И я
ходил на демонстрации — добровольно-принудительно.
Вроде, и не запугивали, если не придешь, но что-то было
такое в атмосфере — не член, даже не кандидат, а все от
греха подальше. Жалко, конечно, выходного, но тот год
был годом празднования 50-летия Великой Октябрьской
революции (не знаю теперь, как и писать — с прописной
или строчной: все правила, праздники переименовали, да и
даты переменились), и готовились к нему обстоятельно.
7
ноября огромная колонна «Светланы» дружно собралась в
положенном месте; стали раздавать плакаты, портреты,
флажки, замусоленные транспоранты:«Народ и партия
едины», «Пятилетку в четыре года», «Миру — мир!» и пр.
Тут главное — не прогадать: флажок нести — бремя легкое,
зато за прохождение мимо трибуны с транспорантом давали
отгул. Пока шли, забегали в парадные: уже мела поземка и
было не жарко — от «маленькой» на двоих не опьянеешь, а
нутро греет. С этим не спешили — знали, что все схвачено
и движется со скоростью колонны.
Но
сказать я хочу вот о чем. Не знаю даже, что вы обо мне
после подумаете, но когда я шел плечом к плечу с
товарищами по работе, невыразимое чувство гордости
охватывало меня; и настроение было
торжественно-приподнятым, и мы с восторгом кричали ура
на обращение с трибуны: «Слава труженикам трижды
краснознаменного объединения электронного
приборостроения «Светлана»! С одной стороны, тебя
охватывала гордость за мощь страны своей, с другой — и
пустота прилавков не радовала, и лжи накручено было
столько, что народ просто тонул в ней. И в водке тоже.
Но хоть стреляйте меня, все рано скажу: было, было
чувство причастности к великим делам, к борьбе за мир,
за наши свершения… Анекдоты на кухнях разрушали этот
высокий образ, но чувство взлета души на демонстрации
оставалось…
Потом в
означенном переулке мы сдавали порученный инвентарь,
разбивались на группы и шли отмечать праздник
светлановским спиртом, которого было вдоволь.
Конечно, и ложь была тогда, и показуха, и ударники, и
переходные вымпелы, и бонзы партийные на глазах
раздувались, — но ведь было и другое, настоящее: радость
от своего труда, от успехов участка, цеха, объединения.
Пусть смеется тот, кто презрительно называет нас
«совками» и лучшей страной в мире считает Израиль —
пусть! Но мы жили, рожали детей, учились в ВУЗах,
приворовывали с производства, «доставали» дефицит,
радовались весне, давали полузнакомым людям в долг, не
укрепляли квартир девятислойными металлическими дверями,
дрались в очередях за водкой и выстаивали огромные
очереди за макулатурными книгами. Было тогда нечто алое
в воздухе, когда жили надеждой. Тогда никто еще не читал
«Архипелаг ГУЛАГ» А.И.Солженицина, ни «Колымских
рассказов» Варлама Шаламова, ни стихов и прозы Анатолия
Жигулина «Летящие дни». Правда открывалась помалу, да ее
еще надо было переварить, эту престрашную правду, чтобы
не головой понять, а сердцем почувствовать — это куда же
мы приехали?!.. Весь народ это должен был пережить, все
200 миллионов…
ЗАБЫЛИ
Так вышло – случайно посуду разбили – поехала
скатерть, и с нею упали три чашки, три ложки и чайные
блюдца: три вспышки фарфоровой пыли на солнце в День
Конституции. Осколки – в ведро, половицы помыли,
поставили снова на прежнее место три новые чашки (опять
разобьются!) и ложки, которые были блестящи, как День
Конституции. Теперь понемногу мы все позабыли и
праздники те, и разбитые чашки, и стол кривоногий под
скатертью куцей, и вина, которые пили, а кто-то и День
Конституции.
Александр Степанов,г.Подпорожье
…Юная
«светлановка» привела на демонстрацию и любимую овчарку
с огромным красным бантом на шее. Строгие начальники
сначала не хотели пускать их в колонну, но потом кто-то
повыше дал добро, и девушка вместе с собакой радостно
прошли мимо приветствующих народ трибун. Это было 7
ноября 1967 года. До «перестройки» оставалось целых 18
лет.
ЕЩЕ
О СОБАКАХ
Наверное, тысячелетия собак приучали люди, к добру
приучали, к охоте, к пастушеству, к посторомкам. Я верю
в собачий разум. Но как мне понять овчарку? Слепого
повиновенья я ей не могу простить. По воле Двадцатого
съезда закрыли на острове лагерь. Охрана и заключенные
отправились на целину. Оставшихся без работы собак
списали по акту и передали колхозникам — пускай стерегут
дома. Овчарки легко освоились на новом рабочем месте,
привыкли к новым хозяевам, к сухой и постной еде, с
детьми играли в пятнашки, рычали порой на прохожих, а
никого не кусали — ученые были псы. Но вот в молодежный
праздник собрался народ в колонну — ребята знамена
вздымали, девчата несли цветы, — и лагерные собаки все
привязи оборвали и заняли, как по команде, свои боевые
посты. Идет колонна на площадь в весенних цветных
нарядах, а по бокам, ощерясь, собаки службу несут:
попробуй выйти из строя, упасть или оступиться!.. И
смолкли в колонне песни, веселье сошло на нет. Я ненавижу
овчарок, способных загрызть человека, они одинаково
служат крестьянину и палачу. Овчарки — псы, не собаки,
не волкодавы — волки… А может, по-человечьи их следует
пожалеть?
