Лежу в
своей комнатке на даче, погода на дворе летная,
лежу-читаю-пишу, никого не трогаю. Ласковый ветерок с
Ладоги, сосновый аромат, рядом комарищем звенит
электропил — новую баню вызванивает.
Внизу
жена с внуком хохочут, но мне их смех не мешает.
—
Курсант Раков, вы почему в неположенное время на койке
валяетесь?
Мама
родная, передо мной стоит, затянутый рюмочкой, младший
сержант Владимир Александров! В стартовой батарее он был
моим замкомвзвода и распоряжался мной по своему
усмотрению. Батарея — это 300 мальчишек со всех городов
и весей нашей необъятной Родины, привезенных служить в
далекий город Свердловск, в район Уктуса. Нас разбили на
10 взводов по 30 солдат в каждом; в учебном полку к нам
обращались «товарищ курсант». За шесть месяцев учебы
замкомвзвода Александров обещал сделать из нас настоящих
солдат-ракетчиков. Мы еще и присяги не приняли, но
«деды» уже научили нас заветной фразе: А НЕ ПОРА ЛИ ТЕБЕ
ДОМОЙ ПАРЕНЬ, где число букв соответствует месяцам
службы - 24. С каждым месяцем предложение уменьшалось на
букву, и было оно написано огромным шрифтом в укромном
месте.
Копаясь вилкою в салате
И друга потчуя вином,
Вы говорите о солдате… —
А что вы знаете о нем?
Что он — постигший цену дружбы, —
Гордясь доверием в душе,
Почетный крест армейской службы
Несет на дальнем рубеже?
А между тем, сутуля спину,
Ни зги не видя в двух шагах,
Он сапогами месит глину
На колеистых большаках.
Иль старшина, шуткуя малость,
Ему подносит вместе с тем,
Чтоб служба медом не казалась,
Гектара два немытых стен…
Солдат скоблил места похлеще,
Он служит здесь, а не гостит,
И если выправкой не блещет —
То ранней лысиной блестит.
Ведь вместе с тяжестью мундира
На плечи парня из села
За судьбы Родины и мира
Еще ответственность легла…
И парень, месяцы считая,
В тоске по дому третий год
Без суесловья и роптаний
Среди холодных скал живет.
И нет страшнее оскорбленья
Ему, познавшему страду,
Чем барское пренебреженье
К его мужицкому труду.
Виктор
Коротаев
За что
невзлюбил меня замкомвзвода, не знаю до сих — то ли за
то, что полковничий сынок, то ли за способность писать
стихи в армейскую газету, то ли за мгновенные самоволки
до магазина и обратно через забор — только не люб ему
был курсант Раков. В наряды я ходил через день — от
дежурства по клубу до свинарника, за исключением караула
– дела священного, и пока другие курсанты спали
положенные часы, я учил пропущенные занятия: «Контакт
нормально-разомкнутый, контакт нормально-замкнутый» и
другие секретные детали из чрева ракеты по секретным
схемам в пронумерованных тетрадях, которые после каждого
занятия пересчитывал и прятал в железный ящик наш
замкомвзвода. Возможно, он был неплохим парнем на
гражданке, но власть меняет людей, и главной мечтой
ленинградского взвода — после дембеля — было набить ему
морду. Сержант неукоснительно следовал армейскому
закону: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим». И,
надо сказать, идеально заправлять постель, пришивать
подворотнички, надраивать пуговицы, наворачивать
портянки он учил нас собственным примером. Хотя не
обходилось и без элементов садизма. За день я уставал
так, как не уставал никогда; уткнуться на 15 минут в
шапку к стене казармы, сидя на табурете, было
невыразимым счастьем.
Казарма пахнет не духами,
Не ландышем после грозы.
Казарма пахнет сапогами
Из густо смазанной кирзы.
Казарма пахнет жестью банок
С ружейным маслом пополам
И прелью саржевых портянок,
Царящей ночью по углам.
Эпохой призванные дети,
Мы дышим этим — без нытья —
Державным запахом столетья
И кислородом бытия.
Им, как огнем пещерный предок,
Мы дорожим не оттого,
Что нам черемуховых веток
Любее аромат его.
Но только с ним и нерушимы
Волнующие нам сердца,
И свежесть матовых кувшинок.
И острый запах чабреца.
Виктор
Коротаев
А
теперь я расскажу, как нас уже сержант Александров учил
подъему-отбою. Он зажигал спичку — и время пошло, а
взвод должен был мгновенно раздеться, уложить на табурет
обмундирование по уставу и лежать на двухярусных койках
в ожидании команды «Подъем!» Вы только представьте:
средина дня, мы только что вернулись с лесной площадки,
где тренировались ставить на хода 12-тонные ракетные
пусковые установки домкратами, но вручную, да на
уральском морозце под –20, а работать домкратом по
нормативу — 50 минут, а какие силенки у сынов питерских
интеллигентов? Но и эта пытка закончилась, и ты
обмираешь от счастья в теплоте казармы в предвкушении
обеда…
—
Взвод, подъем! — дает команду сержант — и ты стремглав
прыгаешь на спину вскочившего из нижнего ряда, и уже
летят в проход сапоги, где будет построение, а ты
торопливо натягиваешь гимнастерку задом наперед и с
незастегнутыми штанами становишься в строй. Это вам не
кино, это надо видеть! Кто-то стоит в одном сапоге,
кто-то только в рубахе, портянки тянутся из сапог, о
застегнутых, как положено, пуговицах говорить нечего. А
одеяла должны быть откинуты на спинку койки как по
линейке.
