Уважаемая
редакция!
Кончина папы
Мой папа родился в 1917 году и в детстве его иногда
водили в церковь, но после смерти отца направлять его
стало некому. Потом была школа, комсомол, армия, война,
членство в КПСС — все, кроме Бога. Он был порядочным и
прямым человеком, с партией расстался, но в церковь не
пришел. Перенес тяжелую онкологическую операцию, решил,
что дни его сочтены — надел на шею крест. Отказался от
лечения, полагающегося в этих случаях, сказав: «Проживу
столько, сколько Богу угодно». И по милости Божией
отметил восьмидесятилетие, прожив после операции семь
лет.
В последний год папа стал иначе относиться к Богу и
Его Церкви. Но на мои предложения пойти в храм находил
причины не ходить. И хотя не знал молитв и не был в
церкви, все свои чувства и переживания старался
соединить с молитвой. Свое отторжение от Церкви он
переживал как серьезную утрату в жизни, но винила этом
не себя, а государство, родных.
Измучившись, почти ослепнув, не имея радости в
окружающей жизни, может, почувствовав себя в тягость, он
вдруг сказал в конце января: «Хочу умереть». Мы пытались
как-то отогнать эту мысль от него, не хотели верить в
серьезность этих слов. Но он утрачивал интерес к жизни,
погружался в себя. Когда позвонила его сестра из другого
города, папа не стал с ней разговаривать, попросив
передать, что умирает. И тогда я, без особой надежды,
предложила ему причаститься, понимая, что ему уже не
подняться. Совершенно неожиданна» он, просветлев лицом и
как бы извиняясь, сказал: «А я не знаю как...» Это было
6 февраля — память Блаженной Ксении Петербургской. Не
помню, как добежала я до Чесменской церкви. Там
заканчивалось вечернее богослужение, я молилась о том,
чтобы успеть. Ведь сколько лет Господь ждал эту душу и
явил милость и человеколюбие. Настоятель церкви
О.Алексей Крылов не стал терять ни минуты и скоро мы бы
ли у нас. Папа был в сознании и ждал нас. Таким светлым
и торжественным я не видела его никогда. Когда,
перекрестившись, он сказал: «Во имя Отца и Сына и
Святого Духа» — стало понятно, что эта минута в его
жизни самая главная. Батюшка исповедовал, причастил и
напутствовал его. После Таинств отец уснул. И наступила
последняя ночь в его земной жизни. Она прошла для нас
почти без сна. С утра он стал угасать. Попросил одеть
его во все чистое, аккуратно расправил рубашку, мы
обтерли ему лицо, причесали. Поняли, что нужно
прощаться. Папа был светел как ребенок, мы просили у
него прощения. Было тяжело, но я понимала, что ему нужны
не наши слезы, а что-то большее. Стала читать Евангелие,
молитвы Богородице, Архангелу Михаилу, Святителю
Николаю. Папа лежал спокойно, держась за мою руку.
Смертных мук он не испытывал, а телесные были ему уже не
страшны. Попросив у нас прощения, он закрыл глаза
платком. Потом вдруг ощутил какое-то беспокойство. Я
предложила ему перекреститься и взять в руки иконы
Спасителя и Богородицы. Тревога ушла. И тогда мы ощутили
неземную тишину и почувствовали тепло. Что-то неуловимо
изменилось. Взглянув на папу, я увидела, что он как бы
улыбается. Чуть повернувшись к нам, он испустил
последний вздох. Нас охватило чувство величия
свершившегося. Постепенно тепло стало уходить, мы
возвращались к реальности.
По папиному завещанию, его отпели в Чесменской церкви.
Мы очень благодарны ее настоятелю О.Алексею. Те, кто
знал болезнь отца, удивляются, как скоро и достойно
завершилась его земная жизнь. Мы же поняли одно: в самую
главную и страшную в своей непостижимости минуту ухода
человека из его земной жизни ему не нужны ни слава, ни
деньги — ничто не спасет его, кроме искреннего покаяния
и Причастия, кроме веры, надежды, любви. Милость Божия
была с нами и Он не отверг раба Своего, несмотря на то,
что большую часть жизни папа, к сожалению, прожил без
Бога.
Татьяна
№6(72)’98 |