По пути
к метро захватил сумку с мусором, благо наши
«сталинские» дома мусоросборниками не обременены.
Подхожу к контейнеру, а в нем трое бомжей выискивают
необходимое для продолжения жизни. О лицах лучше не
говорить, да и одежонка та еще, но сразу пришло на
память, как сам господин писатель во время оно находился
не в лучшем положении. Зажал в руке десятку, ищу повода
отдать без унижения. А как отдать? Они на нас, как и мы
на них, внимания не обращаем: словно живут на планете
две расы, но в контакт не вступают. Потоптался я на
грязной контейнерной площадке и побрел в нужную сторону.
Иду и с Господом разговариваю: «Господи, Ты же знаешь, я
безкорыстно хотел помочь бездомным людям, но ничего не
получилось. На добрые дела мы всегда отговорку найдем».
Глаз налитой на скомканном лице,
Разбухшем, словно в луже сигарета…
Стоит пальто у церкви на крыльце
И что-то шепчет Богу – с того света.
Он тоже был когда-то человек…
Имел свой дом и спал под одеялом.
И девушка, не поднимая век,
Его когда-то в губы целовала.
Теперь он бомж. И даже теплых слез
Нет для него в измученном народе.
Не подают. И лишь смердящий пес
К нему без отвращения подходит.
Сергей
Соколкин
И в тот
же день пришел в редакцию испитой бомж из Эстонии с
просьбой помочь вернуться домой — в трехкомнатную
квартиру с мамой и ванной. Для консульства нужна
фотография. Зная по опыту, насколько тяжело
опустившемуся человеку пройти мимо винной лавки, я
отправил с ним нашего сотрудника. Через несколько дней
Павел показал выправленные для переезда через границу
документы. Денег на автобус мы ему дали.
Иногда
я вспоминаю этого человека из Нарвы и мучаюсь: вырвался
он из тины пьянства на родной земле или все так же
продолжает с отвращением потреблять «фунфырики», но с
эстонским названием? Совершил же для тебя Господь чудо:
не оставил без внимания даже такую, на мой взгляд,
ничтожную просьбу помочь опустившемуся человеку. Ты уж
там держись, Савл, чтобы стать новым Павлом. Крепко
помни — ты Богу слово давал! Он подождет, подождет и
спросит…
†«Пьянство — утрата рассудка, истощение силы,
безвременная старость, кратковременная смерть».
Св.Василий Великий †379
БОМЖИ
В часы невольного безделья
я различаю голоса:
выходят дети подземелья
и прячут скорбные глаза.
Я вижу спины на рассвете,
я слышу брань по вечерам:
то брошенные нами дети —
двадцатого столетья срам.
Они смирились с этой долей.
Они бродяжат среди нас
как сгусток безысходной боли,
как вопиющий в поле глас.
Мы исподволь следим за ними, —
они везде, куда ни глянь, —
и в общем хаосе и дыме
меж нами призрачная грань.
Николай
Астафьев, СПб
А
недавно я наблюдал сцену, удивительно точно описанную в
стихотворении сызранского поэта. Детали немного
разнятся, но суть передана правдиво: бомж и бездомная
собака дрались за выброшенную еду. Никогда бы не
поверил, если бы не довелось быть прохожим…
СОБАКА И БОМЖ
Встретились у мусорного бака, проклиная свой голодный
век, старая бездомная собака и – бездомный тоже –
человек. У обоих в животах урчало, а в бачке – съедобные
куски. И тогда собака зарычала, обнажая желтые клыки.
Царь природы доказал, однако, что уже совсем не одичал:
встал на четвереньки возле бака и страшней собаки
зарычал. От него шарахнулась собака. Человек встал на
ноги опять. Содержимым мусорного бака стал свой дикий
голод утолять.
Олег Портнягин
И еще
случай всплывает в памяти. Холодным декабрьским днем я
возвращался после выступления из Дома Радио на
Итальянской. Мороз был градусов 15, не меньше, и люди
кутались в свои натуральные и искусственные шубы. На
бульварной скамейке лежал человек, а две работницы
спецмашины с помощью длинного распылителя обрызгивали
лежащего – уничтожали насекомых. Я спросил милиционера,
что случилось. «Да бомж ночевал на скамейке и замерз», -
ответил страж. – «Сейчас труп обработают и увезут». Я
посмотрел на замерзшего; пальто с помойки согреть его не
могло, а на ногах даже носков не было. Но, хотя уже
вечерело, неподвижная, скрюченная от холода фигура
человека явно говорила: «Ну вот я и отстрадал. Я больше
никого и ничего не боюсь – ни холода, ни милиции, ни
самой смерти». «Скажите, вы не знаете его имени? – опять
обратился я к представителю власти. Милиционер заглянул
в бумажку и ответил: «Николаем звали, 28 лет». «Упокой,
Господи, душу усопшего раба Твоего Николая и прости ему
все прегрешения вольные и невольные…» - про себя
прочитал я и, не удержавшись, последний раз взглянул на
покойника. Лицо его выражало покой и освобождение. Я
перекрестил его и побрел к метро, которое доставит меня
в тепло родного дома, чтобы заснуть в кровати с
ортопедическим матрасом для пущего удобства…