь одной-единственной строкой:

«Как хороши, как свежи были розы!»

Яков Хелемский †2003

Прошло несколько лет — и твои пожелтевшие книжки сиротливо стоят на библиотечной полке, и редко-редко имя сочинителя попадается теперь в поэтической подборке. Обидно? Не то слово! Опять начинать изнурительную гонку? Сил нет. А по ночам ты читаешь собственные полузабытые строчки и они по-прежнему нравятся тебе до слез. Не стихи плохие — время другое…

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЗАВЕЩАНИЮ

Я говорю себе: из кожи

Не лезь, смири строптивый дух;

И на твою могилу тоже

Скотину выгонит пастух.

И ты у будущих столетий

Безсмертной славы не проси.

Ведь память, как на всей планете,

Недолговечна на Руси.

И симментальская корова

Сжует могильную траву.

И жизни вечная основа

Преобразится наяву.

Свершится таинство коровье,

Неразрешимое пока.

И кто-то выпьет на здоровье

Большую кружку молока.

И обретет свое значенье,

И перевоплотиться вновь

Мое высокое мученье:

Свобода, Песня и Любовь.

Михаил Дудин, СПб

А в желании прославиться ничего дурного нет — зачем тогда писать? Только для этого надо писать хорошо или совсем хорошо.

Ну кто из нас не бредил славой?!

Так ждут в тоске у кабака

С башкою пьяной и шалавой

Замызганного пятака.

И я переводил чернила

Во тьме чердачного угла…

Она мне долю отравила

И ядом в плоть мою вошла.

Во мраке к солнцу шел безвестный,

Тропой, срываясь, одинок,

Когда безславье смертной бездной

Чернело возле самых ног.

Она моею стать могла бы,

Когда б еще один прыжок!..

И раскаленный уголь славы,

Шипя, ладонь мою прожег.

И зуд ее, стыдней, чем похоть,

Страшней, чем на зрачке пятно!

Она ж как этот самый локоть,

Что укусить нам не дано.

И сколько мальчиков, сгорая,

Погибло, вскинув руки к ней!..

А кто ж вошел в те двери рая,

В тот сонм классических теней?

Кто ж отхлебнул от этой чарки?..

Кто будет в зелени густой

Один стоять, сутулясь, в парке

Над городскою суетой?

Евгений Винокуров

 Помню разговор с одним кандидатом в депутаты: «Я во власть не стремлюсь». А зачем тогда я за тебя листовки пишу, корячусь? Есть разные пути для славы — один длинный, каменистый, обрывистый, но трудовой; другой — лизоблюдский, партийный, «по знакомству» или застольям. Они-то в первую очередь и тонут в Лете. А заслуженная, с потом и кровью, слава — что ж… Еще заметил: нравится поэтам средней руки посвящать друг другу стихи. Как-то нескромно это… Да и рецензии сейчас – сплошная патока, а поэзии-то почти и нет…

Мне кажется: придет признанье,

А я уж прорасту травой.

Так не со мной одним в России,

Так было не с одним со мной.

Василий Кулемин

†«Путь искателя славы человеческой — постоянное и разнообразное человекоугодие». Свт.Игнатий Брянчанинов †1867

— Подальше убраться

Из мира огромности?

Подальше держаться

В тени или скромности?

Я слышал. Спасибо

За все поучения.

Лишь дохлая рыба

Плывет по течению!

Я буду бороться

Со всем ненавистным мне

За счастье, за солнце,

За вечные истины!

За жизнь, за призванье,

За место, за званье!

Николай Глазков

Был такой хороший поэт — Роберт Иванович Рождественский (1932-1994). Хотя почему я говорю — был? Он и сейчас не забыт ни друзьями, ни дочерьми, ни читателями. Честно говоря, я его для себя недавно открыл. Да нет, стихи его читал и слышал — их невозможно было не услышать тогда, когда Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина и Рождественский завладели умами молодежи. Именно тогда прозвучало безсмертное евтушенковское: «Поэт в России больше, чем поэт». Интерес к поэзии, ее воздействие в 60-х годах было огромным. Об этом времени ностальгически вспоминают нынешние поэты, вынужденные пробавляться тиражами от 100 экземпляров за собственные деньги.

Но я отвлекся. Я любил поэзию всегда, но за сборниками не гонялся, а толстогубого заику Роберта видел только по телевизору. Как-то он все был, был, а потом пропал. И только сейчас, когда я приобрел его книгу «Мгновения, мгновения, мгновения…» (помните его песню из сериала «Семнадцать мгновений весны»?, я узнал о его трагической судьбе. У Роберта обнаружили опухоль в голове величиной с куриное яйцо. Тогда, в начале 90-х, еще действовало и «телефонное право», а томографию делали только членам ЦК. Он часто падал в обморок, ему становилось хуже. Наконец, с огромным трудом друзья договорились, что Рождественскому сделают операцию в Париже. Потом вторую. Потом Роберта отвезли домой в Москву; и опять больница. Умирал Роберт Иванович очень тяжело:

То нахлынет боль, то отпустит боль, —

отчего болит, сам не знаю я…

Песни главные есть в судьбе любой:

колыбельная и поминальная…

Не спеши ко мне, поминальная!

