|
На
милость дня. Былинки
Пение
любят все; прислушайтесь к ляляканью младенца, к той
радости, с которой он исторгает первые протяжные звуки;
присмотритесь, как молодеет лицо дряхлого старца,
напевающего любимый мотив. Слова полюбившихся песен
мгновенно становились достоянием народа, их авторов
награждали орденами. И что удивительно, народы всего
мира любят петь.
А
люди придумали песни,
не
стали шипеть или каркать!
Любовь и песня — ровесники
из
доисторических парков.
Наверное, сердце нежное
не
выдержало когда-нибудь:
вышло на побережье
из
пещерного здания…
И
жалобно так, и ласково
поведало звездам чувства:
без
артистической маски —
и не
ради искусства!
Я тоже
люблю. Помню, когда я был пионером классе в седьмом, за
чистый и высокий голос мне доверили быть запевалой на
пионерском сборе и я старательно выводил:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди!
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В
живых я остался один…
Получалось здорово. Меня тогда даже одарили грамотой. Но
скоро я подрос, что-то случилось с голосом, и мои
сольные выступления подошли к концу.
Но
иногда и сейчас я пытаюсь выдавить из себя гармоничные
звуки — под смех жены — до первого «петуха». В храме
легче: подстраиваешься под народ и поешь вполголоса
«Отче наш», и так красиво получается, когда твой
несостоявшийся голосишко сливается с красивым хором. И
то ладно.
Но если
в песне фальшивая нота, сорвавшись, безследно затухает в
пространстве, то фальшь в писательстве не проходит
даром. Не зря чистая нота высоко ценится народом
и в человеке, и в книге, и в песне — даже если у тебя
нет голоса. Это когда поет душа. Споемте, друзья?..
Мне пенье не давалось с детских лет —
не
то чтоб наступил медведь на ухо,
но
так и не раскрылся мне секрет
взаимосвязи голоса и слуха.
Когда, весь класс разбив на голоса,
учитель детским пеньем правил нежно
и
хор взлетал покорно и прилежно
к
плафонам, к аркам, к сводам, к парусам, —
тогда, помедлив начинать урок,
чтобы не портить стройного звучанья,
меня, пока не прозвенит звонок,
просил учитель сохранять молчанье.
И,
безсловесно стоя в стороне
в
пространстве гулком актового зала,
я
мучилась от чувства, что во мне
прекрасная мелодия звучала.
Но
только лишь, смущение поборов,
я
эту песню подпускала к горлу,
мелодия, как зов простого горна,
унылым хрипом наполняла рот.
С
тех детских, тенью отлетевших дней
в
себе я ощущаю ту же муку:
как
музыка, сокрытая во мне,
напрасно жаждет воплотиться звуком.
Но
только лишь осмелится рука
начать пером движение привычно —
и за
пером ползущая строка
звучит фальшиво и косноязычно.
|