—
Взвод, отбой!
—
Взвод, подъем!
—
Взвод, отбой!
—
Взвод…
«Я
разорву тебя на части, сержант Александров! Я…» — мы все
прыгаем наверх-вниз, наверх-вниз. И на двадцатой попытке
я вдруг почувствовал, что могу уложиться в положенное
время (спичка горит секунд сорок), и я уже не
приземляюсь на спину соседу и даже успеваю намотать одну
портянку.
—
Взвод, отставить, 10 минут на приборку!
Я
всегда утверждал, что тот, кто не был в армии, никогда
не познает полноты счастья.
… —
Курсант Раков, за лежание на койке в неположенное время
— два наряда вне очереди на кухне (это семь ванн
картошки, полторы тысячи тарелок, огромный засаленный
пол и часок на поспать).
— Есть,
товарищ сержант!
Я
вскакиваю с кровати … и обнаруживаю себя в дачной
кухонной пристройке — с ножом в одной и недочищенной
картофелиной в другой руке. Да это же сон! И надо
присниться такому! 38 лет прошло! Но в воздухе стоял
крепкий аромат одеколона «Шипр», который так беззаветно
любит замкомвзвода сержант Владимир Александров.
—
Товарищ сержант! Вы где? — тишина в ответ.
Но
воинский устав гласит: приказ командира должен быть
выполнен «безпрекословно, точно и в срок». И я продолжаю
чистить картошку: кому охота на «губу» попасть?
ПРИЗЫВНИК
Отбой!
Успей залезть под одеяло!
Хотя б и в сапогах —
успей залезть.
Ты не солдат.
Но времени немало.
Еще тебя научат спать и есть.
Наука не сложна.
Два-три наряда.
Почистишь и помойку и гальюн.
Ты просвещен, и окрылен, и юн.
Но в сапогах!
Под одеяло!
Надо…
Подъем!
Уже ты первый на ногах.
Бежишь
под дождь
на физзарядку.
Браво!
В надетых без портянок сапогах
Ты упражненья делаешь коряво.
И этому научат. Может быть,
Через недельку, может быть, быстрее.
А сам учись,
как Родину любить,
Хотя наука эта посложнее.
Ее одолевать ты будешь сам,
Когда в себе почувствуешь солдата
И присягнешь полям и небесам
Служить, работать, умереть
как
надо!
Сергей
Алиханов
Все же
не удержусь и расскажу еще об одном незначительном
эпизоде из моей армейской службы. Начинал служить я, как
вы поняли, в учебном полку, и командиров из постоянного
состава на стриженую голову курсанта хватало с лихвой, а
уж о работе-пахоте и говорить не приходится.
Но вот
закончилось полугодовое обучение в Свердловске, и нас
распределили по «точкам». Я попал в затрапезный 596
зенитно-ракетный полк в поселке Халилово, на границе с
северным Казахстаном, куда ссылали самых что ни на есть
разгильдяев. Это называлось: «Поехал служить к
сусликам». Первый день в полку, сижу в курилке, дымлю
сигаретой и от нечего делать поигрываю большим пальцем
ноги: сквозь большую дыру в сапоге даже портянка не
могла скрыть прореху в кирзе. Подходит покурить
подполковник (потом узнал — Ландо, начальник штаба
полка), я отдаю честь и присаживаюсь с наслаждением
вдохнуть последние остатки сигареты. Не тут-то было!
—
Товарищ рядовой, вы почему не по форме одеты? —
обратился ко мне высокопоставленный начальник. Я
удивился: пуговицы на гимнастерке предусмотрительно
застегнуты, свежий подворотничок подшит, ремень на руку
не накрутишь. Конечно, пребывание в учебке не прибавило
мне армейского лоска, но выглядел я не хуже других
солдат в этом задрипанном гарнизоне.
— Как
вы смеете ходить по расположению части в таких сапогах?
А надо
сказать, что срок носки сапог определялся 8 месяцами, и
мне еще две пары сносить, а в армии с этим строго, если
не понял службы. Я посмотрел на свой не слишком чистый
большой палец, который от волнения перед начальством то
появлялся, то вновь пропадал в нутре сапога.
—
Немедленно отправляйтесь в каптерку и получите подмену!
— приказал начальник. Что я и сделал; правда, начсклада,
толстенный старшина-сверхсрочник (их в армии называют
«кусками») выдал мне не первого срока сапоги, а
ношеную-переношенную обувку, ничем не лучше моих, только
без дырки на месте большого пальца.
А
начальник штаба Ландо с тех пор меня почему-то запомнил,
и как только я появлялся пред его недреманным оком,
первым делом смотрел на мои сапоги — не выглядывает ли
опять — назло ему — большой палец ноги рядового Ракова.
Но я к тому времени уже службу понял.
