ГЛАВНАЯ           ФОТОГАЛЕРЕЯ           ГАЗЕТА"ПРАВОСЛАВНЫЙ СПб"           ГОСТЕВАЯ КНИГА

 На милость дня. Былинки

Признаюсь как на духу: у меня сложные отношения с музеями. Последний раз я побывал в музее в прошлом году, да и то музей был Британским. Хочу, как все, часами бродить по безчисленным паркетным залам, ахать от восхищения и покинуть его после третьего предупреждения служащего. Но у меня не складывается. Вот в этом самом Британском музее есть полный зал египетских мумий, а я туда не пошел. Странный человек, скажете вы и будете совершенно правы. А я не хочу любопытства ради разглядывать ссохшиеся от бальзамирования тельца, выставленные напоказ всему свету. Лежали бы они лучше в своих каменных гробах, запрятанные глубоко в пирамиды в окружении любимых вещей и жен. Ответьте себе честно: вы-то сами согласны на подобную славу? Нет, даже если еще посчастливится попасть в Лондон, я опять не пойду, закоснев в своей упрямости. Потом вам долго будут показывать куски мрамора от афинского Парфенона, и вы будете делать вид, что вам страшно интересно восстанавливать в воображении, каким он был на самом деле. Вывод, сделанный мной, гласит: то, что творили древние, теперь не под силу даже великому нашему современнику Зурабу Церетели. Вот картины художников – другое дело: сами заставляют остановиться и вглядываться в них, словно проходя сквозь раму к иным людям, в иные времена. Но в целом я считаю музеи неестественным собранием разнородных и неравнозначных предметов. К примеру, разве десятки самоваров при жизни хозяев стояли бы на полках длинными скучными рядами? Собирательство вообще – род недуга, а говоря проще – гордыни. Только по этой причине англичане не возвращают самое знаменитое сокровище Британского музея – фриз афинского Парфенона, принадлежащий, конечно, Греции. А если быть честным до конца, то должно сказать, что большинство экспонатов украдено Великобританией в бытность «владычицы морей». Еще проще – награбили силой и не возвращают. Не зря Антон Павлович Чехов сказал: «Всяк предмет должен иметь свой порядок».

И тут вы спросите: «Неужели тебе ничего не понравилось в музее, зануда ты этакий?» Отвечаю: здорово, когда видишь рассевшуюся на музейном полу стайку школьников, внимающих молодой учительнице. Это было самым естественным при моем посещении мировой сокровищницы, основанной в 1753 году.    

МУЗЕЙ

Как много предано и продано,

народ – не тот, страна – не та.

В музее, вдруг под офис отданном,

под вечер стихла суета.

 

Давно все экспонаты вывезли

на виллу босса-подлеца,

и с ними словно душу вынесли

из онемевшего дворца.

 

Все стерпят каменные лестницы

по новым правилам игры.

Скользят рекламные прелестницы,

плюет охрана на ковры.

 

Звучат слова чужие, дикие,

таится грязная вина…

Но дому помнятся великие

блистательные времена.

 

Он ждет – откликнется История,

воскреснет в огненной пыли

разграбленная территория

врагом захваченной земли.

Марина Струкова

И еще одно впечатление вынес я, побывав в Версале под Парижем, в Сан-Суси под Берлином, в Центральном парке Афин. Раньше я по скудоумию считал, что Петергоф - вершина русского паркового и архитектурного зодчества. Теперь знаю – наши питерские городки-дворцы есть копии западных мастеров, приправленных гением русских творцов-самоучек. Версальские фонтаны, например, питаются только за счет водонапорной башни; в Петергофе же изобрели систему подачи воды самотеком. И скульптуры в царских парках Берлина и Парижа установили раньше, чем в Летнем саду – возможно, в подражанье Вечному городу…

ЛЕТНИЙ САД

сон экскурсовода

Земля приготовилась к старту.

Земля приготовилась к стуже.

И круг посетителей статуй

все уже, и уже, и уже.

Слоняюсь – последний из крупных

слонов – лицезрителей статуй.

А статуи ходят по саду по кругу,

                                                           по кругу,

                                                                       по кругу.

За ними хожу, как умею.

И чувствую вдруг – каменею.

Еще разгрызаю окурки,

но рот костенеет кощеем,

картавит едва: - Эй, фигуры!

А ну, прекращайте хождение

немедленным образом!

Мне ли

не знать вашу каменность, косность.

И все-таки я каменею.

А статуи ходят и ходят.

Виктор Соснора, СПб

Два слова о нашем знаменитом парке. Не кажется ли вам, что строгая геометрия сада с женскими мифологическими фигурами и прямыми дорожками вызывают у посетителя не столько восхищение, сколько внутреннее отталкивание: в лесу скульптур нет. Это искусство, (от слова «искус, искушение»), а не творчество (от слова – «Творец»).

Во дни печалей и торжеств,

тая обиду и досаду,

по Летнему гуляю саду

среди языческих божеств.

 

Как много лет, как много зим

они стоят полунагими…

Особенно грустны богини,

их вид едва переносим.

 

Затеи странные Петра,

его мужицкие манеры…

О, эта линия бедра

озябшей на ветру Венеры!

 

Их, как похищенных невест,

везли и ставили в аллеи

на сквозняки гипербореи

богинь полуденных небес!

 

Во всем, от пяток до лица

и до иллюзии паренья,

во всем – насилие творца,

во всем – безсилие творенья…

Вера Бурдина, СПб

Прожив во Львове несколько лет, я полюбил львовские парки – Стрийский парк считается лучшим в Европе; парк Зимние воды. Стрийский парк площадью 60 гектаров удивительным образом совмещает в себе человеческую ухоженность с природной естественностью: посыпанные красным дорожки с уютными скамеечками неожиданно заводят вас в настоящий лес, где до вас никто не был; местами парк кажется заросшим, но это продуманная «неопрятность» дает возможность городскому человеку хотя бы на несколько минут попасть на природу. Так устраивают свои парки эстонцы; по этому принципу живет Центральный парк в Афинах. Согласитесь – хорошо человеку быть в городе и на природе, где верещат цикады или поют соловьи. А под ногами шишки и нет мусора.

В ЗООЛОГИЧЕСКОМ МУЗЕЕ

Ловя сирен далекие отгулы, от голода в изнеможденье злом лежат недвижно серые акулы, как бабочки проткнуты под стеклом. И разомкнули тучные удавы колец волшебных блещущий извив, как бы во сне – желудочной отравой проглоченную жертву не сварив. И повествуют о веках размытых, как железняк о пламенных мирах, кровь мамонтов из дебрей ледовитых, их мускулов, волос тяжелый прах… Но что для глаз слепых и равнодушных Божественных гармоний пестрота, земных, наземных, водных и воздушных – всех фаун мощных слепки и цвета! И только дети шумно на свободе меж чучел и витрин гурьбой снуют – не так, как мы, причастные природе, пред ней восторг неложный унесут. Они – с животной жизнью материнства глухую связь порвавшие едва – одни поймут там скрытое единство живой души, тупого вещества! Михаил Зенкевич.