На милость дня. Былинки

Мы — дети — продолжатели родителей во всех смыслах: в привычках, жестах, в симпатиях и антипатиях, в выборе профессии, в болезнях, в любви к охоте или поэзии. Иногда меня достигает такое чувство, будто мы с отцом слились вместе и думаем, и советуемся, и я прислушиваюсь к его опыту. Папа может и об опасности предупредить, и на могилку к себе позвать, когда ему нужно, и, наверно, отвести от меня беду. Но за последнее не ручаюсь.

С годами я, худенький, как тростинка, парень превратился внешне в отца, Григория Ивановича, 90—килограммового мужичка с курносым носом и добродушной улыбкой, немного раздражительным и брюзгливым. Но вместе с этим я получил папину любовь к поэзии и литературе, его верный взгляд на политику, быт и отношение к женщинам, часть присущей ему доброты к людям и животным; только ни рыболовом, ни охотником, слава Богу, не стал. Обо многом можно теперь жалеть, но вот поговорить по душам твоему повзрослевшему младшему сыну, папа, с тобой очень бы хотелось.

Ты в каждой радости — грустинка,

На ясном небе облака.

Твоя любимая пластинка

Звучит… У памяти река

Меня уносит в травы лета,

Где неба синь среди ветвей,

Где снова я теплом согрета

Отцовской нежности твоей,

Где смерти черные чернила

Не залили любимых глаз,

Где все, что с нами рядом было,

Еще не отнято у нас.

Ты жив во мне, пока дышу я,

Пока не скована землей.

По волнам памяти кочуя,

Веду я разговор с тобой.

Нина Бельская

Но есть в нашем роду по мужской линии наследственная червоточинка, не дающая мне покоя, — передающееся из рода в род сужение артерии головного мозга, которое постепенно приводит сначала к безпрерывному шуму в голове, потом к потере памяти со всеми вытекающими… В медицине это называется гипоплазией позвоночной артерии. Поэтому, в отличие от других людей, чтобы заснуть, я пью на ночь крепчайший кофе — кофе расширяет сосуды. На все это можно было бы не обращать внимания верующему человеку, но судьба родственников и самого отца заставляют об этом думать. И поторапливаться.

Меня все пытаются остановить на ходу, утишить мою жизнь, сделать ее более размеренной. И только жена, мудростью любви понявшая суть, не только не перечит, но и помогает в безконечной писательской работе.

Да, в итоге по высшему счету

Лишь за труд воздается сполна,

И работа, одна лишь работа

В книге жизни тебе зачтена.

Ты в простое — безделица ранит,

Ты в простое — безпомощна ты…

От душевной усталости ранней,

От тщеславия и суеты,

От тоски, настоящей и ложной,

От наветов и прочего зла

Защити меня, бруствер надежный —

бруствер письменного стола.

Юлия Друнина †1999

Ускорить выпуск газеты не моих силах — тут график — закон, но постараться выдать на-гора в книгах накопленные за шесть десятилетий мысли можно. Вот и просиживаю я у компьютера  все свободное время, и одна за другой выходят пока мои книжки. В издательстве сейчас «Былинки-2» (2005?), а сейчас мы с вами пишем третью книгу «Былинок» (2006?). Тяжелый труд? Честно скажу, даже не тяжелый — выматывающий всю душу труд: пишешь ведь не только тогда, когда стучишь по клавишам; пишешь днем, пишешь ночью, в любом месте, в любое время суток. Вы заметили, как мысли имеют обыкновение исчезать? Поленишься ночью записать — утром ищи-свищи, даже намека нет.

Эта черновая работа, не видимая глазу, и есть основная составляющая писательского ремесла (а у кого-то и творчества). Поэтому я стараюсь пропеть вам свою песню, да пропеть так, чтобы слова вам в душу запали. И успеть, непременно успеть — чтобы Господь дал!

Теперь вы знаете, почему я так тороплюсь.

