У меня
нет домашнего архива, если этим выражением можно назвать
то безпорядочное хранение фотографий, писем,
поздравлений и всего остального бумажного хлама. Я не
пишу «в стол», ибо пока все написанное, слава Богу,
публикуется, а если нет — все равно некому будет
заниматься разбором моих неизданных произведений. Не
стану следовать совету поэта Бориса Корнилова †1938 в
стихотворении «Ящик моего письменного стола»:
Я из ряда вон выходящих
сочинений не сочиню,
я запрячу в далекий ящик
то, чего не предам огню.
И, покрытые пыльным смрадом.
потемневшие до костей,
как покойники, лягут рядом
клочья мягкие повестей.
Вы заглянете в стол. И вдруг вы
отшатнетесь — тоска и страх:
как могильные черви, буквы
извиваются на листах…
Уменьшению бумаг способствуют как многочисленные
переезды, так и грустное открытие, что, например,
фотографии моих паломничеств не интересуют никого, разве
что их можно использовать для газеты.
После
смерти родителей остался набитый снимками портфель.
Что-то взяли родственники, кое-что я вставил в альбом,
остальное забросил на антресоль, набираясь решимости
сжечь их когда-нибудь на даче. Лежит, отнимая
драгоценное место, альбом с младенческими снимками дочки
Насти, но забрать его она напрочь отказалась, а к чему
мне альбом, если мы давно перестали общаться? А мама
часто перебирала фотографии своей жизни. Придешь.
бывало, а она сидит за столиком, рядом вологодский кот
Марат пристроился, а мама так внимательно рассматривала
каждое изображение… Меня уж не трогала: знала, что
раздражаюсь. До сих пор на антресолях портфель с
фотографиями.
Разбирает она фотографий коробки
И зовет: «Хороша все же жизнь, посмотри!»
Вот пикник — и летят от шампанского пробки,
Вот она в тридцать восемь, вот я года в три.
Мама в прошлом блуждает и клеит альбомы,
Снова семьдесят лет пролистать торопясь,
Удержать огонек материнского дома,
Передать его мне, чтоб не смог он пропасть.
Наталия
Карпова †1995
После
Крещения я выкинул гору собственных изображений со
знакомыми девицами, непременно с бокалом спиртного в
руке и с сигаретой во рту; пьяных сборищ; там нет ни
одного нормального снимка: бутылки, гримасы, ужимки,
обнимания и полунепристойности.
Есть
два альбома, где я храню то, что мне дорого: локон
детских моих волос, юношеские и военные фотографии,
несколько дорогих сердцу писем. Взял за правило при
каждом удобном случае выкидывать вон кажущиеся поначалу
безценными бумажки. Кто будет читать их после моей
смерти? Кому нужны снимки плохого качества, да еще
незнакомых людей? Кипами лежали после папиной смерти
конспекты его лекций по научному коммунизму, и мама все
предлагала мне забрать их. К чему? И после нее остались
аккуратно перевязанные в пачки поздравительные открытки
за многие годы, старые документы и толстая медицинская
книжка. Зачем мне хранить их в маленькой двухкомнатной
квартире?..
Остаются книги, фотографии,
стоптанные туфли, пиджаки,
на работе — автобиографии,
в письменном столе — черновики.
Облетит, осыплется столетье
с золотых деревьев бытия,
и от нас останется на свете
дух, в котором есть и ты, и я.
Феликс
Чуев
†1999
Атеист
В.Г.Белинский мечтал: «Умру на журнале и в гроб велю
положить под голову книжку «Отечественных записок». А
«новым» русским вкладывают в одну мертвую руку мобильник,
в другую — пистолет…
Приемному сыну я сказал: «Илья, после меня выкини все,
что не представляет для тебя интереса». А иногда
добираюсь и до книжных полок и вычищаю из нее
университетские учебники, справочники, которыми никогда
не воспользуюсь, да просто плохие книги. Ненужную
литературу раздаю желающим. Есть здесь, правда, один
этический момент: а что делать с книгами с автографами
авторов? Вопрос пока остался открытым…
†«Не
думай, что одно приобретение золота и серебра есть
любостяжательность: она есть приобретение чего бы то ни
было такого, к чему привязана воля твоя». Прп.Исаак
Сирин
VIII век
