На милость дня. Былинки

Разговор в метро двух студентов.
- Слышь, брателло, а чо ты мне не эсэмэснул вчера? Мобила всегда при мне...
- Да понимаешь, вчера шняга такая вышла... Зарулил я, значит, в клубешник, поколбаситься. А там, смотрю, Олеська оттопыривается на полную катуху. Я к ней подваливаю, привет, там, говорю, ну как твое "ничего" поживает?
- Ну и чо?
- А ничо. Тут ко мне ее папик мажорный подкатил, и говорит, чтобы я валил отсюда.
- И свалил?
- Каанешна! Папик-то крутой... Набежали котики клубешные, про фейс-контроль чего-то сказали, не понял чего, ну и потопал я на хауз...
- Да, не вставила тебя тема! А мы, брателло, забурились в пивняк, по кружечке вдарили, никаких тебе папиков мажорных.
- Круто!
- Конечно круто! На Олеську забей, она папика давно ищет, чтоб упаковал ее по полной программе...

РУССКИЙ ЯЗЫК

У бедной твоей колыбели,

еще еле слышно сперва,

рязанские женщины пели,

роняя, как жемчуг, слова.

Под лампой кабацкой неяркой

на стол деревянный поник

у полной нетронутой чарки,

как раненый сокол, ямщик.

Ты шел на разбитых копытах,

в кострах староверов горел,

стирался в бадьях и корытах,

сверчком на печи свиристел.

Ты, сидя на позднем крылечке,

закату подставя лицо,

забрал у Кольцова колечко,

у Курбского занял кольцо.

Вы, прадеды наши, в неволе,

мукою запудривши лик,

на мельнице русской смололи

заезжий татарский язык.

Вы взяли немецкого малость,

хотя бы и больше могли,

чтоб им не одним доставалась

ученая важность земли.

Ты, пахнущий прелой овчиной

и дедовским острым кваском,

писался и черной лучиной

и белым лебяжьим пером.

Ты - выше цены и расценки -

в году сорок первом, потом

писался в немецком застенке

на слабой известке гвоздем.

Владыки и те исчезали

мгновенно и наверняка,

когда невзначай посягали

на русскую суть языка.

Ярослав Смеляков