Мой отец пробудился во мне, —

И привычки его, и движенья,

Вызывавшие раздраженье,

В отраженном увидел окне.

Дочь смеется, увидев меня,

Как угрюмо, с бычачьим наклоном,

Я домой возвращаюсь с батоном,

Грустный дедовский облик храня.

И в тоске замирает жена,

Если губы сложу по-бараньи —

И не вижу, не слышу. Заране

Знает — исповедь будет страшна.

И я стал за бритьем замечать

Перед зеркалом, как мы похожи, —

Те же самые складки на коже,

Лишь слабей моих складок печать.

Но тревожное сходство в груди! —

Я от близких таю эти звуки, —

Неужели безумного муки

Ожидают меня впереди?

И смогу ли я их миновать?

Но надежда живет в моем сердце,

Что не все передал мой отец мне

И спасет меня мертвая мать.

Григорий Корин

Завтра, наконец, я собираюсь к маме на кладбище. Больше месяца я у нее не был — мы поссорились. Дело было так. Приемный сын работал в моем гараже и вечером должен был вернуть связку ключей от машины, гаражных и входных ворот, брелок сигнализации и пр. Дальше начинается мистика. Он утверждает, что в мое отсутствие передал ключи моей жене, она положила их на зеркальный столик в прихожей — и больше их никто не видел. Вы только представьте себе ситуацию: сын утверждает, что ключи привез, жена утверждает, что ключи положила, а я схожу с ума: что делать? Нужно срочно менять приваренные замки гаражных ворот, замок от входных ворот с приваренной к нему цепью, вывозить машину из гаража и держать под окнами до тех пор, пока или найдется старая связка, или я проделаю все вышеизложенное. Но главное, и сын, и жена стоят на своем — один привез, вторая положила. Обыскали дом получше КГБ — никаких следов; облазил вокруг гаражей каждый сантиметр — толку нет. А они в один голос утверждают: мол, найдутся.

Вот здесь я и съехал с катушек и заорал на всю Ивановскую. Найдутся, когда уведут машину?! Одним, словом, ключи на бочку!!! И сказано это было отнюдь не ласковым тоном — в разных вариациях.

А ночью мне снится расстроенная мама и говорит:

— Плохо я тебя воспитала, сынок!

— А ты бы поменьше заграницами тряпки, ковры да хрусталь покупала, да не таскали бы меня, как куклу, по трем странам и девяти школам! Поменьше бы общественной работой занималась. Отец то на службе, то на рыбалке, то на охоте, то с друзьями веселится. От меня в восьмом классе табаком пахло за версту, а иной раз и винцом — неужели не чувствовали? А применили бы меры воспитательного воздействия, — глядишь, и вырос бы я нормальным человеком, и не страдал бы столько от твоего «воспитания!» Эх, да что теперь толковать…

Впервые за четыре с половиной года такой разговор случился. Вы не торопитесь меня осуждать: мы с мамой не очень часто, но по-хорошему разговариваем.  А здесь оба мы обиделись. Но теперь обида моя прошла — пора на могилку, сердце требует прощения попросить. Вы спросите: а ключи-то нашлись? Как в воду канули. Сделали новые, и теперь я жду, в каком же месте они обнаружатся. Больше того, и на даче пропал единственный ключ от гаража. Все обыскали — словно растворился в пространстве. Впрочем, есть у меня одно предположение… Ну, держись, рогатый, накручу я тебе твой куцый хвост, вовек не забудешь. «Господи Иисусе Христе сыне Божий помилуй мя грешного…»

Чтобы не порвалась нить

с памятью неодолимой —

надо к матери сходить,

надобно сходить к родимой.

У ограды постоять,

заросла репьем ограда —

надо бы повыполоть, —

да беззвучно повторять

все, что не сказал когда-то,

что уже не высказать.

Надо плитку уложить

да осевший холм поправить…

Стоя трудно говорить —

надо лавочку поставить.