Все равно тебя не услышу я…

Усталый Леонид Рошаль вышел из операционной и сказал: «Его сердце останавливалось семь раз, и семь раз нам удавалось его завести. Восьмой раз стал последним». Но я думаю, сердце поэта бьется до тех пор, пока помнят, читают, издают его стихотворения — поэт уходит, но оставляет людям свою душу…

Ах, как мы привыкли шагать от несчастья

                                                                       к несчастью…

Мои дорогие, мои безконечно родные,

прощайте!

Родные мои, дорогие мои, золотые,

останьтесь, прошу вас,

побудьте опять молодыми!

Не каньте беззвучно в бездонной российской

общаге.

Живите. Прощайте…

Тот край, где я нехотя скроюсь, отсюда невиден.

Простите меня, если я хоть кого-то обидел!

Целую глаза ваши.

Тихо молю о пощаде.

Мои дорогие. Мои золотые.

Прощайте!..

Постичь я пытался безумных событий

                                                           причинность.

В душе угадал…

Да не все на бумаге случилось.

Читатель вправе делать замечания — книга для него написана. Но читатель и писатель, как ни странно прозвучит, равны в своих обязанностях: писатель должен быть доступным, доходчивым, говорить о насущном, а читатель должен быть вдумчивым, если позволите, умным. Константин Паустовский признавался: «Я пишу, превращаясь в книги, я даю себя всем». Иной читающий и книгу-то не долистав до конца, уже хватается за перо: «А у вас то не так и это не эдак. Зачем вы написали, что стали употреблять спиртное в молодом возрасте? А вдруг молодежь начнет с вас пример брать? О положительном надо писать, о примера достойном…»

  Но у писателя и читателя не только обязанности, но и права равные: читатель вправе захлопнуть книгу на первой странице, а писатель — бросить читательское письмо в корзину. Наверное, нет смысла в ответном письме разъяснять, что ты хотел сказать на четырехстах страницах; тут уж никакие разъяснения не помогут… 

Меня учила бабка:

«Чтоб дело оправдать —

попробуй сад взлелеять

и вырастить ребенка,

и книгу написать!»

Л.Ваганова

Но и книги читать — искусство немалое: если не приучен думать, так и будешь «глотать» книги до конце жизни. Прочитать можно много, а толку будет с гулькин нос. Как-то забывается, что правда и изображение правды зависят не только от таланта, но и от поставленной писателем задачи — думай, думай, читатель! Поэтому, писатель! Пиши просто! Читатель! Не торопись с выводами!

Открываю альманах «Поэзия», №59, 1991, и в статье А.В.Михайлова «Новое знакомство с одним непоэтом – поэтом» о творчестве Шопенгауэра и нахожу подтверждение своим несовершенным мыслям. Философ пишет:

«Чтение – суррогат самостоятельного мышления. Твои мысли водят на помочах. К тому же многие книги пригодны лишь на то, чтобы показывать, как много на свете заблуждений и как страшно можно запутаться, если руководствоваться книгами… Читать надо только тогда, когда источник собственных мыслей заглох. А гнать прочь свои настоящие, крепкие мысли, чтобы брать книгу в руки, - этоь грех против Святого Духа».

«Читать значит думать чужой головой вместо собственной».

«Стиль – лицо духа. Он еще правдивее лица. Подражать чужому стилю значит нацеплять личину. Как ни красива она, безжизненность начинает быстро приедаться, так что даже и самое безобразное лицо живого человека все-таки лучше».

«Подлинная краткость выражения  состоит в том, что мы говорим  лишь заслуживающие внимания вещи, избегаем долгих объяснений того, что должен сообразить сам, и проводим верное различие между необходимым и излишним. Напротив, в жертву краткости нельзя приносить ясность, а уж тем более грамматику».

Что касается нашего чтения, чрезвычайно важно искусство нечитания. Его смысл в том, чтобы не брать в руки то, что занимает широкую публику в данный момент. Тут надо рассуждать так: кто пишет для дураков, тот всегда найдет читателей… Дурного следует читать как можно меньше, хорошего как можно больше: дурные книги – это интеллектуальный яд, они отравляют ум».

С большим сожалением вынужден остановиться.

ВЫШЛА КНИГА

Вышла книга. В свет. В эпоху.

К современникам на суд.

Пусть по голосу, по вздоху

Не в родню к чертополоху, —

В добрый список занесут.

Книга… Что это такое

Книга? Не набор страниц,

Это царство непокоя,

Рокот грома, взлет зарниц,

Сердца стук и слов сраженье,

Рифмы звон, как звон мечей,

Страсть, порыв, изнеможенье

Сквозь безсонницу ночей…

… Вы коснитесь книги этой

Осторожно, не спеша:

В ней живет душа поэта,

Обнаженная душа.