На милость дня. Былинки

Не измерить беды

Как мало остается в памяти от родного человека! Мама прожила 85 лет, а попроси меня внятно рассказать о ее жизни поподробней, даже биографию, всплывают какие-то обрывки, эпизоды, клочки. Ведь я прожил с ней бок о бок много лет. Но, должен сказать, я не очень-то интересовался ее жизнью – молодость эгоистична, переполнена своей, такой интересной неповторимой полнотой; к чему мне знать жизнь «предков»? Это сейчас я часами слушал бы родительские рассказы да записал бы на будущее. Не в писательстве дело: подошло, подступило к сердцу – что и кто сделал меня таким, какой я есть, откуда у меня тот или иной дар, привычка или недостаток; да и любовь к ушедшим родителям заставляет память поднимать глубоко зарытые пласты. Ненасытно хочется знать: вот от слияния отца и мамы получился сын Александр; что я взял от отца, а что от мамы? Чей взяток перевесил?

… И лет минувших не отбросим,

И век не умалим нисколько…

Отцу бы было восемьдесят восемь,

А маме – восемьдесят только.

… И новый век они могли бы

Еще встречать, пожалуй, вместе

Под половиц подгнивших скрипы,

Под дребезжанье старой жести.

И были бы среди солений,

Среди закусок самых разных

На праздничном столе пельмени,

Что и бывали прежде в праздник.

Но нет, уже себя не встретить

С родителями, в доме отчем,

Поскольку нету их на свете,

Как нет и дома, между прочим.

Евгений Харламов            

Мы стали нелюбознательны к людям и подобострастны к вещам, мы и к следам собственной жизни, справедливо считая ее ничтожной, относимся наплевательски: кому нужны подробности моей – вполне обыкновенной – жизни? Тогда почему мы с таким упоением читаем чужие мемуары, в которых вместо забытого или позорного придумано вранье? Я как-то спросил у отца в 70-х годах, когда лавиной пошли книги воспоминаний крупных военачальников, поражаясь их изумительной памяти: «Папа, как же они упомнили даже фамилии солдат, с которыми довелось встретиться на передовой?» «Да врут они все, сынок», - ответил отец. Теперь я не сомневаюсь в правоте отцовских слов. А вы опишите во всех подробностях ваш день в позапрошлый четверг. То-то…

Забывая жизнь близких, мы теряем кусочек нашей Родины. Ведь Родина, Отечество – это мы с вами, ничем, возможно, не выдающимися, неприметными, еще живущими и под бетонными крестами или звездами уже лежащими, но – жившими на этой великой земле, говорившими по-русски и по-русски отпетыми. Память - великое дело…

КОМНАТА

Мы сняли иконы,

мы вынесли старые стулья.

Ходили туда и обратно,

дверями скрипя.

Жила тут старуха,

а ныне каморку пустую

последним покинул

затисканный узел тряпья.

В нем старые кофты,

которые бабка носила,

да сына рубахи,

да мужнины пиджаки.

Лишь гвозди на стенках

топорщатся гордо и сиро,

и дух нафталина

забился во все уголки.

Полы мы намоем

и настежь окошки откроем,

и дети со смехом притащат

игрушек мешки.

А комнату эту

сегодня покинули трое:

старухина память

и с нею ее мужики.

Людмила Уханова

Классная руководительница из школы в Красном Селе Санкт-Петербурга Вера Абрамовна убила ученика своего класса. Убила непрекращающимися унижениями мальчика, не могшего нести бремя безчисленных денежных поборов на школьные нужды. Кроме бабушки и старшего на 2 года брата, у 14-летнего подростка никого не было; жили на скудные пенсии – по старости и потери кормильца: мама умерла, запивший с горя отец был лишен родительских прав и создал новую семью. Правда, помогал выжить крохотный огородик. Откуда же было взять лишние 350 рублей?

Рома не смог найти этих денег, и учительница, прилюдно унижая ребенка бедностью, обидными словами, почти каждый день оставляла его после уроков убирать класс. И его загнанное в угол достоинство не выдержало. Он дошел до ближайшей железнодорожной станции «Скачки», что между Петродворцом и Ломоносовым, дождался редкой электрички и во время остановки положил голову на рельсы. Позже милиция нашла в его кармане записку: «В моей смерти прошу винить классную руководительницу» (дословно: «Аркашу»).

Роман не был троечником или хулиганом, мальчишка как мальчишка. Единственное, что отличало подростка от одноклассников – безпросветная нищета. Вы заметили, что в России не любят не только богатых (им завидуют), но и бедных (их презирают). Появилась даже пословица: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?» Вот и получается, что издевательства учительницы  есть выражение презрения обезпеченной (или имеющей виды разбогатеть) женщины над не очень счастливым ребенком.  Чувство бедности, которое подчеркивает вслух непререкаемый для учеников авторитет учителя, возрастает вдесятеро. Ребенок не может ответить взрослому – могут выгнать из школы, а он не в состоянии доказать свою состоятельность – купить компьютер – нет денег. И мальчик выбирает единственное, по его крохотному жизненному опыту, решение, как избавиться от издевательств. И он кладет голову на рельсы.

Мне не пришлось донашивать вещи брата – мы жили раздельно. Но мама всю жизнь что-нибудь перешивала-прелицовывала: осталась привычка выживать. И мои одноклассники были не Бог весть как одеты – но раньше на одежду смотрели иначе. Не зря ведь в народе говорят: «Встречают по одежке, провожают по уму».

ТРОГАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Мороз пощелкивал люто, был снег в морозном дымке… Носил я сестрино пальто с кармашками цветными. Снимал я сестрино пальто, сворачивал в комочек, и гардеробщицу просил: «Повесьте в уголочек». И ликовал я, как никто, когда стряслось такое! Когда купили мне пальто отличное! Мужское! Прощай, потертый воротник, и пуговиц костяшки, подкладки розовенький шик и желтые кармашки. И не забыть мне до конца тот день под отчим кровом, улыбку добрую отца, сестру у старого крыльца, себя в пальтишке новом…

Владимир Суворов, Новомосковск

Конечно, жаль бабушку, тянувшую внука изо всех сил, а больше всех жаль нас самих – бездушных, безразличных, переполненных только собой. Мне почему-то думается, что Господь не вменит ему за смертный грех добровольный уход из жизни – его убила душная атмосфера стяжательства, преклонения перед маммоной, царствующих в наших сердцах…

«В Петербурге ежегодно кончает жизнь самоубийством около 1000 мальчиков и девочек в возрасте до 18 лет…»

Страшно быть параличом разбитым

И лежать пластом безвестный срок,

Страшно быть в гробу живым забитым

И зарытым во сырой песок.

Страшно памяти лишиться и рассудка,

Жить в каком-то жутком полусне,

Страшно без кишок и без желудка,

Если трубка из тебя вовне.

Страшно, если свет в глазах померкнет

И исчезнут солнце и луна.

Не измерить беды общей меркой:

Каждая по-своему страшна.

Но совсем невыносима ноша,

Господи, ту пронеси тугу,

Если дочка или внучек-крошка

Раньше времени… Об этом не могу.